– Избранные к чему?
Девушка долго молчала, но не потому, что не хотела отвечать – скорее всего, искала правильные слова и верные мысли.
– Чтобы нести Его слово, – ответила неуверенно и словно чуть вопросительно. Но так сильно выделила слово «Его», что я не сомневался, о ком речь.
Значит, согласно моей спутнице, люди, превращенные в вампиров, должны были сделаться кем-то наподобие апостолов Иисуса, но одаренных сверхъестественными способностями! Вот только почему тогда они утратили память о своем призвании? Почему им велено алкать человеческой крови? Почему Христос, сойдя с креста своей муки, не использовал их силу во время марша армии на Рим? Почему забыл о них? Или отчего-то счел непригодным инструментом и предоставил самим себе?
– Расскажи, что произошло, – предложил я ласково. – Постарайся, моя дорогая. Вспомни. Что ты делала, когда Его распинали?
– Стояла. Смотрела. Мне было печально, – она говорила глухим голосом, будто черпая из воспоминаний, которые давным-давно потонули во мраке забвения и к которым она обращалась с удивлением и страхом.
– Взглянул на меня и улыбнулся, – добавила. – Избрал меня. Я знала. И не только меня…
– Откуда ты знаешь?
На этот вопрос она уже не смогла ответить. Я лишь ощутил, как пожимает плечами.
– И что случилось после?
– Умер, – вздохнула она.
– Кто умер? – не понял я.
– Он.
Ну что ж, мы точно знаем, что Христос не умер на кресте. Конечно, мне была известна ересь, представители которой именно так и утверждали, но я не думал, чтобы вампирице встречались эти проклятые еретики. Видимо, мгновенную слабость она сочла за смерть, всем ведь известно, что Господь наш висел на кресте много часов, прежде чем решился сойти во Славе и покарать своих преследователей.
– И тогда я упала… – Она снова замолчала надолго.
– Что было дальше?
– Меня окружил свет. Я слышала прекрасный голос. Поток… – Она замолчала и лишь тяжело дышала мне в шею.
– Поток? – переспросил я.
– Ко мне струился сверкающий поток… Змий и голубка! А потом, – она задрожала всем телом, – тьма и кровь!
Я даже вздрогнул – такова была сила ее крика. Она отодвинулась от меня, и я увидел, что лицо ее искривлено гримасой боли и ужаса.
– Всюду кровь! Тьма! Больше не было света! Не было! Темно, темно, страшно! А ведь мы сотканы из света! Он обещал! Что после Его смерти мы…
– Ш-ш-ш… – Я снова прижал ее к себе. Она тряслась, будто стояла на ледяном ветру.
– Он пос-с-смотрел на меня, – прошипела зло.
– Ты ведь говорила, что он умер, – сказал я спокойно.
– Он умер, а тот новый – посмотрел! Тот, другой! Я упала! Потеряла сознание!
Может, она говорила об одном из разбойников, которых распяли вместе с Господом? Но, гвозди и терние, при чем здесь разбойники?!
Зубы вампирицы вдруг застучали так, будто кто-то с необыкновенной быстротой молотил костью о кость. Она обняла меня, обхватив ногами мою талию. Сжала так, что я почувствовал, как трещат ребра. Я не мог вздохнуть. Не мог двинуть руками, не мог даже крикнуть и поэтому испугался.
Изо всех сил я оттолкнулся от ствола ногами, и мы опрокинулись. Я упал не на девушку, которая внезапно разомкнула объятия и обмякла. Выпутался из ее рук и отошел в сторону. Некоторое время прерывисто дышал, потом ощупал ребра. Болели, но, к счастью, были целы.
Я глядел на нее, лежавшую в траве, и не мог понять, откуда в этом устрашающе худом теле берется столь необычная сила. Приблизился и присел на корточки рядом. Она была без сознания, дышала спазматично и хрипло. Бледные губы и закрытые глаза. Я поклялся, что в другой раз буду осторожней, поскольку опасался, что второго такого нападения не переживу. Хуже того – я знал теперь: девушка не властна над собой, над своими словами, желаниями, над своей силой.
Что из сказанного ею было истинным воспоминанием, а что – бредом либо фантазией больного разума?
Действительно ли она была на Голгофе при распятии Господа? Да, в это я верил, пусть даже разум мой и содрогался пред этой верою. Ведь люди не живут полторы тысячи лет! Быть может, она и Хаустоффер были попросту демонами неизвестного ранее вида? А может, злые силы пообещали им купель в потоках света, чтобы после злобно одарить кровавым проклятием?
Что ж, наверняка в замке барона Хаустоффера мне будет проще найти ответы на эти вопросы. Может, дворянин вспомнит что-то из того ужасного и прекрасного дня, пусть он и утверждал прежде, что напился, уснул и проспал Сошествие нашего Господа.
Я взял девушку на руки и уложил на одеяло. Всматривался в ее лицо и думал, правда ли то, что эти глаза под сомкнутыми веками видели Иисуса Христа, Триумфатора и Освободителя? И я все сильнее сомневался, стоит ли везти ее в замок Хаустоффера. Может, наилучшим местом для нее стал бы монастырь Амшилас?
Но я поймал себя на мысли: не хочу, чтобы ее обидели, а в монастыре Амшилас знание ценили куда сильнее жизни. А ведь моя спутница была лишь напуганным зверьком, который мне доверял. Не вышвырнешь же щенка, которого накормил и принял под опеку. Некогда кое-кто замучил животинку, которую я опекал, – я вспомнил об этом, и мне пришлось схватить левой рукой правую, чтобы сдержать дрожь.
Не позволю, чтобы это произошло снова…
– Как тут красиво, – сказала она с чистым восторгом.
Я взглянул в ту сторону, куда она смотрела. Быстрый поток срывался с нескольких скальных порогов, впадая в небольшое озерцо внизу. Вода пенилась, капли разбивались в невесомый туман. Над водопадом и озером склонялись кусты – сочная зелень. Внизу вода из озерца переливалась широким ручьем, над поверхностью там выступали выглаженные хребты серых камней.
– Красиво, – согласился я, глядя на разноцветных стрекоз, летавших над водой.
– Останемся здесь. Да, Мордимер? Останемся?
– Змий и голубка, – напомнил я.
– Да, – отозвалась она печально. – Я должна знать, правда?
Не она – я. Знать должен был я. Она уже, видимо, давно смирилась с тем, кем или чем является. Я, однако, хотел довести дело до конца, невзирая на цену, которую придется заплатить за любознательность.
– Именно, – сказал я ей. – Ты должна знать.
– Ты останешься со мной? Потом? Да, Мордимер? Навсегда? – Она смотрела на меня умильным, покорным, собачьим взглядом.
– Конечно, моя дорогая, – ответил я. – Не покину тебя, если ты этого не захочешь.
Я надеялся, что Хаустоффер пожелает опекать ее, поскольку не мог придумать, что сумел бы сделать я сам. Все же они принадлежали к одному виду, и я знал, что в них должно отозваться чувство общности. Назовем это истинным именем: зов крови. Оба они чудесные существа, и я надеялся, что девушка будет куда более счастлива в замке барона, нежели со мной.
История любит повторяться. Остановились мы там же, где и в прошлый раз. Внутри замок выглядел куда хуже, чем я помнил, а люди смердели так, будто их вываляли в навозе. Свечи немилосердно коптили, дым вился в воздухе, разъедал глаза.
Когда я оставил вампирицу в комнатушке и сошел в переполненный зал, заметил Йоахима Кнотте – капитана стражи господина барона. Узнал его сразу же, поскольку он не слишком-то изменился со времени нашей последней встречи. Лишь прибавилось седых волос, сколько-то фунтов брюха да появился широкий, изукрашенный пояс.
– Инквизитор! – крикнул Кнотте. – Кого я вижу!
Я подал ему руку, а он пожал ее так, будто хотел вырвать ее из сустава.
– Вы постарели, инквизитор. Больше морщин, больше серебра в волосах…
– О, это просто свет так ложится, – ответил я ему.
– На этот раз вы без красавчика? – спросил он, и я понял, сколь незабываемое впечатление произвел на него Курнос.
– Вместо него со мной спутница, – ответил я. А когда он принялся озираться, добавил: – Уже спит. В комнате.
– Молодая? Красивенькая?
– А как там господин барон? – проигнорировал я его вопрос.
– Только между нами, да?
– Как между лучшими друзьями, – ответил я, и мы оба усмехнулись.
Нетерпеливым жестом он согнал из-за стола в углу своих людей – и мы заняли их места.
– Скоро наступит тот час, когда я покину службу, инквизитор, – вздохнул он. – И так же думают большинство моих людей.
– И почему же?
– Не люблю, когда слишком часто убивают безо всякого повода.
Я приподнял брови.
– Не поймите меня превратно, господин Маддердин, – продолжил он. – Я не питаю особой нежности к человеческой жизни: не раз и не два, помоги мне Господь, я сам ее отбирал. Но я никогда не убивал за то, что в моем присутствии кто-то охнул, или за то, что, спешиваясь, я угодил ногой в коровье дерьмо, или за то, что стог сена неровно уложен, или за то, что вода в колодце слишком жесткая на вкус…
– Все настолько плохо?
– Плохо? – фыркнул он. – Плохо – это когда у вас сапоги жмут. Тут грядет бунт. Неделя-другая, и простецы восстанут. Ждут лишь того, кто сумел бы их возглавить. Кого-то, кто покажет, чего они стоят, – и тогда горе всем нам…
Я в тот миг подумал, что таким человеком мог бы стать я. Не пойдет ли мой разговор с бароном проще, когда за спиной будет с сотню топоров и вил? Сплотить недовольных простецов для меня было проще, чем выхватить нож из ножен. Однако это было бы не по закону. Хаустоффер оставался владыкой здешних земель, а бунт против него означал бунт против установленного порядка.
Еще я подумал, не рассчитывал ли Кнотте именно на то, что я поведу людей на замок? Но намерения так поступать у меня не было.
– Твой господин поручил мне некую миссию, и смею уверить, что я – пусть частично – ее исполнил, – сказал я.
Он глянул на меня хмуро и внимательно.
– Уезжайте, – посоветовал. – Ни к чему вам здесь быть.
– Не могу, – сказал я с неподдельной жалостью. – Поверьте – не могу.
– В таком случае – следите за тем, что происходит вокруг, – склонился он ко мне, – ибо в этом замке вам не помогут ни черный плащ, ни серебряное распятие.