– Не помню точно.
– Почему я не удивлен? – Теперь его тон напомнил тон завучихи. Маша прежде не видела, чтобы человек за несколько минут так перевоплощался в каждой своей реплике: как из матрешки, из этого Власова выходила с каждой сессией вопросов новая ролевая модель.
– Теперь опишите, что помните о концерте.
Маша набрала в легкие воздух.
– Я-я-я, – начала она, – я-я-я-я-я. Я-я-я-а-а-а-а, – буквы зыбью вываливались изо рта в пространство кабинета.
Власов откинул голову назад, пятнышки его глаз равнодушно разглядывали Машу. Мама отделилась от стены и аккуратно положила руки Маше на плечи.
– Она заикается, – тихо произнесла мама.
– Заикается? – переспросил Власов.
– Это редкость. Она прошла курс лечения в детстве. Но когда переживает… Случается.
– Я п-п-п-пришла в клуб, – выговорила Маша, – там встретила Лизу. Мы слушали концерт в зале. Потом я решила прыгнуть со сцены. – Она сделала паузу, ожидая, что Власов попросит пояснить, зачем бросаться со сцены в толпу, но тот молча писал, и она продолжила: – Я залезла на сцену и прыгнула. Обычно тех, кто так ныряет, ловят на руки. Но меня никто ловить не стал. Я полетела на пол. Лиза оказалась подо мной. Помню нечетко.
– Почему вдруг нечетко? Что-то употребляла?
– Пива выпила. Потом увидела, что горит свет, в зале мало людей, а Лиза лежит…
– Как лежит?
– На руках у Вовы. На полу. И меня выгнали. Администраторы.
– Вы наркотики принимали?
– Нет.
– А что тогда?
– Я выпила стакан пива. Лиза – не знаю.
– Стакан это сколько?
– Это пол-литра.
– Кто тебе его дал? – резко тыкнул он.
– Я купила пиво в баре клуба.
– Так что случилось с Лизой?
– Я упала на нее. Может, задела ее, ударила…
– Ударила? Чем?
– Ну, ногой там, в голову… Придавила.
– Ты же не толстая, как придавила?
– Я не знаю, почему она… У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, – Маша горловыми спазмами давила из себя злосчастное слово.
– Давай-давай, выговаривай, мы не торопимся. – Власов откинулся на спинку кресла с одеревеневшим лицом.
– У-у-умерла.
Воцарилась могильная тишина. Слышно было, как снаружи шепотом переговариваются какие-то женщины. Мама все еще стояла за спиной и держала руки у нее на плечах. Машины губы, покрытые мелкими пузырьками слюны, заметно дрожали.
– А с чего ты взяла, девочка, что Елизавета мертва?
После того как Маша с мамой вышли из кабинета, сосед повернулся к Власову:
– И зачем ты их так, Юрич? Там же все ясно.
– А за шкафом. Пусть знают. У меня племянник в такой же «ком-па-нии». – Власов изобразил кавычки в воздухе костлявыми пальцами. – Закончил тем, что у брата и жены деньги таскает. Сявка. Маргинал. Та же конъюнктура, что у этой: железо в харе, патлы в черный красит. И девица дрянь. Невестку мою толкнула. Пусть знают. Мамаше я потом шепнул. Да и вообще, у нас пока только результаты предварительного исследования… Экспертизу еще месяц ждать. Мало ли что там?
На улице мама набросилась на Машу с расспросами:
– Что еще за дача? Почему ты нам не сказала?
– Вы бы не отпустили.
– Что, если бы тебе сейчас нужен был адвокат? Ты должна была все, что связано с этой девочкой, выложить нам с папой с самого начала. Хочешь будущее себе перечеркнуть? Как же ты не понимаешь, что любое дело, заведенное на тебя, потом будет поганить тебе всю жизнь! Что еще ты скрываешь?
– Я у вас только и делаю, что что-то скрываю…
Мама пиликнула сигнализацией от машины.
– Я пешком. – Маша смотрела на нее, держась руками за лямки рюкзака.
– Испугалась? – Мамин голос смягчился. – Он мне, когда ты вышла, рассказал. Что там на самом деле случилось.
– Да? И что?
– Садись в машину, по дороге расскажу. Говорю же. Нет, она упирается!
И пока они ехали, мама рассказала. Выяснилось, что Лиза, упав, угодила в лужу пива на полу. При этом ногой или рукой зацепилась за металлическое ограждение у сцены. Ограждение было заземлено. А один из кабелей звуковых приборов, похоже, повредился. Возможно, изоляцию порвали во время давки у сцены, когда концерт уже вовсю гремел. И Лиза, соприкоснувшись с жидкостью, приняла телом электрический удар. Потому что жидкость – это проводник. Стоявших людей ударить не могло. Они были в обуви: резиновые подошвы изолируют ток. Но Лиза соприкоснулась с пивом открытой частью тела. Скорее всего, задралась рубашка. Ее тело превратилось в звено цепи, провело ток. В момент удара автоматы в клубе вырубило, свет и звук пропали. С самого начала было понятно: что-то случилось в результате Машиного прыжка и давки. А когда свет вернули, раздались крики, и все увидели Лизу, распластанную на полу с синими губами. И главное, что сказала мама: Лиза не погибла, но находится в реанимации. Виновных в деле нет, в клубе случилась авария. Менты и эмчеэсовцы начали экспертизу, но результат, скорее всего, не разойдется с предварительной версией.
– Я этого Власова, конечно, спросила, зачем он опрашивал тебя в такой форме… Это ни в какие ворота не лезет… Знала бы, с юристом проконсультировалась… Почему он сразу все не обозначил? А он, знаешь, что сказал? «Посмотрите на свою дочь. Я ее от этих маргиналов спасаю. Вы мне потом спасибо скажете». Идиот. А на подстанциях такое сплошь и рядом. На предприятиях. Людей бьет током. Тут никто не виноват, кроме слабых мер безопасности. Слышишь?
– Слышу.
– Но вот эти дачи, непонятные поездки, лес… Это кошмар какой-то. Без ножа меня режешь.
Маша не ответила. Она глядела на проплывавший мимо город, рифленую поверхность строительного забора, пульсировавшую в мигавшем светофорном свете, и радовалась, что Лиза жива.
Эта стройная версия об оголенном кабеле была достоверна как финальная исповедь комиссара Коломбо, пролившая зрителям свет на простую и гениальную истину. Будто бы кто-то специально написал Машино алиби. Только на задворках совести она чуяла, что это – ерунда. А правда схоронена под тройной, а то и пятерной стопкой логических доводов и попыток разобраться, что покалечило Лизу. Объяснение с аварией хоть и покрывало изоляцией внешнего спокойствия Машины оголенные нервы, и давало гарантию, что ее не заберут в тюрьму, все равно не могло заглушить осознание, что все началось с Машиного оголтелого желания, чтобы Лизы не было, чтобы она исчезла, зародившегося в день, когда они пили водку у Влада. И несмотря на то, что произошло потом, на то, каким симпатичным человеком оказалась Лиза, Машино желание исполнилось. И ударил ту вовсе не звуковой кабель.
– Иди есть суп, – крикнула мама с кухни через десять минут после того, как они зашли в квартиру.
У себя в комнате Маша стянула кенгуруху и джинсы, подошла к зеркалу. Красные волосы до плеч, самая обычная фигура: не худая и не толстая, бледная кожа в родинках. За свои шестнадцать лет Маша так и не поняла, красивая она или нет. Признанные красавицы с узкими плечами, кукольными глазами и персиковой кожей всегда смущали Машу: что-то подсказывало ей, что она не их крови. Но запущенные ботанички, которые не красились, одевались как старухи, щеголяли сальными лбами, отталкивали ее. Она подозревала, что находится где-то посередине и уж конечно не может рассчитывать на то, что один ее внешний облик способен заставить кого-то полюбить ее. Для этого требовалось нечто большее. С Ванечкой, веселым низкоросликом, все началось с болтовни на переменах. Жюль Ренар, «Голова профессора Доуэля», почему бы не покончить с собой, и если да, то какой способ вернее, курение, музыка, Бог. Ванечка уступал место, а на Восьмое марта дарил блокнотики с пахучими страничками. А потом они с одноклассниками все вместе пробовали токсичные баночные коктейли, и во время распития джин-тоника на Дворцовой площади, когда они лежали на своих куртках на гранитных ступенях Александрийского столпа и тот факт, что он ниже Маши на целую голову, временно устранился положением их тел в пространстве, он зачем-то повернулся к ней и сквозь смех, как бы между делом поцеловал. Они жадно и пьяно целовались, накрывшись чьим-то шарфом.
– Что это? – оторвавшись, спросила Маша. – Мы ведь друзья.
– А кто мешает друзьям целоваться? – Ванечка стянул с носа очки, и они продолжили.
Стоя перед зеркалом в зеленых трусах и белом лифчике, она разглядывала свое тело. Повернулась боком. Сюда бы пару татуировок… Тронула предплечье. Как только палец соприкоснулся с поверхностью кожи, она ощутила в мышце предплечья какой-то легкий толчок. Как будто мускул расширился. Отдернула палец. Посмотрела на подушечку. В узоре кожи не было ничего нового: бежевые линии на розовой коже, палочка чернил от шариковой ручки, обломок ногтя в черном лаке, торчавший сверху. Она снова дотронулась до руки. На этот раз ничего, только мурашки. Положила ладонь себе на живот. Сначала от руки по коже опять разлился холод, а потом Маша почувствовала нечто непонятное. Внутри под рукой стали проявляться волнообразные шевеления. Но двигались не органы, это было не похоже на бульканье желудка, а как будто что-то раздувалось под Машиной ладонью, тесня все, находившееся в брюшной полости. Грозовые тучи, которые шмякались друг о друга и чесали нутро… Дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла мама. Маша стремительно отвернулась и напялила свою снятую только что кофту. Ее лицо заливала краска. Пульс отдавал в живот.
– Суп остывает.
Ложка за ложкой суп проливался в желудок, гася остатки неведомого вихря.
– Ну, – завела мама привычную шарманку, нацеленную на то, чтобы как рыбку на крючке выволочь Машу на откровенность, – что думаешь об этой истории?
– Ничего, – отрезала Маша. Откровенничать с мамой она не собиралась.
– Никогда не хочешь со мной разговаривать.
– Мам, я не хочу к этому возвращаться…
– Ясно. Я в твоем возрасте все рассказывала родителям.
– Спасибо, очень вкусно. – Маша вышла из-за стола и поставила тарелку в раковину. Супа в ней было еще наполовину. Она аккуратно вылила бульон в сливное отверстие раковины.