– Как я могу… перестать.
– Очень просто. Посмотрите же! Вы на земле не стоите. Если бы вы могли дотянуться до земли, вы бы пошли вперед, а так ваши движения ногами совершенно бесполезны. Перестаньте двигать ногами!
– Но как?
– Да вот так, – с раздражением сказал я, подбросил ее вверх и перехватил руками чуть выше коленок. Она чуть не завалилась вперед, но вовремя схватилась за мои плечи. Вначале я чувствовал судороги в мышцах ног, но постепенно они прекратились. – Вот так. Теперь понятно?
– Д-да-а-а, – удивленно произнесла она.
– Теперь вы сможете стоять на месте?
– Да.
Я опустил ее на землю, и она сразу было рванула вперед, но я крикнул:
– Стойте, вы же обещали, – и она остановилась.
– У вас властный голос, дорогой друг, – строго сказала она и сразу смягчила тон. – Рядом я вами чувствуешь себя увереннее. Меня смущает только одно. Я вас не вижу.
– Сейчас увидите, – улыбнулся я, взял ее за плечи и резко развернул на сто восемьдесят градусов.
Дама завизжала так, что у меня заложило уши; я прижал ее к себе и попытался успокоить, шепнув: «все хорошо», но она продолжала кричать, просто кричать! я терпел вопли у самого моего уха несколько минут и решил тогда, что точно оглохну, однако мне повезло – мой слух остался в порядке.
Наконец, в простой крик стали вклиниваться отдельные фразы:
– Я ничего не вижу! Я умираю! Куда все исчезло!? Где я!! Я не вижу! Не вижу!.. Не вижу… Оранжевое пятно… Вижу оранжевое пятно слева… Это, кажется солнце..
Говорила она все спокойнее, так что последние слова были сказаны с обычной громкостью, только встревожено.
– Незнакомец! Что вы сделали со мной? Почему ничего нет и солнце слева? Я же говорила вам, где парк кончается, ничего нет. Только солнце осталось! Но оно тоже исчезнет… – она сделала паузу и вдруг закричала, – Ты отобрал у меня жизнь, мерзавец! Ты в один миг перенес меня в самый конец парка! Ты лишил меня прогулки! Я сразу поняла, что ты страшный человек!.. – она сделала паузу, и обвинительным тоном стала перечислять: – Ты конечно образованный, ты владеешь чувством такта, у тебя хорошие манеры, ты вежлив, ты достаточно спортивный, по крайней мере, у тебя нет страшного брюха, и ты не куришь, ты уверенный в себе и властный, когда это нужно, но ты, но ты – ты слишком умный; как же я сразу не убежала от тебя, чудовище… – она помолчала еще немного и грустным голосом заключила: – и вот, из-за моей глупости и твоего ума, мы оказались в самом конце парка раньше времени.
– Почему ты думаешь, что мы в конце парка? – шепнул я.
– Потому что ничего не видно, кроме солнца. Это значит пустота, а пустота в конце парка. А солнце… солнце должно быть слева. В начале дня оно слева, а в конце дня оно справа, когда близится к закату. Значит сейчас конец дня. Ты лишил меня сознания и перенес меня в самый конец парка… Ты управился до вечера! Шустрый! – добавила она едко.
– Солнышко, послушай, – как можно более нежно и вкрадчиво произнес я, – мы не в конце парка, мы там, где остановились. Просто я повернул тебя на сто восемьдесят градусов.
– Просто ты – что? Говори разборчивее; ты всегда говорил неразборчиво, сколько тебя помню, – с огромной претензией крикнула она мне в ухо и добавила после паузы обиженно и тихо – Даже когда ты первый раз признался мне в любви, я услышала «буль-блю-блю»!
Повторяться не было смысла, и я сказал:
– Вспомни тот поворот тропинки, где мы однажды видели с тобой белых голубей, и ты еще сказала, что мечтаешь жить за городом, и рядом с домом будет пристроена своя голубятня, и ребятишки будут ходить туда играть или сидеть на крыше и смотреть на закат по вечерам. Ты его помнишь?
– Помню, дорогой!
– Ты помнишь, эта тропинка заворачивала направо?
– Да.
– И там был еще большой ясень справа, у него еще раздваивался ствол…
– И ты сказал мне, что когда ты зашел на тот горбатый мостик между двух прудиков и заговорил со мной, за моей спиной на той стороне прудика рос именно такой ясень…
– Да, солнышко, – и я крепче прижал ее к себе.
– Что ты тогда сказал мне, самое первое? не помню, какая-то совершенно глупая напыщенная фраза… – она засмеялась.
– Я сказал тебе тогда, что никогда не оглядываюсь и не смотрю на небо, что я смотрю прямо и очень редко – по сторонам.
– Точно! – это надо же такое сказать при знакомстве: «девушка, я бы мог пройти мимо, но я никогда не оглядываюсь, а еще не смотрю в небо и по сторонам почти не смотрю»…
– Да, – подтвердил я. – Не оглядываюсь и не смотрю в небо… Не оглядываюсь.
– Не оглядываюсь… а я оглядываюсь? – робко спросила она.
– Что значит «оглядываться», солнышко?
– Я не знаю.
– Я расскажу тебе. Помнишь тот ясень с раздвоенным стволом и голубей… Помнишь, там тропинка так резко поворачивала вправо, так что второй раз проходила перед самым ясенем, и сначала он был справа от нас, а потом – слева.
Я взял ее лицо в свои ладони и смотрел теперь в ее добрые голубые глаза, ничего не видящие, кроме солнца. На ее лице была растерянность, в ее слепом взгляде можно было угадать сосредоточенность и неуверенность, она беззвучно шевелила губами… наконец, произнесла тихонько:
– Помню.
– Вспомни, как мы ходили, вспомни! Мы поворачивали вправо, вправо, вслед за дорогой. Наши шаги левой ногой становились все длиннее, а правой – все короче, и мы поворачивались, поворачивались…
– Хватит! – вскрикнула она. – Я не могу это слышать, прекрати! – она попыталась оттолкнуть меня, но я взял ее за плечи, плавно привлек к себе.
– Успокойся, любимая, все хорошо, – и я поцеловал ее лоб. – Все хорошо.
Я не стал говорить дальше. Для нее уже было слишком много. Я просто стоял, обняв ее, слушал ее дыхание и ждал.
Она спросила:
– Так что же значит оглядываться?
– Это значит так же поворачиваться, как мы тогда, но одной только головой, – сразу ответил я.
– Но так ведь можно шею сломать!
– Но когда я прижимаюсь щекой к твоему лбу, я же делаю то же самое, поворачиваю шею, и ничего не ломаю…
– В самом деле. Ты прав. Покажи, как это, оглядываться?
– Вот так, смотри.
– Можно я тоже попробую? – она уже видела маня: слепота отступала.
– Конечно!
Вначале у нее не получалось. Голова наклонялась вбок или приоткрывался рот. От напряжения она даже покраснела.
– Давай я помогу. Расслабь шею, расслабь.
Я плавно повернул ее голову чуть-чуть вбок, потом обратно, потом снова. Как будто она отрицательно качала головой.
– Понятно теперь, зай?
– Да, да, – она улыбнулась и… повернула голову. – Господи! Я снова вижу! Я вижу! Я вижу парк! Там деревья, их листья шевелит ветер, и солнечные блики переливаются, как будто юркие белочки играют!.. – она повернулась обратно. – Я снова ничего не вижу!
– Сейчас увидишь, – спокойно ответил я, и повернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов.
Она восторженно взвизгнула и повисла у меня на шее. Потом оттолкнулась и стала кружиться… озадаченно остановилась.
– Так странно, дорогой! Я кручусь, и то вижу парк, то вижу черную пустоту, – удивление на ее лице сменилось испугом, и она молча подбежала ко мне и прижалась ко мне, уткнувшись в плечо.
– Ты боишься этой пустоты?
– Да.
– Когда ты перестанешь ее бояться, ты перестанешь ее видеть.
– Я не могу перестать ее бояться.
– Но сейчас ведь ты прижалась ко мне, и перед твоими глазами только пустота, потому что у тебя закрыты глаза.
– Да.
– Ты ведь не боишься этой пустоты.
– Не боюсь.
– А знаешь, почему?
– Потому что я знаю, что в любой момент могу открыть глаза, и темнота исчезнет.
– Так открой глаза в следующий раз, когда увидишь темноту.
Я взял ее за руку и повел по мягкой дорожке, поросшей мелкой травой и, местами, зеленым мхом, с большими древесными корнями, вылезавшими тут и там из глинистой почвы. Я повел ее по дорожке парка в обратную сторону.
Вначале она ничего не видела, но чувствовала мою теплую руку в своей, и поэтому не боялась и спокойно шла вперед. Мы шли и болтали обо всем подряд, о любых мелочах, связанных с нами , о наших глупых ссорах в юности и недельном плавании на байдарке в конце августа в год, когда мы познакомились, о том, как младший пошел в школу и в первый же день побил двух ребят из третьего класса, о подарках друг другу на дни рождения, о последней годовщине, о наших друзьях… Не припомню, чтобы когда-нибудь я был так счастлив, как сейчас, рядом с ней, вспоминая разные мелочи и совсем не думая, о чем говорить… Я так отвык от бессмысленных разговоров! С тех пор, как я пришел на мою нынешнюю работу, я почти не расслабляюсь, я постоянно сосредоточен и внимателен; я не просто любуюсь пейзажем, я вижу подсказки, сообщения, намеки. Любая встреча – это поединок, где каждая деталь имеет значение. Будь то беседа с жителем города… ему нужно дать совет так, чтобы он понял ровно определенные вещи. Плохо, если он поймет недостаточно, катастрофа – если он поймет слишком много. Будь то беседа с любым незнакомцем или с хранителями города… нельзя упускать ни единого взгляда украдкой и движения бровью, ни единой фразы. Даже один растянутый звук в слове может иметь принципиальное значение… И в разговоре с моей женщиной вплоть до момента, когда я взял ее за руку и повел в обратную сторону, я старался выверять до миллиметра каждую свою фразу и действие, и все равно делал ошибки… А теперь я просто шел, держа ее за руку и говорил все что мне придет в голову и слушал ее, не придавая особых значений словам, не задумываясь.
Неожиданно все кончилось:
– Я вижу, – перебила сама себя она совсем другим голосом – твердым, уверенным, не терпящим возражений. – Я открыла глаза. Я вижу все. Парк и позади, и впереди. Я могу идти в любую сторону, я могу вернуться в места, которые нравились мне, – она выпустила мою руку.