лока? – епископ глубоко вздохнул. – А вино так приходится человеку по вкусу, что и оглянуться не успеешь – а уже бутылочка-две стоят пустыми. А вот вода или молоко… – он снова вздохнул. – Всякий глоток – поперек горла, будто отрава какая…
Я вздохнул с ним вместе, поскольку не мог не согласиться с этими соображениями. А он поглядел на меня печально из-под приспущенных век.
– Разве Господь мало меня испытывал? Подагра, геморрой, а теперь доктора говорят, что мне и глоточка вина нельзя сделать… – он нервно побарабанил по столу. – Проклятые коновалы. Так о чем это я? Ах да, об императорских развлечениях.
Он выругался, быстренько перекрестился и снова доверху наполнил бокал.
– А и пусть оно меня убьет, – сказал с ожесточением и глянул в мою сторону.
Выпил все до капельки, глубоко вздохнул. Минуту на лице его было выражение, будто он ожидал прихода боли, а потом – успокоился. Взглянул на меня снова. С минуту взирал пустым взглядом, и мне показалось, что он спрашивает себя, кто я такой. Меня пронзил холод: епископ в таком состоянии куда более непредсказуем, чем обычно.
– Мордимер, – сказал он, будто пытаясь вспомнить, что я здесь делаю и зачем он меня вызвал.
– К услугам Вашего Преосвященства, – ответил я.
– Да-а-а, так о чем это я? Ах, об императоре. Видишь ли, Мордимер, старый император развлекался с девками, устраивал пиры и ездил на охоты. Жизнь текла спокойно, своим чередом. Палатинат был далеко. Правда, подсылал еретиков и богохульников, вез контрабандой запрещенные книги, да только мы жгли и книги, и еретиков. И все были довольны. Они – что распространяют свою проклятую веру, мы – что вершим любезные Господу дела. А что теперь? Теперь этот молокосос все ставит вверх ногами. Рушит порядок, который мы с таким трудом установили. А вдобавок ко всем горестям еще и Святой Отец, да хранит его Господь, этому безумию споспешествует. Знаешь, Мордимер, отчего мне не нравится война?
– Потому что она разрушает существующий порядок? – повторил я его слова.
– В самую точку! Потому что разрушает существующий порядок… Да, именно. Я и сам не сказал бы лучше, – взглянул он на меня с признательностью. – Император ведет в Хезе вербовку. И что же? Челядь, ученики, жаки, даже добрые ремесленники оставляют все – и каков итог? Бегут под императорские знамена! Ради веры, ради золота, ради приключений… – Он снова налил себе. Выпил бокал одним духом, красная капля стекла по подбородку на шелковый кафтан, оставив пятно. – Всяких бродяг, людей дороги, вагабондов, приблуд – не жаль, – продолжил епископ. – Но зачем баламутить мещан? Ну, может, кроме жаков, с ними и мы тут навоевались. Нам, Мордимер, следует заботиться о налогах, о пошлинах, а не об императорской фанаберии. Проиграет император войну – погибнут добрые горожане; а выиграет – что тогда?
– И что же, Ваше Преосвященство?
– Если он выиграет войну, горожане возвратятся с полей сражений. И будут уже не тихими, спокойными и смиренными сердцем. Возвратятся они уверенными в себе, богатыми, в сиянии славы, истинными солдатами Христовыми! И кто знает, чего начнут требовать? Что станут рассказывать о чужих краях? К чему подзуживать и о чем вспоминать? Морочить людей, подбивать к следующему походу. – Он помолчал, засопел. – Налей мне вина, сыне, – приказал, и я, послушно встав, потянулся к бутылке. – И так плохо, и эдак скверно, Мордимер. И так плохо, и эдак скверно, – повторил. – А еще Святой Отец, прости Господи, дал им благословение. А испросил ли совета, молитвы, духовной подмоги у нас, епископов и кардиналов, – спросишь ты меня, сыне? А я тебе отвечу: нет, не испросил. Созвал ли Святейший синод, чтоб тот поддержал его своим благословением и мудростью? Не созвал! И кто вливает ему яд в уши? Папский легат Верона и исповедник Верона. Два брата-ворона… – последние слова он произнес с явным отвращением.
Я не был в восторге от этого разговора, милые мои. Как знать, не сочтет ли Герсард, протрезвев, что наговорил лишнего вашему нижайшему слуге? Конечно, Святой Отец крепко досаждал нашему епископу. А вдруг Его Преосвященство утратил свои связи в Апостольской Столице? Это не сулило нам, инквизиторам, ничего хорошего…
– Если только я могу помочь, Ваше Преосвященство, вы можете распоряжаться мною, как пожелаете, в любое время дня и ночи и по любому поводу, – сказал я пылко – но согласно с истиной, поскольку моя задница крепко зависела от епископа.
– Знаю, Мордимер, любимый мой сыне. – Его глаза уже слегка остекленели от выпитого. – Ты хороший мальчик, и я вызвал именно тебя, поскольку верю, что ты не оставишь меня в нужде.
О-хо-хо, предстояла, похоже, какая-то грязная работенка, и я лишь надеялся, что епископ сохранил здравый рассудок и не захочет пожертвовать жизнью несчастного Мордимера ради своих прихотей.
– В любой момент, Ваше Преосвященство, – ответил я. – Semper fidelis[18], вот наше призвание.
– Пошлю тебя к императору, Мордимер, – сказал он, постукивая кулаком в стол. – Будешь моими глазами и ушами на этой проклятой войне, – при слове «проклятой» он прищурился и перекрестился.
– Прошу прощения? – я не успел взять себя в руки, и слова эти вырвались как-то сами по себе. И на миг я думал, что ослышался или что епископ бредит в пьяном угаре.
– Ты удивлен, да? – пожалуй, не спросил, а заявил Его Преосвященство с явным удовлетворением. – Не переживай, сыне, я не дам в обиду своего посланника. Получишь людей и солидное содержание.
– Осмелюсь… – начал я.
– Осмелься, осмелься, – позволил он снисходительно. – Знаю, что ты удивлен.
Да уж… удивлен… слово это, возможно, и не совсем верно передавало мои чувства, но весьма точно описывало ситуацию, в которой я оказался.
– Ваше Преосвященство, осмелюсь напомнить, что я всего лишь инквизитор, и, к моему сожалению, именно из-за своего призвания и верной службы Церкви не пользуюсь доброй славой среди благородных господ – и уж подавно при дворе милостиво царящего над нами государя. Ваше Преосвященство не думает ли, что они попросту прикажут меня убить? Конечно, жизнь моя особого значения не имеет, однако я опасаюсь, что, лишившись ее, не сумею исполнять приказания Вашего Преосвященства – что при другом исходе сделал бы с исполненной скрупулезности точностью.
Епископ рассмеялся.
– Страх добавляет красноречия, верно, Мордимер? – потер он ладошки. – Думаешь, я идиот? Конечно, тебя убили бы. Не явно, не на глазах у всех, но скрытно, тихо, преступно… Не любят там меня, о нет, не любят. То ли дело папские легаты. – Он отвернулся, словно желая сплюнуть, однако сдержался. – Но ты, сыне, теперь не будешь инквизитором – вернее, будешь не только инквизитором.
Он замолчал, явно ожидая от меня вопроса, поэтому я осмелился его задать:
– А кем же я буду, с милости Вашего Преосвященства?
Герсард с шаловливой ухмылкой отворил ящик стола, вынул из него подписанный пергамент и подал мне.
– Читай, Мордимер, мой дорогой мальчик.
Я прочел – и не поверил собственным глазам. Если бы не то, что документ был подготовлен заранее, подумал бы, что Его Преосвященство напился и утратил разум.
– Ну-ну, только не воображай себе слишком много, – сказал он. – Это лишь временная номинация.
Временная или нет, однако же номинация была номинацией. Приказом Его Преосвященства со следующего дня я становился капитаном епископской гвардии – одной из самых важных персон в Хезе. До сего времени эту должность занимал один ворчливый дворянин, все время живший у себя, в провинции, и обязательства его состояли в том, чтобы пересчитывать регулярно приходящие денежки. Истинным главой гвардии был граф Кактотам, я не запомнил его имени, но официально он имел лишь должность лейтенанта.
Конечно же, никто и никогда не утверждал, что капитаном гвардии не может быть инквизитор или даже священник. Однако до сей поры должность эту занимали исключительно дворяне. Но, как видно, времена изменились.
– И что? Аж речь тебе отобрало, Мордимер?
– Отобрало, – ответил я искренне и просто, поскольку Его Преосвященство, как видно, чего-то такого и ожидал.
– Теперь-то тебя никто и пальцем тронуть не посмеет. Будешь официально представлен императору. Получишь рекомендательные письма к нему и к легату Людовико Вероне. Легат – представитель Апостольской Столицы, но… – он прервался на миг и описал пальцем по столу несколько кругов, – …взгляды его, как ты наверняка знаешь, лишь отчасти схожи с моими. Лишь отчасти, сыне, – подчеркнул.
Я понял. Даже слишком хорошо. Ведь тех, кого мы ценим или любим, не станем звать «воронами», как Герсард звал братьев Верона. Поблизости от папского посланника я не мог чувствовать себя в безопасности.
Впрочем, милые мои, отныне я вообще нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Конечно, его милость епископ набросил на плечи бедному Мордимеру прекрасное одеяние, но это ничего не значило. Его Преосвященство разыгрывал шахматную партию, в которой я был всего лишь пешкой. И я не сомневался: он пожертвует мной, если это даст ему преимущество в игре.
Однако даже то, что епископ сделал меня лишь пешкой, было признаком большого доверия. И я знал, что придется что-то делать с тяготами такого доверия. А ведь тяготы епископского доверия столь же безопасны, как работа в каменоломнях.
Его Преосвященство с трудом поднялся и пошатнулся – я же выпрыгнул из кресла. Но моя помощь не потребовалась.
– Обратишься к брату Себастьяну, – приказал он мне. – Он решит все формальности.
Брат Себастьян был правой рукой епископа во всех обременительных канцелярских делах. Человек огромного влияния, который при этом, о чудо, был известен своей безграничной честностью. Поразительно в наши подлые времена, не правда ли?
Епископ качнулся в мою сторону, поэтому я со всем почтением подхватил его под локоть. Он дохнул на меня вином.
– Спасибо, сыне.
Положил мне руку на плечо.
– «Вот, Я посылаю вас как овец среди волков; итак, будьте мудры как змии, и просты как голуби