Я надеялся, что маркграф не закрыл двери на засов, поскольку это были воистину мощные створки. Не думаю, что мы сумели бы их выбить без помощи топоров, а то и тарана. А я не намеревался прибегать к штурму. Хотел провернуть все чисто и спокойно. Чисто уже не получилось, учитывая, что мы стояли в луже крови, вытекавшей из перерезанного горла стражника, но, по крайней мере, мы могли попытаться соблюсти тишину. Я легонько нажал на ручку. Если не уступит моему напору, придется ждать, пока Ройтенбах сам не отворит дверь – или чтобы выйти из комнаты, или требуя принести вино и еду.
К счастью, ручка поддалась. Сквозь щель между дверью и косяком я увидел слабый огонек. Значит, они еще не спали или же заснули при горящей свече. И тогда я услышал звуки, свидетельствовавшие, что маркграф и Анна сейчас очень заняты и что существует лишь малая вероятность, будто они следят за дверью в спальню.
Я нажал смелее и проскользнул внутрь, Курнос – следом. Маркграф и Анна как раз были заняты тем, что я осмелился бы назвать любовной схваткой. Ройтенбах лежал на девушке, а ноги ее сплетались на его шее. Стоны и вздохи мешались со словами любви. Стоящая у кровати свеча окружала теплым сиянием их тела, но комната была порядочных размеров, чтобы мы, скрытые во тьме, оставались незамеченными – даже если бы они присматривались. А я не думал, что эти двое присматриваются к чему-то, кроме друг друга.
– Дадим им закончить, – шепнул я Курносу на ухо, поскольку знал: парочка больше не получит возможности повторить свои развлечения. Потому – пусть натешатся друг дружкой досыта.
Мы припали к полу.
– Что-то мне скучно, – пробормотал Курнос несколькими молитвами позже.
Тем временем Ройтенбах развлекался с Анной так, как обычно делает это жеребец с кобылами на лугу. Разумеется, нас они все еще не видели. Во-первых, мы сидели вдалеке, в глубокой тени, во-вторых, они были слишком заняты друг другом, в-третьих, обращенный к нам спиной маркграф заслонял Анне и то малое, что она могла бы увидеть.
– Раз уж столько ждали – подождем еще чуть-чуть, – прошептал я.
Наконец любовная сцена стала клониться к финалу. Анна принялась вскрикивать прерывисто и яростно, потом издала несколько спазматических стонов, в ответ на что Ройтенбах захлебнулся воем и замер. Упал на постель.
– Ну-ну, горячо было, – проговорил я тихо и поднялся.
– Маркграф Ройтенбах, Анна Хоффентоллер, именем Святого Официума вы арестованы.
Анна привстала на постели, позабыв прикрыть обнаженную грудь. В свете стоявших у постели свечей я заметил красные отметины под сосками – следы от укусов.
– Как ты смеешь?! – крикнула. – Прочь отсюда! – в блеклом желтом свете искаженное яростью лицо ее напоминало маску дьявола.
Скорее всего, она еще не поняла, что произошло. А вот Ройтенбах, пожалуй, понял, поскольку сидел спокойно, не пытаясь ни позвать слуг, ни напасть на нас. А что мог нагой мужчина против двух вооруженных людей, к тому же обученных сражаться?
– Решением Инквизиториума, представленного здесь и сейчас Мордимером Маддердином, функционером Святого Официума, вы будете отосланы в Хез-хезрон и там подвергнетесь тщательным допросам, – продолжил я, не обращая внимания на ее крики.
– Про-о-очь! – завыла Анна и наверняка добавила бы еще кое-что, если бы маркграф ласковым жестом не прикрыл ей рукою рот.
– Это уже конец, – сказал спокойно.
– Нет, господин Ройтенбах. Начало. В Хезе вы начнете читать книгу, с каждой страницей которой все сильнее возлюбите Господа.
– Я действовал согласно совести дворянина, имперского подданного и создания Божьего, – произнес он с отчетливой гордостью в голосе. – Может, я и ошибся, но, уверяю вас, не от недостатка веры.
Ха, много было таких, кто и на палаческом столе продолжал твердить, как сильно он любит Господа. Вот только просто любви к нашему Творцу и Избавителю – недостаточно. Господа можно любить так, и только так, как того требует Церковь, поскольку любовь любого другого рода – се грех. Любовь не может быть безумной, беспорядочной или горячечной. Ибо тогда она становится похожа на реку, что своими разливами рушит дома и убивает людей. Наша святая и неделимая Церковь точно очерчивает границы Божьей Любви, а тот, кто границ этих не блюдет, может стать причиной опасного наводнения.
– Вас выслушают, – уверил я его. – Инквизиторы положат на одну чашу весов ваши грехи, а на другую – добрые дела. И коль вы уверены, что их – больше, можете быть спокойны за свое посмертие и за избавление души.
Я еще не встречал человека, в глазах которого после того, как скажут ему эти слова, не появился бы страх. Так же было и с маркграфом. Я почти услышал, как он спрашивает себя, что же такого благородного он совершил и как станет объясняться пред лицом Господа. Я же разве что мог утешить его мыслью, что пусть бы даже он всю жизнь постился, умерщвлял плоть, содержал монастыри и церкви, помогал убогим и окормлял голодных, но когда бы хоть раз нарушил Божий Закон – уничтожил бы все, что создал ранее. Ибо разве станем мы наслаждаться кубком сладкого вина, коли брошена туда хотя бы и щепоть полыни? Да и мой Ангел-Хранитель сказал некогда, что в глазах Господа мы все виновны независимо от наших поступков, и вопрос лишь в сроках и мере наказания. Наказания, которое неминуемо воспоследует. И отчего бы мне не верить своему Ангелу?
Анна отвела ото рта ладонь маркграфа.
– В чем вы нас обвиняете?
– В похищении семи девиц с целью подвергнуть их демоническим ритуалам. В чернокнижничестве и ереси. И пока хватит – об остальных грехах расскажете нам сами.
– Господин Маддердин, – сказала она уже спокойно. – Вы ведь говорили, что желаете быть моим другом, верно?
– И я до сих пор им остаюсь, – уверил я ее.
– Тогда я должна вам кое-что объяснить… – Анна прервалась и взглянула на Курноса. – Оставь нас одних, – приказала резко.
Что ж, нужно быть твердым орешком, чтобы приказывать Курносу. Он, однако, только скривился – и даже не вздрогнул. Анна повернулась ко мне:
– Сделайте это для меня.
– Если уж дама просит, то что нам остается? – развел я руками. – Курнос, дружище, подожди нас в коридоре, прошу.
Просьба ему явно не понравилась, но я надеялся, что на него подействуют моя вежливость и бархатная мягкость голоса. Так и случилось. Курнос буркнул что-то невнятное, после чего вышел прочь.
– Говори, – сказал я.
– Садитесь, прошу вас, – Анна указала на кресло. – Это длинная история.
Я сел. Надеялся, что она не попытается ничего предпринять, поскольку мне не хотелось сражаться с Ройтенбахом, особенно учитывая, что исход этой драки был ясен.
– Мой прадед… – начала она.
– Я с ним познакомился, – прервал я ее. – И нашел персидские книги.
– Познакомились? – Анна явно растерялась. Помолчала. – Знаете арамейский?
– Нет, но иллюстрации…
– Ах, иллюстрации… – улыбнулась она едва ли не мечтательно. – Они прекрасны, да?
– Интересные, – ответил я, поскольку слово «прекрасны» оставлял для трудов авторов, которые творили, вдохновленные Богом, а не направляемые демонами.
– Мой прадед вернулся без малого через сорок лет после завершения несчастного Крестового похода. С того времени жил в подвале, таясь ото всех, кроме моего деда, отца и меня самой. Жаждавший лишь одного: отомстить императорскому роду.
И она была права, называя тот Крестовый поход «несчастным». Ибо наша армия тогда не увидела стен Иерусалима даже издали. А еще многие называли его последним Крестовым походом: ведь следующий, направлявшийся привычным путем из Византия, не добрался даже до Сирии.
– А вы знаете, что причин для мести не было?
– Об этом я узнала совсем недавно, – сказала Анна. – И тогда решила остановить его. Конечно, было поздно отзывать заклятие, но можно было противодействовать ему. Маврикий тогда уже не мог ни двигаться, ни говорить. Не мог мне помочь, даже если бы хотел, – вздохнула. – Но я не раскрыла ему правду. Не хотела, чтобы умирал, зная: все, к чему он стремился, было лишено смысла.
– И что это за заклинание?
– Вызов древнего Демона Злой Судьбы… – она на миг замолчала. – По крайней мере, так можно перевести с арамейского его имя, – пояснила. – Он невидим, бестелесен, его невозможно сдержать или контролировать…
Я вспомнил фигуру, изображенную на иллюстрации. Ту, у которой никак не мог сосчитать головы.
– И что же?
– Был шанс не впустить его в наш мир. Но следовало подкупить Стража Врат.
– Молодой, смуглый, симпатичный мужчина.
– Вижу, что вы познакомились и с ним. Да, именно так он и выглядит. Подарком для него являются девицы. Их должно быть семеро, и они должны быть действительно девственны. Однако ритуал может провести лишь жрица, которая…
– …Является их противоположностью.
– Именно так. В персидских храмах эту обязанность исполняли жрицы-проститутки. Мне пришлось… – она стиснула губы.
Ха, получается, я правильно обо всем догадался: иллюстрации, изображавшие женщину в разнузданных сексуальных позах, имели отношение к Анне Хоффентоллер. Она не могла быть настоящей жрицей-проституткой, но могла делать то, что делали они: принимать в себя как можно больше мужчин.
– И зачем все это? – спросил я. – Не проще ли было махнуть на все рукою?
– Справедливость, господин Маддердин, – заговорил Ройтенбах. – Светлейший Государь не заслужил столь страшного наказания. Да и ничего бы на нем не закончилось…
– Отчего же?
– Светлейший Государь – символ Империи. Заклятие ударит не только по нему, но и по всей стране.
– Невозможно! – крикнул я. – Не существует столь сильного заклинания!
– Мой прадед готовил его пятнадцать лет, – сказала Анна. – Подумайте: одно заклинание. Пятнадцать лет! А прежде в течение тридцати лет он изучал черную магию у могущественнейших персидских магов. Полагаете, это случайность, что он живет так долго?
– Жил, – уточнил я.
– Вы его убили? – она взглянула на меня с отвращением. – Парализованного старика?