– Не стоит ничего там… Приедем, поговорим.
Маша уселась на заднее сиденье, укутанное детским одеяльцем. Глядя на решетку Летнего сада, размышляла о своей победе над Шалтаем. Не хватило только эффектного прощания. Если бы она дождалась его за сценой, рывком притянула к себе, поцеловала, а потом двумя руками отшвырнула так, чтобы он повалился, а сама убежала на Дворцовую… Такой клип монтировала Маша в своем воображении. Автомобиль выехал на окраину, а потом и за пределы города. Спросить, куда они держат путь, Маша не решалась – громила водитель с толстой шеей мог не так понять вопрос и вообще… Главное ведь, хранить тайну, не привлекая лишнего внимания. Окружающий мир за окошком опускался в мутноватую белую ночь. Маша прислонила голову к стеклу и задремала. Впервые за долгое время она ощущала себя свободной. Из полусна ее вырвал голос профессора Кьяницы.
– Приехали.
Она раскрыла дверцу и выбралась из машины. Голую кожу ноги тут же обожгло крапивой. Такси сдало задом и скрылось в зеленоватой тьме, мигнув на прощанье фарами. Вокруг мокрой лакированной зеленью пенился дачный поселок, каких в Ленинградской области сотни. Из-за заборов вываливалась ароматная белая сирень, а где-то вдалеке мяукала кошка.
– Где это мы? – Маша аккуратно переставляла ноги, стараясь не наступить на камень или снова не угодить в крапиву.
– У меня на даче. – Профессор уже возился с увесистым ржавым замком темной калитки, сделанной из старой домовой двери.
– А папа где? – насторожилась Маша. Было не похоже, что внутри кто-нибудь есть.
– Он в доме. Проходи на участок. Мы вынуждены свое присутствие, так скажем, не афишировать.
Это «так скажем», которое профессор использовал на лекциях, успокоило Машу, и она переступила порог калитки. За ним оказался коричневатый деревянный дом с белыми ставнями и бетонным приступком к входной двери с металлическим почтовым ящиком. Участок сильно зарос осокой, над которой нависли кроны нескольких цветущих яблонь. Профессор прошлепал на крыльцо, на ходу поправив положение большой ржавой бочки, полной дождевой воды, и отворил дверь в дом. Маша проследовала за ним. Внутри пахло сыростью, но было тепло. А еще тесно. В первой комнате громоздилось множество приборов, почти как в лаборатории, детская кроватка и перекошенный сервант.
– Федор заждался. – Профессор указал на черную стеганую дверь, которая напоминала дверь в квартиру, потому что в ней был глазок, и крикнул туда: – Федор, свои! Заходи, Мань…
Маша аккуратно приоткрыла дверь, увидела лампочку на потолке и заступила внутрь. В этот момент дверь захлопнулась у нее за спиной с утробным треском, от которого она вздрогнула, решив, что это случайный сквозняк, тяга от печи, или чем там еще хворают наши неказистые дачные пристанища? Она задергала дверь за пластиковую ручку уже после того, как поняла, что папы нет внутри. А есть абсолютно пустая комната, в углу которой черным великаном мостится старинная чугунная печь. Еще раз толкнула дверь. Заперто.
– Александр Феликсович! – крикнула Маша. – Дверь захлопнулась! Откройте!
Снаружи никто не ответил. Казалось, дом опустел, ни одного звука не доносилось из-за двери. Маша прильнула к глазку, но его стеклышко настолько замутнилось, что едва можно было различить два или три растекавшихся на тусклом свету цветовых пятна. Профессора явно среди них не было. Может, старика просто-напросто хватил удар, он схлопотал инфаркт и умер, а она теперь заблокирована в комнате? Маша постучала по двери. Три раза. Шесть. Двенадцать. Ладонью. Затем кулаком. Она звала профессора по имени, звала отца. Но снаружи по-прежнему было тихо, как в бункере. Маша осмотрелась. Комната, в которой она оказалась, едва вмещала в себя больше метров, чем Машина комната дома. Жухлые дачные обои, бледно-коричневые, с похожим на дубовый лист белесым узором. Ни одного окна. Маша топталась у двери, сжимая в руках босоножки, в надежде, что профессор отошел взять что-то в машине… Но ведь они приехали на такси! Поняв это, Маша принялась с удвоенной энергией дубасить в дверь ногой. Сильнее и сильнее, пока не поняла, что еще немного – и просто повредит себе кости. Решила проверить обои: вдруг за ними все-таки прячется окно? Принялась прощупывать покрытые слоем пыли, а где-то вздутые мягкими волдырями бумажные просторы. Прошла по стене с печкой – тщетно: за обоями чувствовались только твердые стены, причем не деревянные, а каменные. В этом Маша убедилась, простучав поверхности кулаком. Перешла на противоположную стену, силилась вспомнить расположение комнаты относительно входа в дом: если окно где-то и имеется, то именно на этой стене. Голова у Маши трещала от выпитого на выпускном. Хотелось пить. Она возила босые ноги по широким крашеным доскам, покрытым мелкой крошкой дачной землянистой грязи и деревянной стружкой. Двинула кулаком по стене. Стена ответила костяшкам болью, Маша с шипением отряхнула руку. Ничего, папа скоро ее выпустит. Она снова подошла к двери. Прижала ухо к прохладной поверхности. Лампа под потолком мигнула и стала плавно меркнуть. Маша не понимала, темнеет у нее в глазах или в помещении, пока все не погрузилось во мрак.
– Помогите! – крикнула она и тут же устыдилась паники. Голова слегка кружилась. Она руками ощупала стену и стала непроизвольно присаживаться.
Задача 10Дай себя распять
Маша открыла глаза. В противоположном углу комнаты появилась рыхлая куча тряпья. Когда она кулаками протерла глаза, вскочила и подошла ближе, поняла, что куча – это бело-бордовое ватное одеяло. Рядом с ним – два кексика в блестящих упаковках, как продавались в школьной столовой, и маленькая бутылка воды без этикетки. Встряхнув одеяло и поняв, что, кроме пыли и дохлых мушиных трупиков, больше туда ничего не завернуто, Маша метнулась к двери. Ее заперли. Теперь точно. Она несколько раз с силой ударила по двери пяткой.
– Откройте!
Снаружи не ответили. Маша вернулась к одеялу и взяла один из кексов. Быстро разорвала упаковку и сунула пахнувший кофе мякиш в рот. Пока жевала, еще раз обвела взглядом комнату. За черным цилиндром печи обнаружилась новая деталь: ведро из белесого полупрозрачного пластика. Она тут же подошла к ведру, перевернула его и забралась на дно. Вдруг на крыше печки завалялся ножик или молоток? Однако на чугунной поверхности нащупалась лишь пара спичечных огарков. От поднявшийся пыли Маша чихнула. С помощью ведра прошлась руками по стенам под потолком, куда до этого было не дотянуться. Неужели профессор Кьяница и правда ее заточил? А может… Может, ее прячут от военных? Сидела на одеяле, поджав под себя замерзшие ноги. Потом захотелось в туалет. Ведром пришлось воспользоваться по назначению. Маша не испытывала животного ужаса. Она понимала: рано или поздно дверь откроется. Клонило в сон. Надо проверить, пролезет ли она в печь… Хотя куда там – ведь труба узкая… Какая она тупая… Такая же печь была в детстве на одной из дач, которые они снимали… Бабушка велела кинуть за нее выпавший зуб, «чтоб молочный мышка забрала и костяной принесла». Маша опустила голову на поверхность одеяла и через минуту спала самым глубоким сном в своей жизни.
Очнулась от того, что ее настойчиво трясли за плечо. Застывшее в воздухе бледной восточной маской лицо профессора Кьяницы нависло над Машей. Она хотела рывком сесть, но он удержал ее, силой пригибая к одеялу. Кукольные пальцы больно впились в голую кожу выше Машиного локтя.
– Все двери в дом заперты, – зашептал Кьяница. – Сейчас идем в комнату и там проводим такой же опыт, как в лаборатории. Ясно?
– Где папа? – спросила Маша.
– Папа рядом. Мы проделаем то же, что в лаборатории. Там будут еще люди. Ты молчи. – Кьяница часто дышал. – Будешь брыкаться, получишь по голове, а потом все заново. – С этими словами он вспрыгнул на ноги и потянул Машу наверх. Она с трудом поднялась, пол под босыми ступнями качался из стороны в сторону. Дверь была наконец распахнута. Свет из комнаты, которая исполняла роль Машиной темницы, обнаружил другое помещение, силуэты фарфоровых изоляторов, катушки с кабелем, приборы.
Профессор подтолкнул Машу туда, голой ногой, запачканной старой кровью из города, она споткнулась о неровный вытертый порог.
– Можно на пять минут на воздух? – взмолилась она.
– Молчи! – рявкнул Кьяница и положил ладонь ей на спину. – Молчи до конца опыта. После выйдешь, на сколько захочешь! Слушайся, и все пройдет стремительно.
Маша сглотнула горечь во рту. Сколько же она проспала? Сутки? Ее взгляд скользнул прямо, и она остолбенела: прямо напротив, с другого конца в эту новую комнату входили какие-то черные фигуры. Миг спустя она поняла, что это всего лишь зеркало в массивной раме, похожей на оконный наличник, прислоненное к стене с такими же тусклыми обоями. У зеркала на полу валялось несколько пожелтевших окурков. Профессор указал Маше на белый пенькообразный изолятор.
– Садись сверху, как тогда.
Маша подошла к изолятору и покорно села.
– Ноги поднимай, упирай в ребра, я зафиксирую. Ты нынче без изолирующих подошв.
– В плане? – Маша недоуменно глянула на Кьяницу.
– Чтобы опыт прошел максимально чисто, руки и ноги придется зафиксировать. Тут нет ничего страшного.
– А если я не соглашусь?
– Мария, – профессор посмотрел ей в глаза, и черты его лица опустились, щеки обвисли в гримасе крайнего возмущения, – давай без этого. Потерпи полчаса и поедешь домой. Я тебе до конца университета все испытания автоматом проставлю. Многие за это и не на такое бы согласились…
– Не понимаю…
– Цыц! – Он подошел с мотком серебристой изоленты, сел на корточки рядом с ее ногами и принялся обматывать их скотчем, прижав к ребру изолятора. Клей липко впился в Машину кожу.
– Теперь руки. – Профессор поднялся и подвинул к Машиной спине что-то сзади.
– Как руки?
– Тихо, – произнес он грубо и резко взял ее запястье, как берут со стола рыбацкую снасть: ловко и небрежно. Маша оглянулась и увидела конструкцию из досок, формой напоминавшую наспех сколоченную раму. Кьяница вытянул ее руку, прижал запястье к поверхности доски и снова принялся орудовать скотчем.