По узенькой грязной лестнице спустился в подвал. Толкнул первую попавшуюся дверь и очутился в маленькой комнатушке. Лампочка без абажура освещала обшарпанные, заляпанные коричневатыми брызгами стены, пол из простых струганых досок, жирный и липкий, в красных воспаленных сгустках запекшейся крови. (На полу лежала освежеванная туша, снежными проталинами белели кости.) Посреди комнаты возвышались две внушительных размеров колоды, основательно иссеченные. В одну был воткнут топор с красиво, как у алебарды, изогнутым лезвием.
Я попятился и попал в закуток, где на электрической плитке стояла сковородка, на сковородке, придавленный камнем, лежал распластанный цыпленок, уже начавший подрумяниваться, шкворчало масло.
Всюду своя жизнь, шептал я, плутая в подвальных закоулках. Через заставленный ящиками коридорчик, мимо прикнопленной к фанерному стенду стенгазеты (она была так засалена, будто в нее заворачивали ветчину) я наконец вышел к двери с надписью: «Директор». Дверь показалась мне знакомой, с тем большей уверенностью я толкнул ее.
Комнатка изгибалась сапогом. Голенище, в котором я очутился, было относительно просторным, несмотря на то, что большую его часть занимал шкафчик (застекленные дверцы завешены бумагой). Загогулинка же, куда я, вытянув шею, заглянул, была узка и куца, канцелярский стол закупоривал ее, будто пробка.
За столом сидел человек в белом, хорошо накрахмаленном халате, голубой сорочке, при галстуке. Он походил скорее на врача, чем на работника торговли.
— Ах, вы теперь здесь, — сказал я.
Он сразу узнал меня, так что я не стал напоминать о маленьком магазинчике и пропавшей дубовой, с золоченой инкрустацией двери, которая должна была закрыть опущенный до земли оконный проем. Протянул мне деньги.
— Пропажа, как видите, обнаружилась. Возмещаю ваши убытки.
— Не надо, — сказал я. — А вы, значит, при переходе с места на место дверь с собой захватили? Нехорошо, свалили все на Суфлера…
Директор перемахнул через стол таким манером, каким спортсмены прыгают через гимнастического козла, и приземлился передо мной. В новых ботинках я был выше него. Он достал из шкафчика с завешенными стеклами бутылку коньяка.
— Рад встрече с вами. Возьмите хоть это.
— Нет, нет, — резко сказал я.
Он опустил бутылку на стол и протянул мне руку.
— Виталий.
Я с неохотой ее пожал. Тогда он извлек еще две бутылки и поставил их рядом с первой.
— Да честное слово, не надо, — сказал я.
— А что надо? — спросил Директор.
У него была странная манера разговаривать: он все как будто подмигивал, но не явно, а так, что приходилось сомневаться — не ошибаешься ли, — и в конце концов начинало рябить в глазах.
— Ничего мне не надо, — ответил я. поколебавшись все же: бремя жаркого из кокосов и вареников с вишнями тяготило меня.
— А что вы думаете о работе нашего магазина?
— Пахнет селедкой, а в продаже ее нет, — пожаловался я.
— Понял. — Он несколько раз бухнул кулаком в стену.
Через минуту в дверях возник огромных габаритов мужчина. Спутанные вялые волосы падали ему на лоб. Пахло от него пивом и луком.
— Снегуркин, селедку мы получили? — спросил Директор.
— Не успели бочку открыть, — прогундосил тот. Директор вдруг закосил глазом, как бешеная лошадь, и подскочил к Снегуркину.
— Постой, да ты что, опять?
Снегуркин отворачивался, стараясь на Директора не дышать.
Директор подхватил меня под руку и увлек из кабинета в коридорчик. Там мы остановились возле запомнившейся мне промасленной стенной газеты. Один угол ее свернулся наподобие китового уса. Директор этот угол аккуратно расправил, и глазам моим предстала заметка, написанная не синими, как все прочие материалы, а черными чернилами. Она была озаглавлена: «А Снегуркин все тот же».
Затем Директор потащил меня обратно. По дороге я успел заметить: распластанный цыпленок исчез из закутка вместе с плиткой и камнем.
Снегуркин стоял посреди комнаты в скорбно-виноватой позе, которая плохо вязалась с его могучей фигурой.
— А ведь я тебя предупреждал! — еще с порога закричал Директор. — Ты думаешь, я не вижу? Я все вижу. Рассчитываешь, с тобой и на новом месте будут церемониться, как я здесь?
— Спасибо вам, — промычал Снегуркин.
— Ты ведь и сам знаешь, какой из тебя работник.
— Па-а-аршивый.
— То-то и оно. Всё. Не проси. Выгоняю. Снегуркин пустил слезу.
— Нет, не проси. Хотя… — неожиданно отмяк Директор. — Все-таки мужик ты неплохой. Давай на прощание… — Он подошел к шкафчику, достал початую бутылку коньяка, три хрустальные рюмочки. — За твои будущие успехи.
Одну рюмку он подвинул мне.
— Я лучше пойду, — сказал я, и в самом деле направляясь к двери.
— Постойте. Теперь за вас! — провозгласил он. — За то, чтоб все, как вы, нам помогали работать.
Я поспешил домой, но через некоторое время заметил, что за мной едет грузовая машина. В кабине, помимо шофера, сидели Директор и Снегуркин. Я двинулся на них. Машина притормозила.
— Оставьте меня! — крикнул я и кулаком ударил по капоту.
Но едва вошел в квартиру, раздался звонок. На пороге стоял Директор.
— Совершенно правильно поступаете, — сказал он. — И я бы так себя вел.
Как факир, он хлопнул два раза в ладоши. Из лифта выплыли Снегуркин и шофер, оба в белых фартуках, и, потеснив меня, торжественно внесли в прихожую огромную, перетянутую веревками коробку.
— Постойте. — Я сделал попытку их задержать. Не обращая на меня внимания, они проследовали в кухню, положили приношение на стол и, пятясь и кланяясь, удалились. Директор, молитвенно сложив руки лодочкой, тоже исчез в лифте.
Я ухватился за оставленный подарок — не тут-то было, в одиночку я с трудом мог его сдвинуть.
— Вернитесь немедленно! — крикнул я, выбежав на лестницу.
Эхо моего голоса и сбегающих по ступенькам шагов было мне ответом.
Директор и Редактор
Я вернулся в квартиру. На кухне уже хозяйничала Калисфения Викторовна. Она распаковала коробку и рассовывала ее содержимое в холодильник и шкафы. Коньяк группировала на столе.
— Баранья нога! Ну, как я могла ошибиться! — Голос ее радостно звенел. — Конечно же, баранья нога. Ведь это так просто.
— Что случилось, мама? — В дверях возникла Вероника.
— Ах, дочка! Все объяснилось. Баранья нога! Ты поняла? Мне снился корабль и полные трюмы желудей. Это же к бараньей ноге!
— Молодец, Дмитрий. — Вероника обняла меня и чмокнула в щеку.
— К сожалению, не молодец, — сухо ее отстраняя, сказал я. — Ногу необходимо вернуть. Как и все остальное.
Немного передохнув, я поплелся в магазин. В подвальном закутке жарился новый цыпленок. Директор был без халата и без галстука.
— Послушайте, — не скрывая раздражения, сказал я. — Заберите вы свою ногу. У меня сил нет ее тащить.
— Ладно, будь по-вашему, — всем видом выражая горькую обиду, сдался он. — Только сейчас ни одной свободной машины нет. Посидите пока. — А сам подошел к шкафчику, отворил дверцу. Я вскочил. — Да нет, не коньяк, — успокоил меня он. Достал пузырек, накапал в рюмку пятнадцать капель. — Сердечные. — И, скривившись, выпил.
— Ну-ну, вы еще молодой, — утешил его я.
— Кстати, — спохватился он. — Селедка поступила в продажу. Хотите посмотреть?
— Верю, — сказал я.
Машина прибыла только к закрытию магазина. Директор лично поехал меня сопровождать.
Едва мы вошли в подъезд, ноздри мои затрепетали. Директор глянул на меня дружелюбно. По мере того как лифт нанизывал этажи, аппетитный запах усиливался. Когда о распахнул дверь квартиры, он ударил в лицо раскаленным южным ветром.
Вероника и Калисфения Викторовна хлопотали у плиты.
— Это… что? — запинаясь, спросил я.
— Это… баранья нога, — выдержала мой взгляд Вероника. — Что теперь сделаешь? — ополаскивая соусницу, заметила она. — Ну, не утерпели, приготовили. Пригласи его отужинать, и все проблемы.
— Не забывайте, что вы попали в знаменитую семью, — напомнила мне Калисфения Викторовна. — В нашем доме долго находилась говорящая щука…
Я вернулся в прихожую.
— А вы, оказывается, шутник, — игриво хлопнул меня по плечу Директор. И деловито кивнул. — Как это мило с вашей стороны. В машине у меня помидоры. Прямо с грядки…
Помимо помидоров, он принес зеленый лук и редис. А когда сели за стол, потирая руки, воскликнул:
— Если чутье мне не изменяет, где-то в доме должен быть коньячок!
Вечер пролетел незаметно. Директор очаровал женщин и Элизабета, которому отдал вкусную косточку. Понравился Директору и щегол.
Ночью мы впервые повздорили с Вероникой.
— Зачем вы это сделали? — говорил я. Вероника дулась и не отвечала.
Когда я проснулся, Калисфения Викторовна радостно сообщила: рано утром заезжал Директор и оставил огромного судака. По словам тещи, Директор был очень тронут тем, как его приняли накануне, и обещал быть к обеду.
— Ни в коем случае! — вскричал я. — Ни в коем случае. Рыбу надо немедленно вернуть.
Калисфения Викторовна потупилась.
— Я уже начала готовить…
К обеду Директор привез две великолепные дыни. Потом он ненадолго уехал и вернулся к ужину с корзиной анчоусов.
Когда он появлялся, течение жизни в доме убыстрялось. Встречать его высыпали все. Калисфения Викторовна, завидев дорогого гостя, расплывалась в улыбке.
— Вы похожи на моего мужа в молодости, — признавалась она.
— Я соскучилась по людям, — говорила Вероника. — А он такой славный.
Элизабет бродил за ним, как на веревочке.
Иногда Директор появлялся в сопровождении Снегуркина. Директор шествовал впереди, на ходу стягивая перчатки, а тот следовал за ним, тяжело нагруженный свертками и пакетами, и пыхтел, как паровоз. Снегуркин помогал женщинам на кухне, а то тихо спал где-нибудь в углу, сидя или стоя. Он был молчалив. Открывал иногда рог, однако слова не шли. Директор любил его поддразнивать. Усаживался напротив и, удобно закинув ногу на ногу, приступал к беседе.