Но Митя, к удивлению дяди, слушал восхищенно и говорил, что это великолепно, что он превзошел сам себя, и это обязательно должно произвести глубочайшее впечатление на поклонников.
Приободренный, Дмитрий Дмитриевич взялся вдруг за самую любимую идею последних месяцев; он играл самозабвенно, не замечая уже, что инструмент расстроен, он уже не видел комнаты и не слышал звуков рояля, погрузившись в себя и с замиранием сердца наблюдая, как разворачивается перед ним во всей непередаваемой красоте симфония; оркестр играет ее, а он сидит в кресле и слушает, и слезы текут по щекам…
– Эй, дядюшка, постойте, – вдруг вырвал его из сладостной иллюзии племянник. – Дядюшка, вы извините меня, конечно, но можно, я буду с вами откровенен? То, что вы сейчас играете… Нет, я не хочу сказать, что оно никуда не годится, просто это уже было. Вы, наверное, сами не заметили, как украли эти идеи.
И он перечислил имена и даты, и Дмитрий Дмитриевич уронил голову на грудь в мрачной задумчивости. Действительно, ведь он слушал эти произведения, и там действительно – он вдруг понял это – были его идеи, точнее казавшиеся ему своими идеи, и получается, что он действительно украл…
– Вы не расстраивайтесь, дядюшка. Всякое бывает. Слава богу, я послушал вас и подсказал, иначе был бы скандал, я уверен. Может быть, вам надо развеяться? Просто – вы извините меня – такое бывает, что человек много лет упорно трудится, добивается многого, становится известным… в известных кругах, он успокаивается, живет себе и не замечает, как потихоньку начинает деградировать… Вы простите меня, я не про вас конкретно, у вас, я уверен, еще многое впереди, но, возможно, вы просто устали. Займитесь пока садоводством, или рыбалкой, или шахматами, наконец. Понимаете…
– Может, мне действительно лучше написать саундтрек к вашему фильму, – перебив племянника, глухо пробубнил композитор. – Как называется фильм?
– Рабочее название «Педик на космодроме», по мотивам известной фантастической книги…
В дверь позвонили, и композитор поспешил в прихожую открывать. «Педик, педик, педик, – бубнил он, – на космодроме! Это я, кажется, старый педик на космодроме, дожил!» В гости к композитору пришел талантливый и проницательный государственный деятель. Он частенько заходил в гости, и они с Дмитрием Дмитриевичем вели приятные беседы за чашкой чая.
Дмитрий Дмитриевич провел государственного деятеля в большую комнату.
– Познакомьтесь, это мой племянник, Митя Фокин, мы с ним очень давно не виделись, и вот, он вдруг приехал и так обрадовал старика, – с деланной бодростью проговорил композитор и вдруг покраснел.
Ему стало стыдно, что он назвал сорокатрехлетнего мужчину Митей, а не по имени-отчеству.
– Здравствуйте, Митя, – проницательный государственный деятель протянул ему руку и сощурил глаза. Сам он почему-то не представился. – Как ваши дела, Митя, какими судьбами в Москве?
– Проездом, по делам, по делам бизнеса, я, вы знаете… – беспокойно заговорил племянник.
– Знаю, наслышан, – резковато перебил проницательный государственный деятель и вдруг спросил: – А что у вас с глазами и с носом, Митя?
Композитор изумленно посмотрел на Митю и увидел, к неожиданности своей, что у того гноятся глаза, а нос весь красный и опухший. Дмитрий Дмитриевич в изумлении заморгал: ведь только что у Мити с лицом все было в порядке, он был такой красивый стильный.
– Видите ли… у меня аллергия, аллергия на… – и Митя громко чихнул и повернулся к композитору, как будто стараясь не смотреть на проницательного государственного деятеля.
– Аллергия, говорите… – в задумчивости проговорил проницательный государственный деятель. – А вы знаете, Митя, я, кажется, понимаю, на что у вас аллергия, у вас аллергия на… на…
Он не успел договорить, потому что собака чихнула с такой силой, что композитор отлетел к стене и был буквально расплющен, а государственного деятеля задело краем взрывной волны, и он вылетел в окно.
Больная собака уселась на ковер, злобно посмотрела на труп композитора, сползший с треснувшей стены на пол, покосилась на окно и буркнула:
– Сволочь! Его предупредили, не иначе! – и принялась выкусывать свой облезающий хвост.
В дверном проем обозначились три фигуры. Собака подняла глаза и быстро вскочила на все четыре лапы. Того, что стоял справа и держал в руке молоток, она узнала сразу. Существо низкого роста, косолапое и все поросшее рыжей шерстью, стоявшее посередине, она никогда раньше не видела. Третьим в компании был высокий человек в черном пальто, нижняя половина его лица была закрыта черным шарфом, а верхнюю скрывала тень широкополой черной шляпы.
Собака решила, что лучше дать деру, но не смогла пошевелиться. Теперь она испугалась по-настоящему, впервые в своей жизни. У нее кишки свело от ужаса. Испугалась именно человека в черном. Она ощущала, что от него исходит громадная необъяснимая сила, а человек, тем временем, встал в театральную позу, поднял одну руку вверх и, глядя на собаку, произнес патетически:
– Я черный плащ! Я ужас, летящий на крыльях ночи, и похрену, что сейчас 16-00 и солнце светит прямо в окна с выбитыми стеклами, – он переключился с пафосного на обыденный тон и добавил: – кстати, пора по пивку, а то жарко здесь и псиной воняет.
На лестничной площадке послышался топот, и через несколько секунд в квартиру ворвались люди в штатском, вооруженные пистолетами; не задержавшись в прихожей, они прошли сквозь троицу, стоящую в дверном проеме, и стали бестолково топтаться по большой комнате, временами наступая на собаку, от чего она недовольно рычала и оскаливала зубы; впрочем, люди в штатском ее не замечали.
Это были сотрудники службы безопасности проницательного государственного деятеля, мягко приземлившегося на травку между деревьев и отделавшегося, таким образом, легким сотрясением мозга и царапинами.
Не обращая на них, вскоре столпившихся вокруг трупа композитора, никакого внимания, человек в черном вяло проговорил:
– Ну так чего он от меня хочет, Дим?
Мохнатое существо встрепенулось и возмущенно сказало:
– Я что, все время буду между вами переводчиком? Сами поговорить не можете?
– Можем, Дима, не злись, – сказал человек с молотком в руке. – Я прошу вас вернуть этого человека к жизни, − обратился он к человеку в черном.
– Вы, наверно, затем и привели меня сюда, чтобы я возвращал его к жизни, а просто прийти пораньше и предотвратить смерть не могли, – добродушно произнес человек в черном. – Ладно, порукасто, он будет воскрешен, делов-то куча. Только предупреждаю вас заранее, дорогушечка, скоро другой человек в городе обязательно умрет от близких причин.
– Вы разве не можете просто сделать так, чтобы он вернулся к жизни, без всяких «но»? То, что я слышал о вас…
– Мы о вас тоже кое-что слышали, дорогушечка, да не в этом дело, что кто о ком слышал. Можем-то можем, только есть определенные эстетические принципы, которые не позволяют нам… Короче, просто все вернуть, как было, не выйдет. А если попросите еще раз, я превращу вас в лягушку; всосано?.. Есть еще вариант − он воскреснет, но лишится напрочь своего таланта, все останутся довольны, и никто больше от близких причин не погибнет. Устроит?
– Ни в коем случае, – взволнованно ответил человек с молотком. – Он потеряет смысл жизни без таланта, станет мучаться.
– Вы, смотрю, о себе высокого мнения, дорогушечка. Выбирайте тогда, кто умрет вместо него.
– Хорошо, хорошо, пусть умрет какой-нибудь бездомный, нищий, покинутый всеми, никем не понятый и стареющий уже человек.
− Только учтите, обмен обязательно будет равнозначен для всех во всех отношениях.
– Да, хорошо, хорошо, хорошо… – стал бормотать, будто в ответ на какие-то свои мысли, а не на слова «черного плаща», человек с молотком. – Только верните его к жизни, верните его таким, какой он был до беседы с… с этой тварью.
Больная собака подняла на него глаза при этих словах и смотрела долго, не мигая. Самое настоящее страдание, горе отвергнутой домашней собаки читалось в ее больших гноящихся глазах.
Человек в черном обратился к ней:
– Ну, давай воскрешай его!
– Я?! – встрепенулась собака.
– Ну не я же! Ты заварила, ты и расхлебывай.
– Но ведь вы только что…
– Давай не болтай, воскрешай, быстро! И оставь ему немного ожогов и ушибов, чтобы все было правдоподобно!
Собака предпочла послушаться, она махнула хвостом, и…
– Что вы здесь делаете?! Террористы, сатанисты! Вон отсюда, – закричал композитор истерично, глядя на столпившихся людей в штатском, и встал с пола.
Люди в штатском опускали пистолеты, некоторые даже роняли их на пол, раскрывали рты и выпучивали глаза.
– Только еще одна деталь, – сказал, ни к кому не обращаясь, человек в черном. – Работу нужно делать чистецки. Поэтому вы, дорогушечка, – обратился он к человеку с молотком, − будьте добры попросить уважаемого композитора проследовать в окно, желательно, с разбегу, чтобы долететь до травяной лужайки, а еще втолкуйте ему, что не мешало бы забыть о случившемся… то же самое, в смысле, забыть, посоветуйте этим господам, − он показал на людей в штатском. − Они здесь никого не обнаружили, так что пусть уходят… да, и чтобы оружие свое забрали, а то побросали, как дети малые, как будто воскрешенных людей никогда не видели, ей богу!
Человек с молотком послушно исполнил распоряжение, так что композитор разбежался и выпрыгнул в окно, а люди в штатском подобрали оружие и ушли из квартиры.
– Ну все? Порукасто, и я пошел пить пиво? – обратился человек в черном к человеку с молотком.
– Нет, подождите! Вы нужны мне не за этим; композитор – это случайность, мы просто немного не успели. Я просил Диму, чтобы он позвал вас для другого. Помогите мне, пожалуйста, отправить эту… – он сморщился и бросил взгляд на собаку, – на ее законное место, в коляску на площадке недостроенного дома.