– Так вы просите о гостеприимстве, инквизитор? – Спросил он. – Это большая честь, и мой замок в вашем распоряжении так долго, как захотите.
Это были только слова, и они ничего не значили. Мы оба отлично отдавали себе в этом отчёт.
– Я не пробуду дольше, чем одну ночь, – вежливо пообещал я.
Он знал, что я вру, и я знал, что он знает. Трудно найти большее взаимопонимание между двумя людьми.
– Когда устроитесь как следует, я приглашаю вас на скромный ужин. С удовольствием послушаю сплетни из Хеза. Мы, провинциалы... – он слегка пожал плечами.
Это был опасный человек. Он интересовался сплетнями из Хеза так же, как ваш покорный слуга подыгрыванием влюблённым парам на лютне или переодеванием в русалку, распевающую провансальские песни.
Его следовало остерегаться. Это, конечно, не значило, что я начал верить в историю Хоффентоллера о демонических ритуалах. Наш злой мир был полон решительных людей, которые в этой решимости видели их единственную надежду на спасение. Жизнь, как правило, не благоволит существам слабым и сентиментальным, сердца которых полны угрызений совести, как лисья шкура блох. И им везло, если кто-то этот мех им только потреплет, а не сдерёт до мяса. Рейтенбах производил впечатление человека, достойного уважения, скорее коллекционера шкур, чем их донора.
Ужин на самом деле был скромным, поскольку золотые кубки только выглядели так массивно, однако я смог их поднять. Для начала, были поданы рыба в желе, щука в травах, судак с апельсинами и изюмом, а также похлёбка из раков и бобровые хвосты в густом медовом соусе. Потом на столе появились куропатки, паштет из журавлиных языков и соловьиные яйца, фаршированные икрой. С некоторой тревогой я ждал, когда от рыб и птиц мы перейдём к животным, живущим на суше, ибо желудок скромного инквизитора, привыкшего к корочке сухого хлеба, запиваемого кружечкой воды, мог не выдержать употребления всех этих кушаний, которых не жалел гостеприимный хозяин. Не пожалели также и напитков, с необычайной быстротой доливая мою пустеющую чашу. Я мог только мысленно улыбаться, ибо маркграф Рейтенбах не знал (да и откуда ему было знать?), что Бог в своей неизмеримой милости соизволил одарить вашего покорного слугу головой немного крепче, чем у большинства людей. И то, что я иногда впадал в состояние греховного опьянения, свидетельствовало не о малой крепости, а лишь о беспечности и неумеренности. Но сейчас я не собирался напиваться.
– Рейтенбах, – проговорил я, – люб-блю тебя как брат-та…
– И я т-тебя тож, – признался он, не попав поцелуем в мою щёку, а только в плечо. Краем глаза я заглянул в его глаза и улыбнулся.
– Господин маркграф, – сказал я, не пытаясь уже говорить как пьяный, – давайте поговорим как серьёзные люди, если вы не против.
Он выпрямился, и я увидел на его лице тень озабоченности. А может, мне только показалось.
– Прошу вас, мастер Маддердин, – ответил он таким голосом, словно и не выпил ранее трёх литров вина.
– Хоффентоллер, – сказал я.
– Я должен был догадаться. – Он хлопнул ладонями по бёдрам. – Горячая штучка эта его дочь. Вы бы видели, что она вытворяет, сначала потрётся грудями...
– Могу я её увидеть? – Прервал я его, ибо меня не интересовали подобные откровения.
– В любую минуту. – Он широко развёл руки. – Я же сказал, что мой замок в вашем распоряжении.
– А я просил, чтобы мы говорили как серьёзные люди, – напомнил я с улыбкой.
– Можешь поговорить с ней, Мордимер, а как поговоришь, можешь её даже трахнуть. С любой стороны, с которой только захочешь, – сказал он. – Женщины не только любят меня, но и склонны удовлетворять мои самые изощрённые запросы...
Признаюсь, что мне стало немного легче, поскольку он оказался не столь сильным человеком, каким мне показался. Ибо люди по-настоящему сильные никогда не хвалятся властью, которую имеют над слабыми. Или, быть может, он меня обманул, прекрасно зная, каким путём следуют мои мысли.
– Уважаю ваш талант, господин маркграф, – сказал я с восхищением. – К сожалению, мой успех у женщин, как правило, останавливается у дверей борделя.
– Вы что-то хотели перед этим сказать, – ответил он, глядя на меня, и я увидел, что его глаза остекленели.
– За императора! – Крикнул я, поднимая кубок. – За поход на Палатинат!
– З-зампратора, – признал мою правоту маркграф, и я наклонил его, чтобы он выпил чашу, не разлив при этом большую часть вина себе на кафтан.
– За императора! – Провозгласил я снова и вложил кубок ему в ладонь.
– П-пили уже за имп-пратора, – заметил маркграф.
– Даже если так, давайте ещё раз! – Вскричал я с восторгом. – Никогда не бывает достаточно здравиц для Светлейшего Государя!
– И на вас это не действует, и на меня не действует, – сказал он, когда мы выпили. Я увидел, что его глаза вновь такие же, как и раньше. – Чего вы хотите, мастер Маддердин?
– Правды, – ответил я без улыбки.
– Каждому кажется, что он хочет только истины. – Он потянулся за кувшином с вином. – Только когда он её добивается, оказывается, что он хотел только красиво упакованной лжи. Нет истины как таковой, – добавил он. – Есть только интерпретации.
– Богохульство! – Сказал я резким тоном. – Ибо есть истины, которые никто оспорить не может. Как та, что наш возлюбленный Господь сошёл с креста муки своей и огнём и мечом наказал всех врагов. Назовите это интерпретацией, а не святой истиной, я здесь и сейчас арестую вас как смертельного врага Церкви!
– Я не имел в виду доктрины веры, мастер Маддердин, – ответил он спокойно, хотя мне казалось, что он редко слышал подобный тон. – Только несовершенства души. Ибо я больше верю в человеческую глину, чем в хрустальные идеалы.
– Хайнц Риттер, – заключил я. – Это цитата из его произведения, если не ошибаюсь...
Он покивал головой и наколол кусок грудки куропатки на двузубую вилку. Рассмотрел его на свету.
– Да, да, – признал он. – Разве не превосходный поэт? Вернёмся, однако, к делу. – Он положил мясо обратно на тарелку. – Завтра после обеда у вас будет возможность познакомиться с дочерью Хоффентоллера, а если захотите, поговорите с ней наедине. Я не хочу неприятностей, мастер Маддердин, и особенно я не хочу неприятностей с людьми вашего уровня. И я не желаю, чтобы вы прислали ко мне в замок своих друзей в чёрных плащах.
– Спасибо, – сказал я, поскольку в его словах не было оскорбительного подтекста, а лишь констатация фактов. – Объясните мне, однако, если позволите, почему вы не хотите отдать девушку отцу, коль уж из ваших слов я понимаю, что вы уже не испытываете к ней столь горячей привязанности, как раньше?
Он какое-то время смотрел на меня безвыразительным взглядом.
– Что вы знаете, – заговорил он наконец, и в его голосе звучала неожиданная горечь. – Да что вы знаете...
Меня разбудил широкоплечий слуга с лицом армейского придурка, который внёс в комнату таз с горячей водой и полотенца. Сразу за ним появилась служанка, выглядящая как его родная сестра. Она несла поднос с холодным мясом, хлебом и вином.
– Когда ос-ве-жи-тесь и под-кре-пи-тесь, господин, позовите. Я отведу вас к его светлости маркграфу, – слуга, запинаясь, договорил заученную фразу и уставился на меня водянистыми глазищами.
Я кивнул ему головой и помыл руки, лицо и волосы в тёплой воде. С каждой минутой утреннее похмелье немного ослабевало. А когда я на одном дыхании выпил кружку превосходного вина, я вдохнул глубже. Я чувствовал, что возвращаюсь к жизни. Мне было интересно, как дела у Рейтенбаха и как он перенёс нашу ночную пьянку. Однако перед разговором с ним я собирался поговорить с Курносом и близнецами. Не зря же они провели всю ночь в людской, и я надеялся, что они тоже пили со слугами Рейтенбаха. И что эти слуги распустили языки, В конце концов, разве Писание не учит нас, что «в вине заключается истина»?
Холодное мясо и свежевыпеченный хлеб придали мне сил, кувшин вина стёр отвратительный привкус, царящий во рту, и привёл к тому, что болезненная утренняя тяжесть превратилась в весёлую бодрость. Я вышел в коридор.
– Где спали мои люди? – Спросил я ожидающего у двери слугу. – Отведи меня туда.
– Но господин маркграф… – начал он.
– Отведи меня туда, – приказал я холодно, – третий раз повторять не буду.
Мои товарищи ещё сидели в людской, так что я вытащил их во двор, поскольку не хотел, чтобы чьё-то слишком бдительное ухо прислушивалось к нашему разговору.
У близнецов были серые лица и опухшие глаза.
– Здорово побухали, – буркнул Первый.
– Ой, здорово, – признал его брат.
– Здоровее, чем здорово. – Курнос отхаркнул из глубины лёгких и сплюнул в угол зелёный комок мокроты.
– Я так понимаю, что у вас есть много чего мне рассказать, – сказал я любезно.
– Подобрал же я себе службу, чтоб ей проказу и холеру, – прорычал Курнос. – Будто воду из камня выжимал.
– Но кое-что, правда, разузнали... – Первый поднял указательный палец. На его конце отрос грязный коготь.
– Я превратился в слух, – отозвался я.
– То, что маркграфу она нравится, это ясно, – сказал Первый. – Но он её, правда, отдаёт слуге, повару, конюху, помощнику садовника. Всем, кому попало...
– А значит, мстит за что-то. – Я потёр губы кончиками пальцев, после вчерашней ночи они были сухими на ощупь. – Но девушка не хочет уезжать.
– Может, ей понравились эти забавы... – ухмыльнулся Второй.
– Кто знает...? – Ответил я, так как по опыту знал, что и не такие умы, как мой, блуждали в лабиринтах женских чувств и желаний, где жажду и боль разделяет очень узкая граница. – Может, он её шантажирует или угрожает?
Первый, не заинтересованный моими рассуждениями, занялся обкусыванием грязного когтя, однако Курнос покачал головой.
– Я помню похожий случай, Мордимер, – сказал он, закрывая глаза. – Бригитта Лойцл была похищена бароном Таннхаузером. Её отец сумел убедить местного епископа, чтобы он помог дочери. Но девушка предпочла остаться в замке и сказала, что довольна гостеприимством барона. Потом оказалось, что Таннхаузер угрожал, что убьёт её младшую сестру, если Бригитта от него уйдёт. Дело выяснилось, девушку освободили, и она очутилась, в конце концов, в хорошем борделе. И это по собственной воле. Понравилось это дело...