– Идешь чай пить? – Румяный Влад, похоже, домой совсем не спешил.
– Не, я домой.
– Как домой? – раздался властный голос бабушки Вани из-за Владовой спины. – Пока пирог не попробуешь, никуда не пущу.
– Здрасте. Еще раз. – Маша улыбнулась пожилой даме извинительно.
– Дольше отмазываться будешь, – шепнул Ваня, сверкнув очками.
На кухне пахло выпечкой. Маша и Влад устроились за столом, где ночью пихали во рты соленые огурцы, залитые водкой.
– Как жизнь, молодые люди? – осведомилась бабушка, расставляя по поверхности стола чайный сервиз. – Не считая гусарского бедлама, который я тут увидела… Но это мы-с… Пожалуй, опустим.
– Я поступила, – сказала Маша.
– Да ладно? – вскричал Влад. – Как это? Еще же школьные?
– По олимпиадам. Только что узнала.
– Поздравляю, Мария. А что за учебное заведение?
– Политех. Электромеханический.
– Серьезно, – заметила бабушка, помешивая чай. – Родители его оканчивали?
– Да, – Маша шумно отхлебнула, – и дедушка.
– Кем же ты будешь работать? – Клавдия Никитична вонзила в Машу цепкий взгляд.
– Сама не знаю…
– Как же так? Это ты инженером выпустишься? А папа кем работает?
– Он брокер.
– Брокер? Это на бирже, что ли? Политехник и брокер… Это же экономистом надо быть…
– Он сначала был инженером. После развала Союза сменил профессию.
– Папа, наверное, после перестройки деньги пошел зарабатывать, да? А дед?
– Дед умер, когда я была маленькая.
– Понятно. Инженер – специальность уважаемая. Не то что наш Ванька. Менеджер херов.
– Бабушка! – взбеленился Ваня.
– А чего бабушка? Чего бабушка? Надо было врачом становиться, как вся семья. Нет, он выкобенивается! Увидишь потом, что будет. Сопьешься. – При этом она подкладывала Владу куски пирога.
– Бабушка!
– Это уже заметно. Посмотри на себя. Ему шестнадцать лет, а похмелье как у мужика, давно с Большим Каретным распрощавшимся. Сейчас анатомические процессы быстрее. Глазом моргнуть твоя мать, идиотка, не успеет, как ты окажешься в нарколожке. Я же тебя сама туда и упеку.
– Какой изящный сервиз, – Маша попыталась перевести тему.
– Да, – бабушка приподняла одну из чашек, – кобальтовая сетка. Знаете, как его придумали?
Ребята мотнули головами.
– В Блокаду художница Ломоносовского завода накидала такой орнамент, наблюдая на набережной Фонтанки сотни заклеенных крест-накрест окон. От взрывной волны… Такие были источники вдохновения у молодежи, – она погрузила скуластое лицо в маленькую ладонь, – не то что у вас, друзья мои.
Маша и Влад доели пирог и засобирались. По дороге домой Маша наконец купила воды и залпом проглотила пол-литра жидкости.
Мамы дома, слава богу, не оказалось.
– Отмечать пойдем? – радовался папа и прыгал вокруг дочери как обезьянка. – Ну ты теперь заживешь! Политех – особый мир! Целая вселенная!
– Не знаю, пап…
– Брось ты эту ерунду с работой. Зачем тебе работать? Вот зачем?
– Там, говорят, учиться сложно. Надо головы не поднимать от учебников первый год…
– Так у тебя теперь целое лето впереди. Оно на что? Съезди в лагерь языковой.
В прихожей шебуршнул ключ.
– Поздравляю, доченька. – Мама забыла о том, как орала на Машу еще пару часов назад. Все грехи стерлись из коллективной памяти.
– Какая ты бледная. Не спала совсем, да?
– Кстати, как это я забыл… – произнес папа задумчиво, – давай на ЭЭГ-то запишемся. Ей же доктор второе назначил.
Не переставая переговариваться, родители удалились в глубь квартиры. Маша наконец впервые за сутки осталась наедине со своими мыслями. Целое лето… Это лето виделось ей выжженной пустыней, по которой в шлейфах зловонной пыли катались тлевшие колючие перекати-поле. Ситуацию могло исправить только одно: Шалтай придет повторно молить о пощаде, валяться в ногах и рыдать у нее на пороге. Рассудком она все же понимала, что сделанное уже не подлежит никакому человеческому оправданию. Все, что чесала про него Лиза, оказалось правдой.
– Не хочешь съездить в супермаркет? – Мама вдруг заглянула в комнату. – Пакетов будет тьма-тьмущая, а я хромая.
В магазине на Обводном в этот летний день было малолюдно. Маша терпеливо бродила за мамой, которая кидала в тележку йогурты, булки, крупы, белые кирпичики пакетов с соками. Маша водила глазами по рядам банок, разноцветных коробок, замороженным креветкам и ядовито-зеленым кругляшам восковых яблок. Вдруг около стеллажа с красными соусами заметила парочку сверстников. Они стояли у полок и, оживленно споря, выбирали кетчуп. В корзинке у парня лежало полно еды: макароны, томаты, пучки укропа. Машу пронзила сосущая тоска, отчаянно захотелось быть на месте этой девчонки вместе с Шалтаем, защипало глаза, а по затылку кто-то будто хлопнул палкой. Она толкнула тележку и ощутила едва заметный удар током от продолговатой ручки. Отряхнула руку, как от воды.
– Черт! Током бьет.
– Тут, наверное, заземление плохое. – Мама разглядывала упаковку приправы, спустив на нос очки.
– А ты почему по специальности не работаешь? – спросила Маша.
– В котором по счету магазине месяц не могу найти нормальный кардамон. – Мама слушала ее вполуха.
– Ты мне талдычишь, что надо учиться, а сама же не работаешь. Продукты вот целыми днями выбираешь…
– Я на это имею полное право. – Мама подняла очки на лоб и строго глянула на Машу. – Я отучилась и диплом получила.
– А зачем? Ты ведь им даже не пользуешься.
– Не все в этой жизни нужно делать для того, чтобы потом, как ты говоришь, пользоваться. Я работала до твоего появления. В проектном институте.
– А потом что? Может, я тоже хочу замуж выйти и дома сесть картинки калякать.
– Я, дорогая моя, не села картинки рисовать. Я занималась твоим лечением. Логопед и занятия, упражнения и логопед. Каждый, без выходных, день. Если бы не это, ты сейчас так и мычала бы. – Мама яростно кинула приправу в тележку и поковыляла в сторону касс.
– Слушай, я не собиралась ссориться. – Маша нагнала ее. – Хочу разобраться. Мне непонятен ваш мотив. Вы и сами толком не знаете, ради чего это все.
– Ради твоего будущего! Так понятней?
– Что-то не припомню, чтобы просила кого-то жить ради меня, – бросила она, выкладывая холодную тушу курицы на ленту перед кассой.
Торжественно отмечать поступление решили на выходных. Тогда сможет тетя, будет больше времени, и, вообще, так всем удобнее. Маша чувствовала, что она мало нужна на этом празднике. А если и нужна, то как некий идол, атрибут, очередной символ чужой состоятельности.
Несколько дней провалялась на диване перед телевизором, словно грипповала. Будь ее воля, она бы перемотала время назад и свалила с этих линий судьбы. Ее окутывало обнуленное пространство, тупое и безразличное. Оно с хрустом напоминало, что все вокруг не имеет решительно никакого смысла, и даже взрослые люди тайком не знают, зачем играют свои идиотские роли. Так размышляла Маша, прикуривая вторую сигарету подряд на балконе. Прислоненные к стене старые папины кроссовки выгорали на солнце. Она разглядывала этих истоптанных уродцев, и ей пришли на ум слова Родиона о чудесном исцелении спортом. А действительно. Почему бы не пойти бегать? Все равно терять уже нечего. Она затушила сигарету о балконную решетку, отправилась к шкафу, нашла кроссовки, выудила с полок мятую футболку и шорты. Гладить было лень. Да и черт с ним: на улице всем плевать на то, что там надето на очередном бегущем чудике. Напялила на себя все это, взяла плеер и вышла на улицу. Там дул теплый ветерок, а прохожих совсем не было: в это время года горожане уже разъезжались кто куда.
Зашагала в сторону Измайловского проспекта. Потом легонько побежала, как во время разминки на уроке физкультуры: одна нога, вторая, хлоп-хлоп. Скорость возрастала, она повернула направо, к Троицкому собору, и, когда пробегала мимо его длинных ступенек, ощутила легкий удар тока в затылке. Остановилась. Ощупала кожу под волосами кончиками пальцев. Рядом со входом в храм гроза внутри опять ощущалась особенно явственно. Ничего не прошло. Последнее время Маша старалась делать вид, что этого не существовало вовсе. Верила, что гроза не вернется. Несколько минут простояла около собора, как собака, глядя на его массивные двери, а потом робко побежала дальше. По Фонтанке выбежала к Старо-Калинкиному мосту, потом на набережную Пряжки, мимо дома Блока, к Мойке и к Неве. Сыроватый ветер свистел в ушах, вокруг парили чайки, Маша невольно заулыбалась. Давно не чувствовала себя такой раскованной. В мятых шмотках, с тугим хвостом, без косметики и побрякушек, шипованных браслетов и кед. Ей подумалось, что бунтарские атрибуты на самом деле тоже часть системы, загонявшей в раскрашенные маркерами, расцвеченные пивными узорами рамки. Диковинная сила нарождалась у нее внутри, подпитываемая несущимися мимо потоками быстрого речного воздуха, она вела ее все быстрее по гранитным плитам, набережным каналов – мимо желтых фасадов Коломны. Когда на своей улице перешла наконец-то на шаг, шумно дышала, заметила, как рядом с парадной вылезает из машины папа. Маша помахала ему рукой. Он зацепился штаниной за закрывавшуюся дверцу машины и неловко ее затворил. Принялся отряхиваться.
– Ты откуда это? – спросил, не глядя на Машу, занятый брюками. – С физры, что ли?
– Бегала. – Маша вынула из уха провод.
– Бегала? – переспросил папа рассеянно.
– Ага… А что такого?
– Я сегодня забрал результаты ЭЭГ… – Он обошел машину и открыл багажник. – Не понимаю… Судя по нему, ты не только бегать не можешь, а вообще передвигаешься с трудом. Непонятное заключение. Или второй аппарат сломался. Ты хорошо себя чувствуешь, Мань?
Маша вытерла мокрый лоб тыльной стороной ладони. Сердце учащенно стучало. Ток гулял по нутру легкими переливами. Может, взять да и выложить все папе прямо сейчас?
– Да, я только что километров семь пробежала.
– Ничего не понимаю. – Папа потоптался на месте. – А пул