Потому как квалифицированный допрос означал применение пытки. Не сомневаюсь, что братья Верона постарались бы дать себе или своим представителям такое право во время проведения следствия. А тогда все могло случиться. В конце концов, я же сам некогда сказал: «Если допрашивающий захочет, допрашиваемый признается даже в том, что он зеленый осел в розовую крапинку».
– Ведите следствие с полной кротостью, мастер Маддердин, – ответил Светлейший Государь. – Поскольку это дурно, если боль и страх не дадут раскрыться истине.
Я бы вздохнул с облегчением, если бы мог позволить себе это. А поскольку – не мог, лишь склонился в глубоком поклоне. Искреннем поклоне. Император все сильнее мне нравился.
– Будет согласно воле Вашего Величества, выполнять же я ее стану так, что слова ваши будут для меня законом.
Не думаю, чтобы братья Верона не поняли, о чем идет речь. А шла она, ни более ни менее, о том, что им теперь будет сложнее раздувать ураган. И мне не было нужды глядеть в глаза легата, чтобы знать – в них горит ненависть. На сей раз – направленная на вашего нижайшего слугу.
Жаль, что я не мог рассмеяться. А ведь недавно я сам себе говорил, что легата следует остерегаться. Глупец ты Мордимер, глупец! Не прислушался к собственным предупреждениям.
– Капитан Маддердин покрыл себя славой, защищая нас и спасая нашу жизнь, – сказал император неожиданно для меня да и, пожалуй, для всех собравшихся. – Потому, памятуя о его заслугах на поле битвы, в должное время мы отдадим распоряжение о том, чтобы предоставить ему соответствующее его положению имение, коим он станет владеть в нашей державе.
В шатре снова воцарилась тишина. Тишина, от которой даже в ушах зазвенело. Я никогда не слышал (как, пожалуй, и никто из остальных), чтобы инквизитор был настолько высоко отмечен самим владыкой. Даже если этот инквизитор временно выполнял функции капитана епископской гвардии. И мне показалось, что в этих словах скрывалась информация и для легата, и исповедника. Глаза Лодовико Вероны были прикрыты. А вот открой он их – мог бы, наверное, зажечь и кучку влажного мха.
– Разошлите гонцов всем командирам. Мы отступаем к Хабихтбергу – там будет наша ставка, – продолжил Светлейший Государь. – И пусть во всех церквах империи отслужат благодарственные молебны за великую победу над еретиками. Огласите, что враг потерял почти всю армию и с остатками войск заперт в крепостях, где мы станем его осаждать до конечного триумфа. Известите, что палатин Дюваррье чудом избежал смерти или плена и сбежал с поля битвы, опозорив свое имя.
Император наверняка понимал значение пропаганды. В конце концов, важно не то, что произошло на самом деле, но то, как это будет описано и поверят ли этим словам. Конечно же, новости о том, что случилось на самом деле, тоже разойдутся. Но люди будут сомневаться. Хотя, если говорить о морали самой армии, – дела обстояли куда хуже. Солдаты не могли не знать, кто выиграл, а кто проиграл битву. Вероятно, жертв ночного нападения было не слишком много, просто царил хаос, какие-то отряды были рассеяны, мы потеряли часть припасов.
Однако Светлейший Государь, несомненно, был прав: ведь результат войны мог еще стать совершенно другим. Но императорская армия столкнулась с испытанием куда более серьезным, чем казалось еще два дня тому. И я лишь надеялся, что Риттер не будет потешаться над моей безосновательной верой в силу императорских отрядов. Что ж, я ведь никогда и не утверждал, что разбирался в военных делах…
Две следующие недели происходили сбор и перегруппировка отрядов. Достойным похвалы было то, что имперские командиры продолжали заботиться о дисциплине, отчего грабежи и насилие случались исключительно редко. Со всей определенностью могу утверждать, что на это влиял еще и вид виселиц с гниющими, обклеванными телами – свидетельства того, что рука справедливости Светлейшего Государя действовала быстро и без малейшего колебания.
Хабихтберг был огромным, прекрасно фортифицированным замком, стоявшим на взгорье у речной излучины. Его построили лет сто назад, чтобы служил как базой при нападении на Палатинат, так и первой линией обороны при агрессии с той стороны. В крепости было множество мануфактур, кузниц, кожевенных и плотницких мастерских, а у подножия горы располагались лесопилки и большой посад, также опоясанный стеной, пусть и не столь мощной, как та, что окружала саму крепость. Хабихтберг был прекрасным местом для пополнения запасов и подготовки войск к очередному наступлению, которое должно было начаться как можно быстрее. Император не хотел медлить, прекрасно понимая, что каждый лишний день приводит к тому, что антивоенные настроения растут и сеньоры все громче начинают требовать переговоров, дабы из всей этой авантюры выйти с честью. Ходили даже слухи, что Его Преосвященство епископ Хез-хезрона выслал собственное посольство к палатину Дюваррье, чтобы убедить того заключить мир на достойных условиях. Я не знал, было ли это правдой, однако такие слухи свидетельствовали о настроениях в Империи.
Я должен признать, что, несмотря на свою занятость, Светлейший Государь не позабыл о вашем нижайшем слуге. Мы с Риттером получили постой на втором этаже замка, а точнее – маленькую комнатку, с узкими щелями, пробитыми в стене вместо окон. Всей мебели здесь наличествовали только набитый соломой матрац и сундук из необструганных досок. Но даже это было куда лучше, чем у многих прочих, способных похвастаться куда более высоким положением.
Во вторую неделю в Хабихтберге появилась Энья, или княжна Анна из Трапезунда – как называли ее люди, не знавшие ее настоящего имени и занятия. Я же десять этих дней не мог позволить себе пребывать в праздности. Отец Верона приставил ко мне умелого секретаря (тот наверняка исполнял и роль шпиона), чьим заданием было записывать свидетельства – те самые, которые я брал у участников битвы. Именно так мы и узнали о стрелах, несомых на крыльях демонов, о магическом тумане, тьме, насланной посредством колдовства (ибо каким же другим образом во время ночного нападения Палатината тучи закрыли луну и звезды, если не с помощью темного искусства?), о зловещих рылах, что появлялись в кровавом свете факелов, о комете, которая провещала несчастье, о колдовской влаге, что поразила тетивы арбалетов, и о магической панике, охватившей всадников. И о множестве других вещей.
Я приказывал записывать все показания. Только с Риттером осмеливался делиться своим мнением обо всем этом цирке – конечно же, проверив перед тем, не подслушивают ли нас.
– Как знать, как знать, – бормотал он. – Может, во всем этом и есть зерно истины? – и быстро крестился.
Я лишь качал головой: если и Хайнц начал видеть в случившемся черную магию, значит, подобное объяснение широко распространилось между обычными солдатами.
Риттер заметил мой жест.
– А вы не верите? – спросил.
– Верю в одно: папство и Инквизиториум сильно расходятся во взглядах на то, что такое ересь. Мы желаем открыть истинное лицо врагов нашего Господа, они же хотят этих врагов любой ценой отыскать. А если врагов нет – то и выдумать их…
– Вы изменились…
– Я не изменился, господин Риттер. Поймите: я могу, особо не утруждаясь, убедить вас, что плечистый молодец с волосатой спиною – это соблазнительная блондинка…
Он рассмеялся, но я его смех не поддержал.
– Уж поверьте, на столе палача людей убеждали и не в таком… И не такие признания я слыхал собственными ушами…
Усмешка исчезла с его лица, будто стертая тряпкой кровь.
– Вот только проблема в том, что блондинка останется – на самом деле – мужчиной. И ваше убеждение не изменит истинного состояния дел. Тем временем мы, инквизиторы, хотели бы познать истину, а не считать таковой бесформенную тень.
Он задумался, дернул себя несколько раз за бороду. Потом взглянул на меня.
– Наверняка все это должно чему-то служить, – прошептал, оглядываясь на дверь, словно мог проникнуть сквозь дерево и понять, не подслушивает ли нас кто-нибудь. – Вот только – чему? Впрочем, – махнул он рукою, – епископ пришлет инквизиторов и теологов, и те все выяснят.
– Епископ никого не пришлет, – сказал я, удивляясь его наивности.
– Как это – не пришлет? Ведь император… легат… Вы сами просили в письмах…
– Его Преосвященство как раз нынче вот прислал письмо с требованием пояснить, какими именно доктринальными вопросами должны заняться его посланники. И это лишь начало переписки. Поверьте мне, она продлится так долго, что в конце и о деле позабудут.
– Значит, вы остались один, – проговорил он глухо. – И я с вами… в одной комнате…
Я рассмеялся. Риттер верно предчувствовал, что под моими ногами начинает гореть земля, и не хотел стать случайной жертвой. Я не удивлялся этому, поскольку в желании спасти собственную шкуру нет ничего дурного.
– Ну, поймите, не в том смысле… – сразу же сдал он назад.
Я похлопал его по плечу:
– Здесь нечего стыдиться, Хайнц.
– Уеду, – вздохнул он. – Просто уеду.
– Без императорского позволения? После того как вы испросили у Светлейшего Государя права участвовать в войне? Искренне вам не советую.
– Гвозди и терние! – ударил он кулаком в ладонь левой руки. – Вот же вы меня впутали…
– Я вас впутал? – рассмеялся я, поскольку обвинение было столь бессмысленным, что я не смог бы отреагировать на него иначе чем смехом.
– Матерь Божья Безжалостная, может, напишу панегирик папе или что еще…
– Делайте, что захотите, – буркнул я, поскольку разговор перестал мне нравиться. – А я пойду на допрос. Наверняка буду до ночи занят.
В комнате, которую отдали для проведения расследования, находились стол из досок, положенных на деревянные козлы, и несколько стульев. Вызываемые на допрос солдаты отвечали нам стоя; дворянам позволялось сесть напротив допрашивающих. А нас на этот раз было двое: я и легат Верона; кроме того, помогал нам писарь, а время от времени появлялся и второй из братьев-воронов – исповедник Светлейшего Государя.