У Хоффентоллера был большой деревянный дом, окруженный редким частоколом – наверняка оставшимся от прошлых злых времен, когда в провинции то и дело вспыхивали мятежи и восстания. Дом, как я и сказал, был большим, но одноэтажным – выделялась здесь лишь башенка с развевающимся на ветру знаменем. На нем был герб рода – Трехрогий Бык. Теперь я мог видеть, где у него этот третий рог находился. А вырастал тот между глазами.
Ворота были отворены, во дворе я приметил троих слуг, в грязной луже вылеживалась пара свиней, десяток-полтора кур искали червячков. За всем этим присматривал седой пес с линялой шкурой и печальным взором. Ну что ж, неудивительно, что Анна предпочла сменить свой дом на замок маркграфа.
Когда я въезжал в ворота, слуги глянули на меня. Да и пес поднял башку и слабенько гавкнул, после чего счел свой долг выполненным и положил голову на лапы.
Я спешился.
– Ступай сюда, живо! – крикнул одному из людей Хоффентоллера, молодому парню, что походил на стоявшую на задних лапах ласку. – Коня в конюшню, накормить, напоить, почистить. Увижу хоть одно пятно на шкуре – прикажу дать плетей. Понял? – Я кинул ему повод.
– Господин дома? – спросил я старшего из слуг.
– Ага, дома.
– Веди. – Я подошел к нему, а поскольку тот не отреагировал, ударил его в ухо. Не сильно, но так, чтобы он вышел из ступора, в который, как видно, впали все присутствующие. – Веди, говорю!
– Да, да, милостивый сударь, позвольте! – очнулся слуга.
В темных сенях пахло подгнившим деревом. Господом готов поклясться, однажды Хоффентоллер проснется без крыши над головой или, что хуже, с крышей на голове. Из сеней мы вошли в большую комнату с квадратным столом посредине. В камине горели толстые березовые поленья. Я осмотрелся и увидел на стенах старые выцветшие ковры и несколько портретов. Ковры наверняка когда-то стоили дорого, но теперь нити истончились, а цвета – сделались бледны. Картины же казались закопченными и засиженными мухами, золоченые рамы сделались грязно-желтыми. В трех мужских портретах воображение находило несомненное семейное сходство с Матиасом. Особенно внимательно я присмотрелся к портрету, что висел слева. Мужчина, изображенный на нем, обладал суровым взглядом, острыми чертами лица и усами, словно пики. Неужто Маврикий Хоффентоллер, участник Крестового похода?
Я отодвинул кресло и уселся.
– Скажи, что прибыл Мордимер Маддердин, инквизитор, – приказал я слуге.
– Инк… – охнул тот.
– Мне повторить?
– Уже, уже бегу…
Прошло несколько минут, и в комнате появился хозяин. В буром кафтане, кожаных штанах и коротких сапожках. Когда я взглянул ему в лицо, увидел, что он кажется усталым. Я поднялся.
– Мастер, – усмехнулся он и протянул руку. Я пожал его ладонь. – Как же я вам рад. Съедите что-нибудь? Выпьете? Гость в дом – Бог в дом, как говорят.
– Охотно, поскольку поездка пробудила во мне аппетит.
– Прикажу что-нибудь приготовить, – Хоффентоллер повернулся к старому слуге, и тот пошлепал в глубь дома. – И вытяни из погреба вино, – крикнул хозяин ему вслед. – Да наилучшее!
– Садитесь, прошу, садитесь! – повернулся ко мне. – Расскажите, что вам удалось разузнать.
– Не стану скрывать: немного, – вздохнул я. – Поболтал с Ройтенбахом, расспросил вашу дочку и пообещал ей свою помощь, но все впустую.
– Он не хочет ее отпускать? – Хозяин взглянул на меня внимательней.
– Напротив. Это она не желает расставаться с маркграфом. И, сказать по правде, думаю, что она искренна в своих желаниях. Более того, Ройтенбах хочет взять ее в жены.
Хоффентоллер грянул смехом. Я слегка нахмурился, поскольку, признаюсь, ожидал вовсе не такой реакции.
– Забавно! – ударил хозяин себя ладонями по бедрам так, что аж гул пошел.
Слуга внес на подносе бутылку и два серебряных кубка. Матиас откупорил вино и плеснул каждому из нас.
– Ваше здоровье, господин Маддердин, – поднял кубок.
– О нет, так не годится, – запротестовал я. – Сперва – за здоровье хозяина.
Мы выпили до дна, и я едва сдержался, чтобы не скривиться. Если это было лучшее вино из подвалов Хоффентоллера, то каково же на вкус худшее? Хотя, может, меня разбаловали прекрасные напитки Ройтенбаха…
– Мастер Маддердин. – Хозяин положил руки на стол. – Я хочу получить назад дочку. Что посоветуете?
Вот ведь упрямец. И что я мог ему посоветовать? Штурмовать замок? Да-а, атакуя маркграфа с этим астматичным слугой и старым псом во главе, мы бы произвели фурор и вызвали бы всеобщий энтузиазм. Обращаться с мольбами? Ни Анна, ни Ройтенбах не казались людьми, которые изменили бы принятое решение под влиянием слез ближних. Что, кстати, представляло их с лучшей стороны.
– Самое большее – молиться.
– Ну, это прекрасный совет за пятьсот крон, – рявкнул он.
– Господин Хоффентоллер, примите во внимание, что я ничего вам не обещал, – пояснил я спокойно. – Кроме того, все может измениться. Я останусь у маркграфа еще на несколько дней и, может, открою нечто, что позволит мне вытащить вашу дочь. Вот только, насколько я знаю жизнь, раньше или позже она к нему возвратится.
– Это уже не важно, – пробормотал он. – Я ее сумею убедить.
Вот же! Человек, верящий в дар убеждения. Но я осмеливался полагать, что вера эта зиждется на весьма хрупком основании. Разве что он намеревался запереть дочь в чулане или быстро выдать замуж.
– А вы узнали о чем-нибудь… – голос его стих и прервался. – У вас есть какие-то подозрения… сомнения?
– О богохульных еретических обрядах? Об этом рано говорить, господин Хоффентоллер. Скажите, однако, откуда взялась идея, будто Ройтенбах мог бы участвовать в столь отвратительных деяниях?
Конечно, я знал откуда. Соседская ненависть. Старая, как мир, и горькая, словно полынь. Была, есть и будет. Не стану утверждать, будто Инквизиториум не пользовался многократно сей человеческой слабостью: многие дела мы прояснили именно благодаря доносам. Порой соседи доносили на соседей, порой – дети на родителей, жены на мужей, кузены на кузенов, мачехи на пасынков, братья на братьев… И так далее и тому подобное.
Но Святой Официум уже давным-давно не впадал во грех несдержанности суждений, когда холодные сердца инквизиторов могло согреть лишь пламя, сжигавшее врагов Церкви. Теперь мы были менее вспыльчивы, более внимательны и спокойны. Доносы пробуждали наш интерес, но мы уже не летели вослед сказанным словам, подобно пчелам, стремящимся на мед. А здесь вообще невозможно было говорить об официальном доносе, поскольку Хоффентоллер лишь высказывал подозрение, предполагал, и только. Этого могло оказаться достаточно, чтобы заняться обычными мещанами или селянами, но наверняка не хватило бы, чтоб начать следствие против сеньора. Я же не намеревался рисковать, особенно если сам не был уверен, что в словах Матиаса содержится хотя бы толика правды.
– Откуда взялась идея… – повторил он за мной. – Да оттуда, что он обладает удивительной властью над женщинами. Словно околдовывает их или…
Я мысленно усмехнулся. Для власти над женщинами не было нужды прибегать к черной магии. Разве не хватало и того, что Ройтенбах – красивый мужчина, сильный мира сего и богатый дворянин? Конечно, кому-то вроде Хоффентоллера тяжело было уразуметь принципы, по которым живут женские души и сердца. Порой мне и самому это давалось нелегко, но я был всего лишь скромным инквизитором, который посвятил жизнь делам вечным, а не бренным.
– Выпьем, – вздохнул он и долил вина сперва мне, а потом и себе.
– Ну, давайте выпьем, – согласился я. – За Святую Землю и ее защитников.
– О да-да, – согласился он.
– Вы никогда не узнавали, что случилось с вашим славным предком? – спросил я, когда мы опорожнили кубки.
– Погиб. Как все те, кто не желал отречься от веры Иисуса. – Он размашисто перекрестился. – Благослови его Господь.
Персидские владыки, в чьих руках несколько веков оставалась Палестина, ненавидели христиан. Говоря откровенно, для ненависти у них были причины, поскольку христиане мечом и огнем обращали их подданных в свою веру. Но эти язычники исповедовали исключительно отвратительную веру, приносили в жертвы людей, призывали демонов, чтили темных богов. Некогда я и сам имел случай увидеть персидского демона, который, приняв чужую личину, отправился в самый монастырь Амшилас, и не было это происшествием, которое я вспоминал так уж охотно. Персидские святыни оставались местом ужасающих культов, персидские колдовские книги и поныне считались самыми опасными, а персидских волшебников всегда полагали мастерами магии. Не знаю, сколько было в этом правды, а сколько – фантазии, коренившейся в невежестве, однако участники Крестовых походов охотно рассказывали об ужасающих ритуалах, в которых им приходилось быть как свидетелями, так и жертвами. И если Маврикий Хоффентоллер сохранил в плену неколебимую веру, то воистину был он человеком или достойным уважения, или безмерно глупым.
– Семья не пыталась его выкупить?
– За что? – фыркнул мой хозяин. – Даже если бы они продали все, чем владели, все равно не хватило бы.
До сих пор я не задумывался над этим, но теперь задал себе вопрос: откуда Хоффентоллер взял деньги, чтобы выкупить из ломбарда украшения, а заодно и оплатить услуги вашего нижайшего слуги? Продал кусок леса? Часть поля? Может, занял у кого-то, кто также жаждал гибели Ройтенбаха? Или соседи вошли в заговор против маркграфа, чтобы после скупить по низким ценам его конфискованные Инквизиториумом владения? Как знать, однако ж Ройтенбах наверняка крепко достал местных дворян, без меры трахая их сестер и дочерей. Да-да, всякий мужчина должен понимать, что своего змея стоит держать на коротком поводке, ведь в ином случае тот может стать причиной немалых проблем.
Мы прикончили бутылку, и я поднялся, чтобы попрощаться. Правда, Хоффентоллер приглашал меня на обед, однако я предпочел бы возвратиться и поесть у Ройтенбаха, а не испытывать судьбу тем, что приготовят мне здесь. Ибо, если еда была того же качества, что и вино, у меня могло случиться расстройство желудка.