– Ты бы за старосту не говорил, Горох, – посоветовал бесшумно вышедший из кустов старый охотник.
– Ой, Стозар, прости, не признал, – губы, поросшие редкими усиками, растянулись в угодливой улыбке, мужик поклонился так низко, что дырявая свитка, заляпанная землёй и навозом, почти коснулась земли.
– Охрип у себя дома?
– Конечно, мальца ждёт. Он ведь, энто, набедокурил тут у нас.
– Знаю, поэтому и пришёл, пусть староста решает, как положено.
Прежде чем войти в самый большой дом в деревне (всего их было три), Стозар с мальчишкой подождали, пока оттуда опрометью не выбегут все жильцы, в основном челядь и женщины. Всё они опасливо косились на Стозара, проходя мимо, но даже недовольно покачать головой за спиной у него не решались.
– Ты постой пока здесь у двери, – сказал охотник, – а я с твоим батькой поговорю. Не набедокурь тока, хорошо?
– Хорошо, – малец оглядел стоящих поодаль деревенских и задержал взгляд на троих отроках, остановившихся дальше всех.
– Смотри у меня. Давши слово – держись.
Охрип встретил Стозара, сидя за столом, неторопливо поедая тюрю из глиняной миски. Капли молока и крошки хлеба усыпали бороду, почти полностью закрывавшую грудь. Большие натруженные руки размеренно поднимали и опускали ложку и краюху хлеба. Староста смотрел на гостя хмуро, но без злобы.
– Здрав будь, Стозар, садись, посёрбаем вместе.
Рядом на столе стояла миска с такой же тюрей.
– Спасибо, Охрип, не откажусь.
Лет старосте было немало, но Стозар всё равно выглядел старше. Не телом, а взглядом, лицом, повадкой, именно старше, а не старее, мудрее, если угодно.
Мужчины без спешки опустошили посуду, торопятся только дурни да изверги. Охрип посмотрел в пустую тарелку, потом в угол, где в загоне стояли овцы, постучал ладонью по столу.
– Пришёл о своём мальце говорить?
– О нём, о ком же ещё.
– Да, удружил ты мне, когда этакого бирюка принёс в люльке.
– Он хороший отрок, а бедокурить случается всем детям. Тем более он в своём праве был, у него отнять его вещь хотели.
– Если бы он пожаловался мне или Луше, я бы сам наказал баловников. Если бы они драться стали, я бы их разнял и выпорол. А твой, знаешь, что учудил? – Охрип с силой хлопнул ладонью по столу.
– Знаю, но хочу тебя послушать.
– Расскажу, – староста начинал потихоньку закипать. – К старшему, значит, подкрался тишком, выждал момент да ошеломил по затылку. Он же так и зашибить мог отрока, пусть тот и на три года его старше. А двое других яму выгребную чистили, так он к ним тоже подкрался да обоих в яму скинул! Твоя, не отнекивайся, твоя наука, Стозар. Скинул да ещё палкой в них потыкал, чтобы выбраться труднее было. Но это ещё ладно. Я старший в роду, сам к нему пришёл, чтобы наказать, как будто мне делать больше нечего. А он меня не послушался! – теперь уже кулак грохнулся о стол. – Меня, старшего в роду, который его кормит и поит! Мало того, он из моих рук вывернулся и укусил даже! Чисто волчонок. Байстрюк серый, пользы от твоего мальца никакой!
– А вырвался он от тебя, когда ты его выдрать хотел? – спросил Стозар.
– Да! И что с того? Или я уже не в своём праве над дитятком, которого в свой род принял? Принял по твоей просьбе! Или скажешь, малец по уму поступил, всё верно сделал?
– Не скажу, – тихо ответил охотник, – скажу другое. Хотя ты и принял мальца в свой род, родичи твои не шибко этому обрадовались. Особенно жена старшая. Байстрюком его называет, говорит, что он их объедает. Хотя малец трудится не хуже других, да бывает, яйца птичьи из леса принесёт, а то и зайца в силок поймает.
– Ты что ж, думаешь, мне куска хлеба для мальца жалко?
– Тебе, может, и нет. А другим – да. Ты им напомни при случае, как я твоего брата из леса притащил, после того как его медведь поломал. Как вам на борти самые большие указывал, откуда вы мёд да воск брали. Как я раз в луну оленёнка или кабанчика вам в дом приношу. Ты напомни им, – Стозар сделал паузу, – раз одного твоего слова недостаточно.
Охрип покраснел, в груди у него заклокотало и впрямь как в кипящем котелке, он встал из-за стола.
– Ты к чему ведёшь? Что я со своей бабой справиться не могу? – свистящим от гнева голосом спросил староста.
– Не гневайся, Охрип, я не хотел тебя обидеть, но если где соврал или клевету навёл, ты скажи, поправь меня.
Староста выдохнул через расширенные ноздри, сел вполоборота к охотнику и не глядя сказал:
– Мне-то малец по сердцу. Но не нашего он корня, чересчур боевой да дерзкий. Для дружины он больше годится.
– Да, малец необычный, – сказал Стозар и вспомнил…
Яркий свет, убегающая женская фигура, развевающиеся на ней одежды и потом детский плач. На земле стояла колыбель, а в ней младенец спеленутый лежал. Охотник бесшумно подошёл к люльке, младенец ворочался, словно хотел порвать пелёнки, поверх которых лежало широкое серебряное кольцо.
– Стозар?!
– А?! Прости, друг, задумался что-то.
– Я говорю, что делать-то думаешь, всё это спускать нельзя.
Охрип широко развёл руками, как бы подтверждая, что всё, что случилось, нехорошо.
– Нельзя, а делать мы вот что будем. Помирим мы мальцов, да и всё тут, а ты со своими сам потом разберёшься. Чтоб по Правде всё было. А за мальцом ты получше приглядывай, от него ещё будет толк твоему роду. – Стозар ещё не знал, насколько ошибался. – Я сейчас за ним схожу, а ты потом родичей позовёшь. Годится?
– Годится, чего уж.
Охотник вышел из дома, малец сидел на завалинке и болтал ногами, на груди у него в такт покачивалось серебряное кольцо.
– Иди сюда, – потребовал охотник. – За то, что вы все учудили, вас накажут. Всех одинаково.
– Но почему?!
– А потому, что вы братья, из одного рода, вы вместе должны держаться, друг друга поддерживать. Слышал историю: один прут переломить легко, а вязанку плетёную – не выйдет. Понял?
– Понял, – хмуро ответил мальчишка.
– Но больше твоей вещи никто не тронет, так ведь, Охрип?
– Так, – покивал староста.
– А если больше ничего не учудишь, я зимой тебя к себе на заимку возьму. На две луны.
– Правда?! – глаза мальца вспыхнули. – Ой, то есть… как скажешь, дедко.
– Другое дело, – ладонь охотника прошлась по русому затылку. – А батька тебя отпустит?
Малец испуганно посмотрел на старосту.
– Батька, отпустишь?
– Отпущу, а если нет, сам ведь сбежишь. Чего глаза тупишь, скажешь, не так? Ладно, пойду схожу за остальными, мирить вас буду.
Когда староста вышел, Стозар наклонился к уху мальца, нашептал:
– Сердце у тебя доброе, Корибут, поэтому на обиду так сильно отвечает. Несправедливости ты не терпишь. Только из-за этого озлобиться можно и что-то важное в себе потерять. Все люди ошибаются, Корибут, не позволяй из-за их ошибок злобой себе сердце отравить.
И снова погладил мальчика по голове.
Корт проснулся от прикосновения. Он как живую чувствовал руку своего пестуна у себя на затылке. Огляделся. Никого рядом не было, вся ватага мирно спала, даже Третьяк, назначенный часовым. Попадёт ему от Житомира.
Охотник перевёл дух, задумался: одобрил бы Стозар дело, которое он затеял вместе с купцом?
«Я хочу взять золото из могилы конунга, которого его же дружина убила. Кому от этого может быть плохо?» – успокоил себя Корт.
Но мерзкий голосок где-то на задворках сознания тихо проскулил:
«Ты сам-то в это веришь?»
С первыми лучами солнца челнок продолжил идти против течения, но поскольку притоки были мелкими, гребцы не утомлялись. Так продолжалось до тех пор, пока лодка не упёрлась в заболоченные берега хиленького ручья, через который очень кстати, а может специально, было перекинуто дерево.
– Вот и всё, дальше только пешком, – сказал Лузгай.
– Не завязнем ли, болота кругом? – опасливо спросил Ступка.
– Мы вдоль берега пойдём, и только в самый последний переход в болото повернём. Большой воды пока нет, да и год нынче выдался сухим, так что должны нормально пройти.
– Должны-должны, – проворчал Свей, – смотри у меня, смерд, в случае чего я гать из твоей туши сделаю.
Свей на протяжении всего плавания несколько раз задирал Лузгая. Это не нравилось Корту, не любил он, когда обижают слабых и тех, кто ответить не может, но вмешиваться не спешил: не хотел себе лишних неприятностей, да и северянин в своих выходках не переходил черту.
– Будет тебе, Свей, – осадил того Житомир, – я Лузгаю доверяю, выведет он нас куда надо. А пока бросаем якорь и выходим.
Ватажники один за другим поднимались на дерево и по нему сходили на берег, только Свей выпрыгнул на берег прямо из лодки и громко захохотал, озираясь, мол, видали какой?
От его хохота из камышей неподалёку снялась стайка уток, Корт не растерялся, лук у него уже был заряжен, и он подбил влёт двух птиц. Теперь засмеялись и захлопали в ладоши остальные ватажники, кроме Свея.
– Доброе дело. Третьяк, сходи за птицами.
Выуживать добычу из трясины глубиной по пояс пришлось самому младшему, но он справился. Дичь положили в корзины и с опаской продолжили путь по узкой полоске относительно сухой земли, но Лузгай оказался прав: через пару стрелищ берег стал шире и круче – ватага стала взбираться на холм.
– А вообще идти долго, до этого… места? – спросил Корт, шедший третьим, вслед за Лузгаем и Третьяком.
– Не больше поприща, но это если напрямую, а напрямик через болото я ни за что не пойду.
– Понятно, – буркнул Корт и утёр пот со лба.
От болот поднимался тяжёлый, душный жар. Воняло ряской и гнилью. И, что хуже всего, эти далёкие гиблые места кишели жизнью: кроме безобидных комаров и лягушек, дорогу несколько раз переползали гадюки, а может, здесь водится и кто поопаснее.
Привал устроили с наступлением темноты, развели костёр из дров, которые взяли с собой, и тех, что подобрали по дороге. Первым делом растянули над огнём одежду и обувь – просушить. Иначе беда.