– Голова кружится. – Маша неловко чмокнула его в район переносицы.
Он поставил ее на землю.
– В итоге прошли отбор с «Психеей»?
– Слушай, да. Он вернулся, мы собрались с духом, дал второй шанс. В итоге играем в середине лета у них на разогреве, представляешь?
– Это же здорово!
– Здорово-то здорово, только там программа нужна минут на тридцать-сорок, а у нас всего на двадцать написано.
– Ты ведь сочинишь?
– Попробую. Но все равно гоняю. Чем занималась все эти дни?
– Училась. Скукота. Да, к Лизе еще ходила…
– В реанимацию?
– Она давно не в реанимации. Просто лежит в Мариинке, ходит, общается.
– Значит, у нее получится восстановиться? – Он полез в карман за сигаретами.
– Думаю, да. – О Лизиных видениях и разговорах Маша решила не упоминать. – Пойдем ко мне, правда, чай попьем? – предложила она.
– Не, я стесняюсь. – Он поджег сигарету.
– Забей! Ты же только что видел маму.
– Давай лучше я на неделе в театр тебя приглашу. «Сон в белую ночь» выходит… Мне на репу пора, я побегу. – Он протянул ей розы.
Она взяла цветы и побежала наверх – к двери в квартиру. Когда отпирала дверь, на кеды капнуло. Отвела руку с цветами и обнаружила, что полиэтилен расплавился, как воск укутал бутоны и теперь капал на пол. При взгляде на мгновенно умерщвленные, запечатанные жженым пластиком бутоны, ее лоб покрылся потом. Зашла в квартиру и сунула эту мешанину в мусорное ведро.
Вечером позвонила Юля:
– Тебя где носит-то вообще?
– Экзамены. Родители дома заточили.
– Хочешь сказать, что к Шалтаю сегодня ты не едешь?
– Чего? – ошеломленно спросила Маша.
– Мужик твой вечеринку устраивает! А ты, получается, не в курсе?
– Он говорил что-то такое, но мне рано вставать… – соврала Маша. На самом деле она встала с кровати, на которой валялась, и теперь нервно расхаживала по комнате.
– Все с тобой ясно, зубрилушка моя. Не смею задерживать!
– Стой, Юль. А кто там будет-то?
– Человек десять, пятнадцать… Точно не знаю. Лопез говорит… – В трубке зашкворчало. – Отмечаем их будущий концерт. Точно не хочешь приехать?
– Мне в школу утром. – Маша кинула телефон на покрывало. Как ей следовало это понимать? Зачем он это скрыл? Намеренно решил ее не звать… Из кухни раздался голос мамы. Надо было идти ужинать. После еды Маша скрылась у себя и попыталась заниматься, но мысли о тусовке у Шалтая не давали ей покоя, трепали и так и сяк, кусали. В конце концов она взяла телефон и набрала Ванечку.
– Готовишься?
– Не-а, – задорно прокричал он в трубку. – С Владом пиво иду пить.
– Вы что? Завалите ж!
– Да мы шпор целый талмуд заныкали в туалете, все в ажуре. – Ванечка голосил в трубку, словно обращался к толпе со сцены. Из окна тянуло сладостным летним духом, захотелось забыть об этой скверне и выбраться наружу.
– Где вы?
– По Фонтанке движемся. Хочешь, до тебя доберемся?
Через десять минут Маша была на улице и большими горькими глотками пила пиво из Ваниной бутылки. Они брели сквозь ночь, веселые, пьяненькие. Маша слушала шуточки ребят о завтрашнем экзамене, парни махали руками, вскрикивали. Когда взбегала домой по лестнице, телефон завибрировал. Маша проигнорировала сообщение, потом чистила зубы, кралась мимо комнаты родителей, чтобы мама не окликнула, укладывалась, а перед самым сном все-таки заглянула в телефон. На экране сияло сообщение от Юли.
Оно состояло всего из двух слов.
«Брось его».
Маша набрала Юлин номер. Но сколько бы ни звонила ночью, утром, пока собиралась в школу, ехала в метро и пока телефон не вынула из ее рук со словами «Выключаем, сдаем, забираем после сдачи работы» их морщинистая учительница по русскому, Юля трубку так и не подняла.
Сдавали сочинение по русскому языку и литературе. Маше попался «Гранатовый браслет». Она писала: «В повести автор рассказывает историю неразделенной любви: Желтков любит Веру, но не может быть с ней. Обстоятельства против этой пары. Во-первых, у них разное положение, Желтков страшно беден и является представителем другого сословия. Во-вторых, Вера замужем. В-третьих, она верна мужу и ни за что не согласилась бы изменить ему. Это лишь основные причины, почему герои не могут быть вдвоем. Казалось бы, при такой безнадежности невозможно продолжать во что-то верить. А если не верить, чем питать чувство любви, лишенное даже надежды на взаимность? Желтков смог». Пока проверяла орфографию, задумалась. В современном мире никаких сословий давно нет. Но как тогда трактовать то, что Шалтай постоянно напирает на ее причастность к сословию мажоров? В школе одни месяцами не меняли платьев, а другие наматывали на шею утыканные логотипами брендов шарфы, стоящие в несколько раз больше зарплаты любого учителя. Однако вещи и деньги родителей все равно не мешали людям общаться. Кем они станут, было пока неясно: все поступали в разные вузы, собирались получать профессии, работать. А сейчас оканчивали школу. На Малой же Садовой многие ребята начали работать, снимали квартиры отдельно от родителей, кто-то был музыкантом и собирался посвятить жизнь концертам и гастролям. Конечно, Маше хотелось скорее окунуться в независимость. Представить себе, как она еще пять лет будет, словно в школу, ходить в университет и терпеть родительское давление по поводу каждого экзамена, было совершенно невыносимо. Хотелось, чтобы ее поскорее оставили в покое.
Она сдала несколько сложенных друг в друга двойных листков своих умозаключений о Желткове и княгине Вере, решив, что в ее истории с Шалтаем Желтков – однозначно она, и спустилась в гардероб. По пути включила телефон. Вестей от Юли все еще не было. Маша не стала ждать никого из одноклассников: Ванечка и остальные, судя по их обреченному виду, собирались зависнуть в классе до самого упора в надежде на то, что, когда останется человек пять, русичка начнет помогать. Побрела в сторону Садовой. Что это за странное сообщение? На Невском купила мороженое и набрала номер Шалтая. Он тоже не взял трубку. Если у него дома и правда состоялась вечеринка, наверное, еще не проснулся. Малая Садовая пустовала в такую рань. Но на подоконниках сидели двое: Дырявый и незнакомая Маше девушка с короткой стрижкой и жирно подведенными глазищами.
– Хай! – Дырявый вскочил, как только она подошла, чмокнул Машу в щеку и тут же добавил: – Долбанешь меня током? – От него сильно пахло спиртом.
Маша решила, что ослышалась.
– Шалтай вчера доказывал, что ты телефоны можешь от рук заряжать. Да. – Он схватил ее руку и потряс ей в воздухе. – От этих самых нежных рук! – Он закашлялся и захихикал.
– Что за бред? А ты был у него в гостях?
– Там много народу тусило… да Вова белку схватил. Приносил допотопные трубки, типа это ты их зарядила. Совсем душный стал…
– Не знаю… – Маша принялась рыться в рюкзаке в поисках сигарет.
– Да он звезду поймал. Из-за концерта. Чесал, что его гитару будешь ты питать. Как генератор… Там, кто накуренный был, по полу со смеху катались… Слушай… А у тебя кеш с собой есть? Мож, возьмем бухнуть?
– Есть. – Она протянула ему мятую сотню. Вообще, это было невиданной щедростью, но сейчас Маше было побоку.
– О! – восторженно выкрикнул Дырявый, разглядев номинал купюры. – Так ты сегодня фея похмелья! Малыш, сходишь за пивком? – Он повернулся к девице, которая все это время занималась распутыванием браслетов на худом веснушчатом запястье. Девушка поднялась, недовольно цапнула сотню и удалилась в сторону входа в магазин.
– Это Светка. – Дырявый щурился на солнце. – Моя пассия новая… Да что ты стоишь, садись!
– Я постою, – отрезала Маша. – Скоро уходить нужно.
– Куда? Шалтай тебя явно не ждет. – Дырявый наклонил голову. Говорил он таким алкоголично-саркастичным тоном, что невозможно было разобраться, всерьез он или просто издевается.
– Это еще почему? – Маша приставила ладонь ко лбу, чтобы заслонить взгляд от солнечных лучей и внимательнее рассмотреть мимику Дырявого.
– Он сказал, вы все…
Дырявый заерзал на подоконнике, словно ему что-то мешало сидеть. Его штанины покрывали черные следы почвы, он явно где-то валялся совсем недавно. Возможно, они с девицей даже спали в траве на Манежке, как делали многие бомжи. Некоторые ребята с Садовой там спали, когда не получалось найти вписку, пьянка во дворах затягивалась и кто-то не успевал на метро.
– Я вчера так выкупил, что он с Юлькой теперь.
– Почему? – Маша сглотнула.
– Да епрст. – Она заметила, что он картавит. – Наверное, мне стоит заткнуться…
– А что они… Что было-то?
– Слушай, это ваши дела, – он пожал плечами и посмотрел на Машу равнодушно и даже раздраженно, – не хочу я быть гонцом-самоубийцей. – Его взгляд обратился вбок, мимо нее. У Маши в голове пронеслось, что на нее последнее время никто не хочет смотреть. Все отводят глаза.
– Дыркин, скажи мне, что там было? А?
– Я не видел ничего. Честно. Маша, давай они тебе сами скажут.
– Так я звоню, они трубки не берут! Послушай… – Машин голос срывался. – А ты не можешь со мной туда поехать?
– Ты сбрендила, мать? Да я только из этой задницы досюда докатился на пяти трамваях. Не спал толком. Нет уж. Да ты выпей с нами пивка лучше…
В это время к ним подошла девица и протянула Дырявому две баклахи пива.
– Пойдем в «Ромашку» с нами, Мань. – Дырявый приобнял ее. Это «Мань», обращение, которое использовал папа, этот доверительный тон повлекли, загипнотизировали Машу. И она поплелась за ними во двор, который на Малой Садовой называли Ромашкой, потому что там на песке стояли детские качели в виде мутантской ромашки.
– Ты чего такая грустная? – спросила Машу эта девчонка с короткими волосами, когда они уселись на скамеечки, что стояли на детской площадке. Дырявый ушел в ларек по соседству с двором, чтобы купить стаканчики, оставив баклажки на земле рядом с ногами девочек.
– Да так… – отозвалась Маша. – С парнем проблемы. – Всем известно, что рассказать о своих бедах незнакомцу много проще, чем другу.