– А ты что предлагаешь делать?
– Хочу дождаться смены власти. Когда будут выборы нового президента, года через четыре… В переходные периоды политика начинает трансформироваться, открываются какие-то новые возможности, окна… Вот тогда уже, быть может, что-то предпринимать. Пока же тихо-тихо, никуда не спеша, работать. И чтобы ты окончила университет прежде всего. А не кроить из тебя блаженного подростка недоучку, которого весь мир изучает…
– Понятно.
– Вот почему, Маша, никому нельзя говорить. Если надо что-то обсудить, такой же позывной, и идем на улицу. Иначе… – Папа закурил. – Не хочешь зайти в Троицкий? Покажу тебе предполагаемые шины заземления в стенах?
На выпускной Маша пришла в черном облегающем платье.
– Что ты выбираешь как для поминок? – голосила мама, навьюченная десятком блестящих сатиновых юбок пастельных оттенков. – Это ведь выпускной бал, все девочки будут принцессами!
Маша оглядывала свое отражение в зеркале примерочной кабины. С тех пор как родители открылись, она заметно похудела. Игнорировала тусовки, сторонилась знакомых, не появлялась на Садовой. Слонялась по квартире из угла в угол, читала Достоевского, хотя текст казался ей невероятно нудным. Иногда бродила по улицам одна. Сидела на бархатных скамьях в пустынных залах Эрмитажа и по часу пялилась на огромную картину, изображавшую триумф римского полководца. Из полотна прямо на Машу неслись злые слоны. О Шалтае думать себе запретила. Папа предложил после выпускного и приема документов о зачислении поехать в лагерь во Францию. Почему нет?
В вестибюле школы ее уже ждал Ванечка в нелепом вельветовом пиджаке.
– Ух ты! – Он дружелюбно приобнял ее. – Здорово выглядишь!
Маша пошатывалась на месте. Стоять на каблуках было непривычно, то одна, то другая ступня предательски подкашивалась. В вестибюле, под позолоченной надписью-девизом на латыни: «Не школа учит, а жизнь» – постепенно собирались нарядные одноклассники.
– Представляете, мы больше никогда-никогда вот так не соберемся! – Полненькая отличница из параллельного класса с лакированными кудряшками на луковидной голове утирала фальшивую слезу.
– Идем в зал, а? – Маша взяла Ванечку под руку.
В актовом зале их по очереди вызывали на сцену и под аплодисменты родителей, учителей вручали зеленые прямоугольнички аттестатов. Машины родители на вручение решили не идти.
– Можно нам не идти, а? – устало спросила мама, и Маша была этому только рада. Никто не будет разглядывать ее словно под микроскопом, ловить каждый жест и следить за мимикой, ожидая эмоций… Когда за ней так наблюдали, у нее возникало ощущение, что ее жрут заживо. Но сидя на деревянном стуле плечом к плечу с одноклассниками, каждый из которых горделиво нес свой документ об окончании родителям, все фотографировались, улыбались, обнимались, Маша затосковала по ним. Папа бы точно снимал все на камеру, по-идиотски размахивая руками.
– Твои тут? – спросила Ванечку, оглядывая пеструю в лентах и шариках толпу.
– Да, уже поговорил с ними, похвастался. Мать и в ресторан с нами намылилась. Они там сняли дополнительный зал для родителей и учителей.
– Успеем до булочной добежать?
– А что ты хочешь?
– Так обмыть. – Маша помахала своим аттестатом.
Они сбежали по мраморной лестнице, по пути собирая других, и уже через десять минут Ванечка раздавал стопки с водкой в тайной рюмочной на изнанке булочной.
– За выпуск две тысячи четыре! – кричали дружно, и водка кропила всем пальцы.
Потом надо было возвращаться и идти в ресторан, находившийся в арке главного штаба. По дороге пели, обнимались, болтали с учителями. Маше хотелось поскорее отделаться от этих туфель, она хромала и качалась, продвигаясь вперед по набережной Мойки.
– Депре, ты что, уже наклюкалась? – одернула ее классная руководительница.
– Никак нет, Галина Андреевна, вы что? – отозвалась Маша. Умиленно разглядывая класснуху, она вдруг заметила, что ребята чуть поодаль заговорчески кучкуются. Влад что-то раздает остальным.
Когда Маша подступила к ним, Влад отреагировал странно: рывком спрятал то, что было у него в руках, у себя за спиной.
– Что там?
– Ты не будешь в восторге. – Лицо Влада в родинках уже покрывал хмельной румянец изрядной яркости.
– Говори же! – Глазами Маша искала поддержки у Ванечки, который вышагивал рядом с Владом.
– Билеты на концерт в сквере у Адмиралтейства через пару часов.
– Что за концерт… – хотела спросить Маша, но тут же поняла. Концерт «Психеи», на разогреве у которой будет выступать «Игрушечная боль» и ее бессменный гитарист…
– Мы туда не пойдем, успокойся. – Ванечка ткнул ее локтем. Маша окинула воду в Мойке долгим взглядом и ничего ему не ответила. В ресторане цапнула бокал шампанского и залпом проглотила газированное вино. Понеслись нелепые конкурсы, тосты учителей, смех, хождение с девчонками в туалет, откачивание перебравшей отличницы и остальной винегрет, которым славятся школьные выпускные в России. Маша перестала считать бокалы, танцевала с Ванечкой медляк, выиграла в лотерею прегадкую керамическую лягушку. А когда вышла на воздух и прижала ладонь к пылавшей от духоты и выпивки щеке, заметила Влада и других ребят.
– Не идешь, Машк? – окликнул ее Влад.
Она хотела ответить, что остается, и вернуться внутрь к Ванечке, чтобы продолжить пляски, торт или что там еще планировалось по программе, но прямо с тлевшей сигаретой во рту резко наклонилась, расстегнула ремешки босоножек, стряхнула их с ног и сгребла в охапку. Гори оно все!
– Погнали! Они всего минут десять играть будут. Потом сразу назад.
Маша затушила сигарету и, не оглянувшись на дверь ресторана, в котором остались сумочка, телефон и одноклассники, торопливо зашагала босыми ступнями по грифельной кладке Дворцовой площади.
– Уже не дипуешь из-за него? – участливо спросил, поравнявшись с ней, Влад.
– Хочу увидеть и понять, – отрезала Маша.
– Это будет сложно, когда он аки звезда будет лабать на сцене… – Влад вглядывался в зелень Александринского сквера, откуда разносились басовитые раскаты.
Маша решила, что встанет там, посмотрит на него один трек, а потом развернется и двинется назад в ресторан. Воображала, как толпа расступается перед ней, словно перед героиней готического музыкального клипа. У сцены собралось немного людей, от силы сотня.
– Мы слемить, – крикнул Маше Влад, она махнула ему рукой и жестами показала: если что, встретимся в арке. Влад кивнул, и парни нырнули в толпу. Из колонок неслась какая-то альтернативщина. Люди начинали разогреваться, подпевали, поднимали вверх пластиковые стаканы с коричневым пивом. Воздух пах липой и парил, очевидно, собиралась гроза. Наконец на сцену вышли ребята, Лопез, Вэл, Шалтай и еще солист – долговязый пацан по прозвищу Шевчук с белыми дредами.
– Привет, народ! Мы группа «Игрушечная боль», – промямлил Шевчук в фонящий микрофон. – Исполним для вас пару своих треков.
В толпе завизжали и заулюлюкали. Маша не сводила глаз с Шалтая, который, не обращая внимания на публику, возился с гитарными проводами. Маша прислушивалась к своему сердцу. Оно билось ровно, будто ничего не происходило. Щеки Шалтая пылали румянцем, казалось, все мускулы в его теле страшно напряжены. Он заправил за ухо выбившуюся прядь. Маша жадно наблюдала за его движениями и ждала, когда в ней заурчит, затолкается предчувствие грозы. Однако внутри было глухо: ничего не поднималось из загадочных недр, не опоясывало Машу миллионами мурашек… Она видела перед собой обычного полноватого парня с глазами навыкате и наметившимся вторым подбородком. Маша шумно вдохнула ноздрями воздух и улыбнулась. Стрелка лежала на нуле. Наконец они настроились, Вэл ударил палочками в воздухе, и инструменты зазвучали. Шалтай смотрел вниз, на свою руку на грифе и на медиатор, играл без запинок, четко и легко. Толпа зашевелилась, как огромный живой организм. Маше нужно было только одно: чтобы он посмотрел на нее. И он посмотрел. Поймав его взгляд, она с пару секунд удерживала его, а потом дернула глаза вниз и стряхнула, как гусеницу с руки. Она видела босые пальцы своих ног на песчаной дорожке парка рядом с кедами других людей, хотела развернуться и пойти обратно на выпускной, как вдруг в поле зрения появились необычные ботинки. Коричневые, заляпанные глиной ботинки для горных походов. Вокруг находились исключительно люди моложе двадцати, носившие кеды. Что за случайный пассажир? Маша подняла взор и, к своему полному ошеломлению, увидела профессора Кьяницу. Его голову покрывал серый капюшон поверх грязного козырька кепки, а руки он держал в кармане толстовки на животе. Видно было, что ему не по себе.
– Здрасте, – оторопело кивнула Маша.
– Привет, – вымолвил профессор.
– А вы что тут…
– Нам с тобой надо кое-куда проехать.
– Куда?
– Прочитай. – Он протянул ей сложенный листок в клетку. Почерк папы синими чернилами сообщал: «Езжай с Сашей. Объяснение при встрече».
– Но папа…
– Папа со мной. – Профессор кивнул. – Важно тебя отвезти и укрыть.
– Вы серьезно? У меня выпускной!
– Вижу. Это не важно. Идем. Обувь с собой?
– А папа-то где?
– Папа там, куда поедем. Поторопись. – Профессор легонько подтолкнул ее руку поверх локтя.
Маша повиновалась. Вышли из сквера, миновав с тревогой наблюдавшую за происходившим со своего постамента статую богини весны Флору, профессор шагал впереди, лишь изредка поглядывая, не отстает ли Маша. Когда переходили Невский, Маша больно подвернула палец и из-под ногтя хлынула кровь.
– Обуваться пора, – сказал профессор.
– В туфлях я вообще идти не смогу, – ныла Маша. Интересно, а далеко его машина? Вспомнила, что у него нет машины. Взял папину?
– А вы на какой машине? Или мы на метро?
– На такси. Вон стоит. – Он указал на зеленый багажник машины, которая стояла у въезда на набережную Лебяжьей канавки.
– А в такси говорить можно? – Маша глупо и таинственно улыбалась. Она все еще была пьяна.