– А в праздники мы будем есть мерзлую репу?
И так далее и тому подобное: о стирке в ледяной воде, о собирании хвороста зимой, о порванных платьях и о том, как они будут носить ведра с водой. И так без конца.
– Тихо, – приказал я наконец, собираясь с мыслями. – Чада, вам дали новые платья и хорошую еду, вас не заставляют работать и заботятся о вас. Но это продлилось бы лишь какое-то время. Злые люди хотели вас убить, отдать на съедение ужасному демону. Я прибыл, чтобы не дать демону вас обидеть.
– Этому демону? – спросила одна из девушек, показывая мне за спину.
Если бы я услышал такие слова от мужчины, то справедливо рассудил бы, что он хочет заставить меня отвернуться, чтобы на меня напасть. Но как бы могла это сделать девушка, сидящая на постели? Бросить в меня вышитой туфелькой?
Я молниеносно развернулся. К счастью, демона в комнате не было. Зато в большом зеркале не отражалась комната – но было видно огромное ложе с балдахином и множеством вышитых подушек. На ложе раскинулся молодой, смуглый мужчина в белых одеждах. На голове его был венок из цветов.
– Кто ты? – спросил он меня с явным неудовольствием и нахмурился.
Я приблизился к зеркалу. Скорее всего, оно или было волшебным, или же на него наложили заклинание, а потому зеркало отражало вид из другого мира.
Мог ли этот мужчина быть демоном? Отчего же нет? Я некогда повстречался с прекрасной демоницей Хагаф, разговаривал с ней и даже принес ей дар, который ничего не стоил в нашем мире, но ее склонил к тому, чтобы послушно удалиться туда, откуда она пришла. Опытным знатокам известно, что среди демонов есть как те, кто охотно пьет людскую кровь, заедая ее людским же мяском, так и те, кто весьма далек от жестокости и лютости. Что вовсе не означает, будто не являются они дьявольскими созданиями, само существование которых угрожает нашей вере.
– Мое имя Мордимер Маддердин, – ответил я. – А кто ты?
Он смотрел на меня некоторое время, а потом взглянул куда-то в сторону (я не видел куда, поскольку зеркало это место не показывало) и взял виноградную кисть. Ленивым движением положил виноградину себе в рот.
– Я – Страж, – произнес.
– И что дальше? – спросил я, видя, что он не намеревается ничего мне объяснять.
– А дальше – ступай уже прочь, – сказал он капризным голосом.
Я взял серебряную тарелку, что стояла на столе.
– На сколько кусков разобьется это зеркало?
Он вздохнул:
– Я – Страж. Они – это дань мне. Затем, чтобы следующие семьдесят лет я охранял Врата.
– И что ты намерен с ними сделать? Пожрешь их? Выпьешь их кровь? – От кровати до меня донеслись перепуганные писки.
– Конечно нет. – Страж приподнялся на ложе. – У меня здесь вдосталь пищи, поэтому нет нужды пожирать людей, – по его лицу промелькнула гримаса отвращения. – Буду их ласкать, а они станут ласкать меня. Будут молоды и бессмертны, а потом, через семьдесят лет, отошлю их назад, в твой мир, усыпанных дарами. И получу следующих.
– Это всего лишь отвратительная ложь, – решил я.
– Что бы я с ними ни сделал – все лучше, чем если перестану стеречь Врата, – сказал он. – Но если ты действительно инквизитор, должен знать, что я говорю правду.
Однако не так просто распознать ложь в словах демонов без соответствующих ритуалов. Ибо разве демоны не существа, зачатые во лжи?
– Кого ты не пускаешь во Врата? И что такое те Врата?
– Того, кого призвали, – ответил он.
– Маврикий Хоффентоллер. Он это сделал.
– Да, он звался именно так. Старикашка, жаждущий мести. Это он вызвал его, и лишь я не впускаю его в ваш мир. Но, как ты знаешь, за все нужно платить. Моя же цена – именно такова, – он повел рукою, что должно было означать этих семерых девиц.
– Слушай…
– Нет, это ты послушай, – прервал он меня. – Я хочу свою жрицу и хочу, чтобы она наконец-то провела ритуал. А ты ничем не можешь мне угрожать, потому что ты – только отражение в зеркале.
И это было правдой. У Стража не было физического тела, поэтому он мог сколько угодно надо мной насмехаться. Я был уверен, что святолюбивые монахи из монастыря Амшилас совладали бы с этой проблемой, но я был всего лишь простым инквизитором, не имеющим ни малейшего понятия, как принудить к послушанию отражение в зеркале.
– Твою жрицу… Ах!
Теперь я знал наверняка, что речь шла об Анне Хоффентоллер. Значит, она восстала против своего прапрадеда и желала снять последствия заклинания, которое тот наложил. Черная магия против черной магии.
О да, здесь наверняка не хватало инквизитора!
Я приблизился и притронулся к раме. Это зеркало было обычным, а не магическим предметом, красивым и, должно быть, достаточно ценным. На него наложили некое заклинание, но оное можно было наложить и на стену или шкаф.
– Ну и что ты надумал? – свысока спросил меня демон.
Я снова отошел на несколько шагов.
– До свидания, – сказал и метнул тарелку прямо в зеркало.
Стекло со стоном раскололось на десятки кусков. Девушки испуганно пискнули.
– Нет, нет! – услышал я.
Я оглянулся. Самая старшая смотрела на меня с упреком и отвращением.
– Он был такой добрый, такой милый…
– Обещал нам, что мы будем счастливы! – крикнула другая.
– А ты его убил! – в голосе третьей слышалась ненависть.
Правильно ли я сделал? Может, стоило просто забрать девушек, а потом люди, присланные в замок маркграфа, тщательно исследовали бы зеркало?
Вот только я знал, что демона там уже не будет. Зеркало – просто окно, сквозь которое он видел наш мир и осматривал приготовленные ему дары. И что помешало бы ему отойти от окна? И уж конечно, я его не убил. Демоны не гибнут так просто. Но окно я предпочел уничтожить, чтобы сквозь него к нам не проникла какая-нибудь неожиданность. А если речь о заклятии, которое окно отворило, то у Анны Хоффентоллер будет достаточно времени и возможностей подробно ответить на заданные ей вопросы. И чем быстрее и точнее она будет отвечать, тем меньше станет страдать.
По крайней мере, так ей пообещают…
Итак, девушки спасены, а провести демонические ритуалы теперь невозможно. Конечно, я не мог сразу же освободить девиц. Будет лучше, если до поры они останутся в этой чудесной комнатке – пока замок Ройтенбаха не станет безопасным местом.
Я решил, что близнецы будут охранять подвалы, а мы с Курносом отправимся в спальню маркграфа, чтобы арестовать его и Анну. И я полагал, что, как и в большинстве случаев, достаточно будет арестовать главного, воззвать к доверию Святому Официуму, пригрозить наказанием за сопротивление и пообещать награду за помощь, чтобы все принялись покорно исполнять мои приказы. Ибо охранять меня должна была не сила оружия, но уважение к моей профессии. Все знали, что поговорка: «Когда гибнет инквизитор, черные плащи пускаются в пляс» – более чем правдива. За смерть инквизитора отвечали не только виновные, не только их ближайшее окружение, но и семьи. Их друзья. Их знакомые. Их соседи. Поэтому инквизиторов убивали редко, разве что от ненависти люди уже вовсе не понимали, что творят. Из собственного опыта я знал, что такое случается нечасто. Сопротивляться склонны лишь безумцы или истинные еретики, знающие, что их ничто уже не спасет от узилища и допросов. Или – порой – сильные сеньоры, считающие, что их спасут связи при императорском, папском либо епископском дворе. Зато всякий, кто чувствовал в себе хотя бы зерно невиновности, жаждал убедить представителей Святого Официума, что это зерно – на самом деле неподъемный валун. «Я ничего не знаю», «я всего лишь исполнял приказы», «меня заставили», «наверное, меня очаровали»… всякий старался использовать эти аргументы. Но стоило встать против инквизитора с мечом в руках – и ни одно из этих объяснений уже не даст тебе и тени защиты. Сопротивление Инквизиториуму можно сравнить с борьбой с приливом. Даже если первая волна маленькая, ты должен понимать, что в конце придет куда большая – и захлестнет тебя с головой. А моим делом было убедить людей, что стоит покориться и первой волне.
– Пойдем, – приказал я Курносу.
Я снова повелел Мартину вести нас, и мы, ни с кем не встретившись по дороге, добрались до спальни маркграфа.
В коридоре на лавке сидели двое молодых охранников. Как и прежде, я задал себе вопрос: всегда ли их обязанностью было стеречь комнату – или они получили это задание из-за моего присутствия. Оба дремали, опершись головами о стену. Когда мы приблизились, я заметил, что Курнос вынимает нож.
– Не убивать! – прошипел я ему.
Сам же схватил одного из стражей за волосы и стукнул о стену. Тот даже не пискнул.
– И какое слово в приказе «не убивать» ты не понял? – спросил я миг спустя, глядя на рану в горле того, кем должен был заняться Курнос. Кровь из перерезанной артерии брызгала на пол.
– Да оно как-то само, – буркнул мой товарищ. – Пока то, пока се…
Я знал, что Курнос хотел его убить. Знал, что он сознательно ослушался приказа. Вот только было не время и не место, чтобы учить подчиненных дисциплине. Да и что б мне с ним делать? Ругать перед дверьми спальни маркграфа? Поэтому я только похлопал Курноса по плечу.
– Будь осторожней в будущем, мой мальчик, – сказал ему. – Очень тебя прошу.
– Как скажешь, Мордимер, – ответил он.
Я подозревал, что Курнос главным признаком силы и власти считал возможность отобрать у кого-нибудь жизнь. И время от времени ему приходилось давать волю своим чувствам. Но ведь нет ничего более обманчивого, милые мои! Признак силы и власти – это возможность дарить кому-нибудь жизнь или даже сделать так, чтобы несостоявшаяся жертва даже понятия не имела, кому и чем она обязана. Ибо сложнее всего победить в молчании и радоваться этой победе в полной тайне.
Конечно, я здесь не имею в виду инквизиторские дела: целью наших поступков всегда является спасение. Опорожнить кубок скисшего вина и наполнить его водою спасения. Такими кубками были еретики, богохульники и отступники, а мы, в поте лица своего и презрев мнение черни, находили наивысшую радость в том, чтобы уста закоренелого противника веры начинали искренне и с радостью славить Господа. Самого прославления добиться довольно просто, а вот над искренностью произносимых слов следует изрядно потрудиться…