Я склонился над старцем.
– Ты слышишь меня? – прошептал ему. – Видишь меня?
Долгий-долгий миг мне казалось, что он не замечает моего присутствия. Но потом он вдруг сомкнул веки. И сразу после того – открыл их снова.
– Ты – Маврикий Хоффентоллер? Тот, который вернулся из Святой Земли?
На этот раз моргнул быстрее, чем в прошлый раз.
– Иисусе Христе, – пробормотал я. – Значит, это правда.
Конечно, это все еще не имело никакой связи с делом, но мне уже не единожды приходилось говорить, милые мои, что Мордимер Маддердин не любит загадок. Или, вернее, любит в них разбираться.
Я отодвинулся от старика и решил более тщательно осмотреться вокруг. Взял свечку с комода и пошел вдоль стены. Не было здесь ничего интересного, однако у картины я задержался. Мужчина на портрете был тем самым, чье изображение я видел в комнате наверху. Старик на постели напоминал его настолько же, насколько пепел в очаге напоминает росшее в лесу дерево.
– Поглядим, – прошептал я сам себе и снял картину. – Неужто все так просто?
В спрятанном за портретом углублении в стене находился рычаг. Я дернул. Заскрежетало, и отворились дверки небольшого шкафа. Я подсветил себе, увидел оправу четырех толстых книг.
– Попались…
Я вынул все тома, потом перенес их и положил на стол под стеной. Заметил стоявший на нем трехрогий подсвечник и зажег его от своей свечи. Стало настолько светло, что я сумел спокойно ознакомиться с содержанием книг. Вернее, смог бы ознакомиться, если бы понимал персидский язык или арамейский алфавит, а не, как было со мной, едва умел разобрать, что имею дело с персидскими рукописями.
– Ну, дедушка, – пробормотал я снова, – вижу, ты привез интересную добычу из Святой Земли.
Мне не было нужды читать книги, чтобы понять – я имею дело с творениями, за одно обладание которыми люди отправлялись сперва на долгие расспросы, а потом – и на костер. Я почти физически ощущал темную ауру, их окружавшую. И что-то мне говорило, что кожаные переплеты изготовлены не из телячьей кожи. Конечно, чувство это можно было списать на буйную фантазию вашего нижайшего слуги, но кроме ощущений у меня были еще и определенные доводы. Может, я и не мог прочесть персидские письмена, однако я мог внимательно рассмотреть искусно выполненные миниатюры.
В нашей благословенной Империи иллюминирование – дело монахов, которые трудолюбиво переписывают книги, украшая копии собственными рисунками, часто – настоящими произведениями искусства. Я видел много таких книг, и пусть я не обладаю душой творца, но признаюсь, что качество деталей, насыщенность цвета, непринужденное мастерство и фантазия иллюстраторов всегда пробуждали мое глубочайшее почтение. Потому, кстати, я и жалел, что расцвет печатного искусства уводит это достойное удивления умение во тьму забвения. Но здесь я имел дело с миниатюрами, в сравнении с которыми рисунки наших копиистов казались бездарной мазней. Фигуры, нарисованные в персидских книгах, словно жили на пергаментных страницах собственной жизнью. Грудь вздымалась при дыхании, когти сжимались на горлах жертв, пламя, казалось, танцует и мерцает, а кровь будто действительно текла из разорванных вен. Когда я видел искаженные страданием лица – удивлялся, что не слышу стонов и плача. Когда видел разверстые пасти демонов, то казалось, вот-вот услышу их ужасающий рев.
Эти книги, вне зависимости от того, что в них было описано, стоили чрезвычайно дорого уже из-за самого оформления. И если их авторы столь сильно озаботились иллюстрациями, то какую же огромную мощь должны скрывать написанные там слова?
Как сильно я жалел в этот миг, что не умею читать арамейских литер и не понимаю по-персидски! Хотя, с другой стороны, знание, скрытое в этих книгах, не могло бы попасть к простому инквизитору вроде меня. Когда я передам чародейские тома тем, кто за ними придет, могу с рукою на распятии поклясться, что не сумел разобрать ни единого слова. И, возможно, для меня это будет благом, поскольку многие знания сулят многие печали.
Я просмотрел все четыре тома, не сумев сдержать восхищения от иллюстраций. Вот женщина с крупным телом сбрасывала одеяния монахини и отдавалась множеству мужчин – каждому по-своему. Вот нагой смеющийся мужчина, покрытый лишь цветочными венками, лежал на постели, а перед ним стояли семь девиц в изукрашенных драгоценностями одеждах. Вот из адского хаоса вздымалась многоголовая тварь – удивительно, но я не мог сосчитать головы: тварь будто бы расплывалась и исчезала, едва я пытался взглянуть на нее в упор. Мне казалось, что шесть, семь, еще одна – и все, однако взгляд снова оказывался на первой, и все приходилось начинать сызнова.
Я взял одну из книг, подсвечник и пошел к ложу, где неподвижно возлежал старец.
– Знаешь, что это? – спросил его, придвигая книгу едва ли не к его глазам.
Он сомкнул веки. Однако на сей раз их не отворил. Похоже, это не было согласие, но всего лишь сигнал, чтобы его оставили в покое и что он не желает более со мной говорить. Еще мне казалось, что дыхание старика стало чуть тяжелее и ускорилось.
Я вынул одну из свечей и поднес огонек к пучку волос, растущих из его черепа. Тот моментально сгорел, в воздухе запахло жженым волосом. Маврикий Хоффентоллер мигом открыл глаза. Мне показалось или я заметил в них что-то наподобие страха?
– Это не было больно, верно? – спросил я. – Но может и заболеть, если только мне того захочется. Не отвечай на вопросы – и сожгу тебя всего, заботясь о том, чтобы ты не умер слишком быстро. И уж поверь: мучить парализованного старика куда удобней, чем здорового человека, ибо нет нужды ни привязывать его, ни слушать его крики.
Удивительно, но бледные сухие губы Хоффентоллера растянулись в чем-то, что походило на улыбку. Хм, старичок-то наверняка сохранил еще чувство юмора. Хорошо!
– Начнем сначала. Это твои книги?
Он моргнул.
– Ты чернокнижник?
Он моргнул.
– Значит, то, что я слышал о Маврикии Хоффентоллере, не сломленном борце за святую веру, – только сказочки. Ты служил персам, верно?
Моргнул, моргнул. Пауза, потом моргнул снова.
– Погоди, погоди, – раздумывал я, пытаясь истолковать подаваемые им знаки. – Ты ведь долгое время не отрекался от Господа, верно? Только потом они сломали твою веру и волю – когда ты понял, что никогда уже не вернешься в Европу.
Он моргнул.
– Однако ты вернулся. Зачем? – Я всматривался в него долгое время, потом пожал плечами: – Конечно, плохой вопрос. Сейчас, подумаем. Зачем можно возвращаться? Дочка? Семья? Нет… Ты ведь стал кем-то важным? Перестал быть простым невольником?
Он моргнул.
– И высоко поднялся?
Моргнул.
– Гвозди и терние, дед, зачем же ты вернулся? – повысил я голос, поскольку разговор начинал уже меня раздражать.
И вдруг я понял. Понял совершенно отчетливо – и удивился, что ранее этот ответ не пришел мне в голову.
– Конечно, – сказал я. – Месть.
Он моргнул.
– Но кому? Конечно, не семье, иначе за тобой не присматривали бы здесь столь тщательно. Кто тебя обидел, дед? Хм, кто-то тебя предал в Святой Земле? Отдал язычникам? Предатель вернулся назад, а ты остался в неволе?
Два быстрых моргания. Скорее всего, я промахнулся.
– А если тебя не предавали, кому же ты собирался мстить?
Потом припомнились мне слова Ройтенбаха про то, как сын Маврикия прокутил деньги, которые получил от императора на выкуп отца от персов.
– Думаешь, император тебя предал? Ты верно служил ему, а он ничего не сделал, чтобы вытащить тебя из неволи?
Он моргнул.
– Но ведь тот император давно мертв, – сказал я. – Теперь правит его правнук.
Моргнул, моргнул, моргнул.
– Да-а, – протянул я. – Это не важно, верно? Вина отца переходит на сына, и сыновья отвечают за грехи отцов.
Он моргнул.
– Ты хочешь отомстить нынешнему императору?
Моргнул, моргнул.
– Нет? – удивился я.
А потом меня вновь осенило.
– Ты не хочешь мстить, потому что ты уже отомстил…
Моргнул.
– Прекрасно, – пробормотал я.
Теперь я понял, почему Анна готова на всё, только бы не возвращаться в отчий дом. Если знала родовую тайну, неудивительно, что предпочла гостеприимство маркграфа жизни под одной крышей со старым колдуном, пылавшим жаждой мести императору. Конечно, я мог лишь сожалеть, что она не подумала о том, чтобы избавиться от своих проблем с помощью инквизитора. Тогда все пошло бы по-другому.
Однако что же означало утверждение Маврикия Хоффентоллера, будто месть нашему владыке уже состоялась?
– Ты уже отомстил? – спросил я его снова.
Он моргнул.
Странно, поскольку из того, что я знал, Светлейший Государь чувствовал себя вполне замечательно. Его поддерживали электоры и дворяне, он обладал прекрасным здоровьем, а его мужскую силу могли подтвердить многие из дам – и даже народ прославлял его справедливое правление. Чем же тогда были эти месть и проклятие?
Но погоди-ка… Если ты посылаешь стрелу в чье-то сердце, то уже знаешь, что месть свершилась, хотя стрела еще летит. Получается, Маврикий Хоффентоллер приготовил заклинание, последствия которого еще ожидают нас в будущем? И, имея в виду его здоровье, он должен был подготовить все очень давно.
– Это заклинание еще не действует, верно?
Он моргнул.
Значит, я был прав! Старик только поджег фитиль, который подбирался все ближе к бочке с порохом. И каким же образом, меч Господень, я мог потушить этот огонь?
– Император не был ни в чем виноват, – сказал я ему. – Хочешь знать правду, старик? Твой владыка не забыл о твоей битве и твоем страдании. Он передал целую кучу денег на выкуп ближайшему тебе человеку. Сыну. Но тот пропил эти деньги и проиграл в кости, а потом решил, что стоит обо всем позабыть. Клянусь тебе ранами Господа нашего, что было так, как я говорю. Отзови проклятие, ибо ты навредишь не тому человеку!
– Ах! – воскликнул Маврикий Хоффентоллер, чудом излечившись от паралича. – Что за ужасная ошибка! Позволь же мне немедля исправить последствия проклятия!