– Мы, типа, все время были на посту. Вот только теперь пришли – ну, поглядеть, как тут и че… – затараторил.
Девушка, с которой забавлялся Первый, отползла к приятельницам. Они прижали ее к себе. Семь зареванных перепуганных зверьков.
– Мерзавцы, – сказал я, изрядно злой. – Так-то вы исполняете приказы?
– Богом клянусь, Мордимер, мы только… – Второй ударил себя кулаком в грудь.
– Заткнись, а не то, мечом Господа нашего клянусь, вырву тебе язык.
Первый молчал и лишь негромко постанывал, потирая больное место. Глаза его были прикрыты, но я знал, что не найду там ни симпатии, ни понимания. Но сейчас я ничего не мог сделать. Их ждало суровое наказание за нарушение приказа, однако наказывать их здесь и сейчас я не мог, поскольку вокруг оставались люди маркграфа. Близнецы были мне нужны. Кому-то следует присматривать за слугами, чтобы им в голову не взбрели дурацкие мысли; и кто-то должен был мчаться в ближайшее отделение Инквизиториума, чтобы привести сюда моих дорогих собратьев. А нас было всего четверо, посему я не мог сделать с этими двумя глупцами то, что хотел. Но не намеревался им прощать нарочитого непослушания. Инквизиторы – люди терпеливые, вот только мы никогда не забываем о нанесенных нам обидах. Раньше или позже я выставлю близнецам счет.
А если говорить о девице, которую так резво объезжал Первый, мне не было ее жаль. Ей уже пятнадцать, и в своей жизни она наверняка обслужит еще не одного мужчину. Никакого вреда ей – ну, кроме порванного платья и синяков на маленькой груди – не причинили. До свадьбы заживет…
– Прочь отсюда, – приказал я девицам. – Возвращайтесь по домам. Возьмите с собой все, что хотели бы: платья, вещи. Ну, ступайте…
Они управились быстро, и даже у той, обиженной Первым, заметно улучшилось настроение, когда она схватила серебряную тарелку. Другие брали кубки и миски, тянули одежду из сундуков. Успели при этом поругаться, а одна даже вцепилась в лицо другой.
– Кошель, – протянул я руку в сторону Первого.
– Чего? Ась?
– Дважды повторять не стану.
Он подал мне кошель. Я отсчитал пять серебряных крон, остальное кинул ему назад. Подошел к изнасилованной девице и протянул ей деньги.
– Бери, – приказал. – Заработала.
Она взглянула на меня, не слишком понимая, что происходит, но схватила монеты у меня с руки.
– Я даже не кончил, – проворчал Первый тоном наполовину сердитым, наполовину жалобным.
– Нужно было поторапливаться, – пожал я плечами.
Наконец выгнал всех их из комнаты (лишенной теперь всего сколько-нибудь ценного, что было легко вынести), и мы смогли заняться более важными делами.
Мы уезжали из замка Ройтенбаха, оставляя в нем инквизиторов из местного отделения. Они должны были заняться формальностями – перевозкой преступников на место, которое будет им определено. Учитывая силу волшебницы (если она говорила правду), наверняка это будет не Хез-хезрон, но монастырь Амшилас, где святолюбивые монахи специализировались на допросах особо опасных чародеев и на сборе данных о темных искусствах.
Я оглянулся в седле на оставшееся позади огромное строение – и на его окрестности. Знал: Инквизиториум будет горд, что я раскрыл демонический секрет и обнажил плетшийся здесь заговор. Но я знал и то, что наши казначеи обрадуются, увидев, сколь обширное поместье станет, согласно закону, собственностью Официума. В конце концов, чтобы нести славу Господа, денег много не бывает!
Подумал я и о том, правдивы ли слова Анны о Демоне Злой Судьбы. Действительно ли такое существо явится, чтобы отомстить императору?
Что ж, даже если это случится, ваш нижайший слуга не будет иметь с этим ничего общего, поскольку я всегда полагал, что для здоровья лучше держаться подальше от сильных мира сего, и всегда верил, что от двора нашего Светлейшего Государя меня будут отделять сотни миль.
Вожди слепых
Оставь их, они – слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
– Он в хорошем настроении, – подмигнул служащий и поднял вверх большой палец.
Уж не знаю почему, но канцеляристы Его Преосвященства меня любили. В личном его секретариате сейчас работало двое. Старые, сухопарые священники с красными от непрестанного чтения глазами. Они казались братьями – да вроде и были братьями, как кто-то когда-то мне говорил. Я отвечал на их добрые чувства взаимностью – это были тихие и скромные люди, столь отличные от утонченной, пахнущей маслами и парфюмами дворни епископа. Герсард мог бы спускать деньги с куда большей пользою, а не на стада лентяев, бесцельно слонявшихся по дворцу и окрестным садам. Что ж, у Его Преосвященства были невероятно высокие доходы, и он не видел ничего плохого в том, чтобы расходовать свои деньги. Жаль только, что он редко пускал их на вспомоществование вашему нижайшему слуге. Которому, кстати сказать, такая щедрость весьма пригодилась бы. И быть может, нынешний мой вызов означал перемену к лучшему. А может, и нет. С Герсардом никогда и ничего не знаешь заранее, а настроение его менялось стремительней, чем погода по весне.
Приемная епископа была обставлена чрезвычайно скромно. В первой комнате стояли круглый стол и шестнадцать резных кресел. Здесь проходили большие совещания и встречи. Сказать по правде, они-то как раз случались редко: епископ ненавидел разговоры в больших компаниях; предпочитал короткие беседы вдвоем, много – втроем. А они происходили в другой комнате, за огромным палисандровым столом. Поверхность его была столь велика, что могла стать палубой небольшой ладьи. Епископ сидел с одного края, под резными львиными головами, гостей же усаживал напротив.
В комнате были еще два набитых бумагами секретера, книжная полка во всю стену и застекленный шкафчик, в котором посверкивали хрустальные бокалы и стояло несколько бутылок хорошего вина. Известно было, что епископ не прочь время от времени побаловать себя винцом и частенько с трудом мог покинуть канцелярию на своих двоих.
– Мордимер, сыне! – закричал он радостно. – Проходи и садись.
Голос его подрагивал, а это значило, что епископ успел крепко выпить. Увы, Его Преосвященство давно уже пил не радости ради. Хуже всего было, когда он пил, чтобы заглушить боль от приступов подагры или позабыть о том, что слишком много пьет. Или о том, как вредно для его здоровья пить. В такие дни лучше было не показываться в его кабинете. Но в этот раз я знал, что подагра отступила, а по широкой улыбке епископа сделал вывод, что и геморрой, язва и раздражение нынче не портили день Его Преосвященству. Что, конечно, ничего не значило, поскольку поведение епископа, больного или здорового, было совершенно непредсказуемым. И тем не менее бедный Мордимер полагал, что ему сильно повезло.
– Верный слуга Вашего Преосвященства. – Я низко склонился и пристроился на краешек стула.
– Выпьешь со стариком? – глянул епископ на меня из-под припухших век.
И не ожидая ответа, вынул из шкафчика бокалы. Высокие, из сверкающего хрусталя, на тонкой, оплетенной серебром ножке. Собственноручно налил вина из запыленной бутылки, а я от уважения привстал.
– Сиди, сыне, сиди, – приказал он ласково и наполнил себе бокал до краев – аж капелька вина задрожала и сползла на стол, прочертив красную дорожку по хрусталю.
Удобно развалился в кресле напротив меня и удовлетворенно вздохнул.
– Как твои дела? Не нужно ли чего-то?
Гряньте, ангельские трубы! Кто подменил епископа? В таком настроении я давненько его не видывал.
– Всегда могло бы быть лучше, Ваше Преосвященство, – ответил я вежливо. – Но я утешаюсь мыслью, что могло быть и куда хуже.
– Весьма верно, – всплеснул он руками. – Вот за это люблю тебя, Мордимер. За твой доброжелательный взгляд на мир. И может, пришло наконец-то время, чтобы мир взглянул на тебя чуть доброжелательней?
Верьте или нет, милые мои, но я встревожился. Очень встревожился. Говоря честно, хотел бы я, чтобы мир не смотрел на меня ни доброжелательно, ни враждебно, поскольку я прекрасно чувствовал себя, находясь в тени. Плохо привлекать чрезмерное внимание близких. Я ведь тишайший человек, со смиренным сердцем, и в том не только мой характер, но и смысл дела, кое я исполняю во славу Господа.
– Я внимательно слушаю, Ваше Преосвященство.
– Ну, выпей-ка, Мордимер.
Я послушно взял бокал в руку. Очень осторожно, поскольку хрусталь был как прозрачный горный воздух, наполненный багрянцем. Попробовал.
– А неплохо, верно? – в голосе Герсарда я услыхал такое удовлетворение, будто он сам приготовил сей напиток.
– Превосходно, – ответил я искренне.
– Ты ведь слыхал о походе на Палатинат, Мордимер? – спросил епископ уже весьма деловым тоном.
Я отставил вино и выпрямился.
– Конечно, Ваше Преосвященство. Трудно не услышать. По всему городу трубят о том.
– Верно, – пробормотал он. – Разговоры, обещание огромной добычи, миражи спасения и искупления грехов…
По иронии в его голосе я понял, что действия имперских вербовщиков ему не слишком-то по душе. Вот только он ничего не мог поделать, ведь поход получил папское благословение, а император одной из главных целей своей жизни считал покорить Палатинат.
– Удивлен, а? Что я не поддерживаю сего безумия?
Некоторое время я раздумывал: быть искренним или вежливым? Решил, что в этом случае искренность будет лучше. Епископ любил быть в центре внимания. Ну, до определенных границ, конечно же. До определенных разумных границ.
– Я всего лишь простой человек, Ваше Преосвященство, – признался я. – И конечно, я удивлен, что Ваше Преосвященство не поддерживает поход на еретиков и богохульников.
– Все удивляются, – произнес он в пространство и с печалью поглядел на пустой бокал. – Пей, Мордимер. Знаешь, что от вина разыграется моя язва? А, верно, знаешь, – сказал сам себе. – Это ведь ты мне посоветовал, чтобы я лечился молоком. Верно. И оно помогло! – воздел он указательный палец. – Но сколько ж можно пить мо