никому и никогда не должно захватить!
Поднялся.
– Сроки исполнились, брате Теодозий, – сказал он печально. – Время освободить из подземелий Посланцев. Время освободить Черный Ветер. Грядет Очищение.
Монах, к которому он обращался, ступил вперед. Лицо его было бледным – и я знал, что сие не врожденная бледность.
– Отче… – голос его дрожал. – Вы уверены…
– Да, уверен, – ответил аббат. – Приступай, во имя Господне!
Я не понимал, о чем речь, но свято верил, что здесь и сейчас, в присутствии вашего нижайшего слуги, принималось некое решение небывалой важности. И подумать только: я-то всегда жаждал лишь спокойной жизни в тени!
– Отче, – в голосе брата Теодозия я услышал почти мольбу. – Ради Бога живого…
– О да, брате, именно так, – прервал его аббат. – Ради Бога живого, делай, что тебе велено! Ра-ди Бога жи-во-го, – повторил, делая ударение на каждом слоге.
– Это и вправду должен быть я, отче? – монах почти плакал.
Аббат похлопал его по щеке и вздохнул:
– Ты ведь всегда знал, какое задание тебя ждет. И принял ожидающую тебя судьбу… В надежде, что миг выбора никогда не наступит. Но он наступил. При твоей жизни и при моей жизни, и я страдаю так же, поскольку жаждал бы, чтобы выбор сей встал перед грядущими поколениями, а не перед нами. Возложишь ли ты крест сей на свои плечи или отречешься от Господа? Примешь тридцать сребреников чистой совести?
Миг они стояли друг против друга. Аббат, с печалью глядящий на Теодозия, и Теодозий, глядящий на сбитые носки своих сандалий.
– Или укажи человека, который должен будет сделать это вместо тебя, и прими на плечи его грех, если не сумеешь взять собственный, – добавил аббат.
На миг мое горло сжал страх, что испуганный взгляд Теодозия обратится ко мне и монах воскликнет: «Он, он пусть исполнит волю Господа!» Но я сразу же овладел собой. Это дело монастыря. Я – всего лишь случайный свидетель разговора, смысла которого не понимал.
Однако перепуганный взгляд Теодозия в тот же миг обратился в мою сторону, и монах воскликнул:
– Он! Пусть он исполнит волю Господа!
Сердце мое застыло. Но аббат лишь рассмеялся. И се был печальный смех.
– Ты должен указать на одного из нас, – сказал. – Или же, – голос его сделался тверд, – соверши наконец то, к чему тебя приуготовляли все эти годы! Брат, – он шагнул к Теодозию, – соверши, что приказано тебе, или ступай прочь из моего монастыря!
Монах попятился, потом еще и снова. С размаху пал на колени с рыданиями, исторгнутыми из глубины своего сердца.
– Не совладаю, отче! Бог мне свидетель, не совладаю! Не приму сей крест на свои плечи!
Аббат кивнул двум братьям-служкам.
– Выкиньте его за ворота, – приказал. – Снимите с него рясу, носить которую он недостоин.
Теодозий даже не сопротивлялся. Его, громко рыдающего, выволокли: отчаявшегося и молящего о прощении. Аббат взглянул на одного из монахов, что стояли перед нами:
– А каково твое решение, брат Зенобий?
Полный мужчина с седым венчиком волос, окружавшем покрасневшую лысину, выступил из шеренги братьев.
– Я уже тридцать лет знаю свою повинность, – сказал он твердо. – Не отступлю перед испытанием.
– Научил ли тебя Теодозий всему, что необходимо знать?
– Да, отче. Черный Ветер – не тайна для меня.
Аббат кивнул.
– Тогда делай что должно, – приказал. А я увидел, насколько старое, измученное и печальное у него лицо.
Зенобий склонился, после чего повернулся и удалился быстрым шагом.
– Взойдите к вечерне, милые братья, – аббат широко раскинул руки. – И пригласим на нее всех, кто пребывает в монастыре. Братьев-служек, гостей… Пусть всяк, кто может, веселится нынче при нашем столе, поскольку назавтра ждет нас мир, который ни я, ни вы никогда не желали. Вынимайте из подвалов лучшие вина! Пусть будет на столе нашем птица в хрустящей корочке, сочная свинина, нежные раки, благоуханная ягнятина!
– Нынче пост, – осмелился напомнить один из монахов.
– Поститься станем завтра, – решил аббат, – и то – не постом брюха, но постом сердца. Нынче же Господь нам простит…
В трапезной сидели все монахи, а также меньшие братья, которые обычно вкушали пищу в зале при кухне. Присутствовали также несколько гостей монастыря. Я заметил дородного дворянина, одетого в красное, и несколько неприметных мужчин в темных кафтанах. Я подозревал, что это – шпионы Амшиласа, прибывшие сюда, чтобы отчитаться о сделанном либо получить приказ на следующие миссии.
Аббат пригласил меня сесть рядом с ним. Когда же мы все проговорили хором длинную молитву, он молвил:
– Ешьте и пейте, дражайшие дети мои! Веселитесь, я же именем Господа нашего отпускаю вам грех нарушения поста.
Повара приготовили прекрасные блюда, из монастырских подвалов подняли вина самого превосходного качества. И хотя не все знали, что случилось нечто дурное, однако предчувствие надвигающейся беды пригасило радость. Не было громких разговоров, все едва-едва шептали, будто не могли повысить голос. Некоторые из тарелок возвращали на кухню почти нетронутыми, в бокалах и кубках не уменьшалось вино.
– Печален сей пир, – вздохнул аббат, оглядывая сотрапезников в зале.
Трудно было не согласиться с его словами.
– Даст Бог – дождемся и более веселых, – ответил я.
Внезапно на другом конце стола я приметил фигуру, показавшуюся мне знакомой. Подождал, пока не повернется в мою сторону, – и более не имел сомнений.
– Отче… – повернулся я к аббату.
– Да-да, – ответил тот, увидев, на кого я смотрю. – Но поверь мне, она нынче тоже достойна Божьей любви. А ее знание, – причмокнул он с удивлением, – превысило самые смелые наши ожидания.
– А ее любимый? Маркграф?
– Он не был нам нужен.
– Вы его убили?
Он повернулся ко мне, и я впервые приметил злость на его лице.
– Ты задаешь много вопросов, мальчик.
Я выдержал его взгляд.
– Прости, отче, – сказал, выждав. – Позволь тогда задать другой вопрос. Знаю, хорошо знаю, что не следовало бы мне спрашивать… Но вам известно, что есть человек, которому я обязан жизнью. Он предан вам, верно?
– Я понимаю, каков смысл твоего вопроса, Мордимер, – ответил он через минуту. – Ты хотел бы знать, не предал ли тебя тот, кого ты знаешь под именем Мариуса ван Бохенвальда. Я прав?
– А предал?
– Он всегда верно служил Господу. Как служишь Ему и ты, веря, что всегда делаешь верный выбор.
– Но…
– Нет никаких «но», – прервал он меня. – Все мы лишь выполняем Божий план. Даже та несчастная женщина, которой кажется, что она предала всех.
– Энья? А она предала?
– Предала мыслью, словом и поступком, – ответил он. – Предала, совершенно искренне и полностью осознавая свое предательство. Но разве и Иуда не исполнил роли, ему назначенной?
– Не понимаю, – сказал я.
– И никто от тебя этого не требует. Герои – вовсе не для того, чтобы понимать мир, в котором они живут. Герои – для того чтобы с ним сражаться, – сказал он и усмехнулся. – Попробуй ножку, – указал на куропатку. – Испекли ее в меду и с корицей. Чрезвычайно вкусно.
Утром меня вызвали в келью к аббату. Пришел за мной брат Зенобий. Накануне он казался веселым мужчиной, любящим хорошо поесть и выпить, – просто пример монаха-чревоугодника из фиглярских стихов. Нынче же от него вчерашнего осталась едва лишь тень. Были у него мертвые стеклянные глаза и опущенные книзу уголки рта. Провел меня в келью аббата без единого слова.
Там стояли только каменное ложе без матраца, подушки либо одеяла и два низких табурета. Мы с Зенобием присели на них. Лицо у главы монастыря было бледным, будто он не спал всю ночь.
– Человек в моем возрасте частенько не в силах понять: его сны суть ниспосланные видения или всего лишь старческие мороки, рожденные в разуме, пребывающем между сном и бодрствованием, – сказал он и вздохнул.
Я молчал, ожидая, каковы будут его дальнейшие слова, хотя, сказать по правде, и боялся их.
– Но я осмелился считать, что сон, который я увидел прошлой ночью, не просто бессмысленный кошмар. Быть может, я совершил ошибку… – снова вздохнул он – на этот раз еще глубже, чем в прошлый раз.
Я все еще молчал.
– Ты должен уйти отсюда, Мордимер, – наконец решился он. – Тропа твоей жизни уводит прочь из Амшиласа. Но прежде брат Зенобий сделает так, чтобы ты мог выжить в мире, который нас ожидает.
– Конечно, отче. Исполню все, как должно, – отозвался монах. Голос его был чрезвычайно хмур – что, впрочем, гармонировало с его видом. – Хотя ты и знаешь, что гарантировать я ничего не смогу…
Я все еще ничего не понимал, но к подобному чувству уже успел привыкнуть. Потому лишь поддакнул, хотя на кончике языка крутился вопрос: «Если ты изгоняешь меня из Амшиласа, что мне с собой сделать?» Ведь, если я не мог укрыться здесь, будущее человека, обвиненного в убийстве императора и творении колдовства купно с отправлением ереси, рисовалось в темных тонах. Впрочем, «в темных» – это еще слабо сказано. Похоже, непросто было бы найти цвет, соответствовавший тому будущему.
– Увы, мне это известно, – сказал аббат, отвечая Зенобию. Потом взглянул на меня: – Мы соберем тебя в дорогу и благословим. Остальное будет зависеть от тебя самого.
– Спасибо, отче, – ответил я, поскольку – что ж другого было мне говорить?
Он кивнул.
– Однако прежде ты будешь посвящен в тайну, которая ведома лишь немногим из живущих в сей юдоли слез. Тайну, которую немногие знали до тебя – и немногие будут знать, когда тебя уже не станет. Ведь то, что тебе следует узнать о тайне Амшиласа, – тоже было в моем видении.
Я похолодел. Покинуть безопасный Амшилас и двинуться в путь, где меня станут преследовать, будто бешеного пса (весь остаток моей короткой жизни), – это было ударом. Но тот факт, что я стану еще и отягощен знанием о монастырских секретах, было ударом вдвойне, поскольку позволяло подозревать, что жизнь моя окажется не только коротка, но и закончится весьма болезненным способом. И подумать лишь: бедолага Мордимер никогда ничего не желал более того, чтобы сильные мира сего не обращали на него внимания! Отчего людям не удается исполнить даже столь простые мечтания?