Но встретили нас прохладно: у инженера сидел Директор.
— Чего явился? — спросила инженер у Коли. — Опять прощения будешь просить? Не прощу.
— Не помогла! — обиделся на щуку Коля и помчался ее выпускать.
А меня Директор ухватил за рукав, Он был мрачен. Спросил:
— Помнишь мою супругу? Позаботься о ней. А то и меня выселять собрались. Видишь, в нежилых помещениях прятаться буду.
— А товарищу вашему с трубкой передайте, что я по-прежнему весела и беззаботна, — наказала мне инженер. — За мной ухаживает скорняк, состоятельный человек. Обрабатывает шкурки кошек и собак. И уже сделал мне предложение.
Связи рушились и возникали на моих глазах, прорастали новыми побегами, и невозможно было увидеть вязь отношений и судеб застывшей — она изменялась каждую секунду. Каждую секунду какие-то хвостики, кончики оказывались повисшими, неувязанными. Но тут же и они вплетались в общий рисунок, зато высвобождались и вырастали, словно клубничные усы, другие.
Я заглянул домой. Барсуков сообщил, что Володя меня не дождался и ушел куда-то, правда, успев починить мой будильник. Комната и точно была наполнена убаюкивающим тиканьем. Я прилег и сразу уснул, Разбудил меня не звонок будильника, а стук в дверь, Это пожаловал Луйкин. Вид у Пети был строгий.
— На работу устроились, гражданин? — Он, не мигая, смотрел вдаль, и, должно быть, видел поле ромашек.
— Петя! — сказал я. — Ты не узнаешь меня?
— Вы, я гляжу, совсем распустились. Какой я вам Петя?
Рука все болела, и я понял, что должен показаться врачу. Захватив починенный будильник, я вышел на улицу. По привычке хотел идти пешком, но рядом затормозил троллейбус. Я удивился и неуверенно направился к нему. За баранкой сидел Володя, В кабине возле него нашлось место и для меня.
— Говорящая щука научила меня многому, — говорил мой друг. — Учитель, наш старичок, отдал мне ее с легкостью. Сперва я не понял, почему. А сейчас оценил его мудрость. Каждый сам должен убедиться: нельзя уповать на чудеса. Все от самих людей зависит. Вот я теперь буду водителем троллейбуса. Не надо угонять, надо просто хорошо работать.
— А я хотел бы перестилать крыши, — признался я.
— И отлично! — подбодрил меня он.
Очереди в прихожей не было, и женщина в странном наряде, будто сошедшая с полотна, на котором был изображен накатывающий морской вал, приняла меня сразу. Просила рассказать о себе. Я заговорил. Извинялся за сбивчивость. Объяснял, что отношусь к тем людям, которые сами себя не понимают, да еще и других запутывают.
Она слушала. А принесенный мною будильник журчал — это текло время.
— Сколько обезрыбленной воды утечет до тех пор, пока я поправлюсь? — спросил я.
— Мне кажется, вы совершенно здоровы, — сказала она.
Но укол сделала. И нетерпеливая тревога охватила меня: многие крыши в городе протекают, надо немедленно их латать, вот-вот начнет таять снег.
С улицы в комнату проникли резкие грохочущие звуки. Я поднялся и подошел к окну. Внизу, в переулке, стоял грузовик. Кузов был заполнен до краев. Вероятно, с порожними рейсами удалось-таки покончить. Двое — один высокий и сутулый, другой маленький и худой — сгружали из кузова на асфальт листы железа.
— Пойдемте со мной, — позвал я женщину в старомодном наряде.
Мы вышли из дома. Курчавился в воздухе редкий снежок. И светило солнце.
Сутулую фигуру я сразу узнал.
— Дядя Гриша, — говорил я, приближаясь и разглядывая его. Черное пальто, чересчур широкое и длинное, закручивалось вокруг коленей винтом, такими же винтами закрутились брюки от коленей до черных штиблет. — Ну да, это вы. Но зачем вы отпустили усы? А впрочем, понятно, ведь Автор сбрил бороду…
А напарника его я рассмотрел, лишь когда он спрыгнул из кузова на землю. Я увидел: из-под его ушанки выглядывает белая челка…
Ошибки быть не могло: приближалась весна, люди начинали собираться на крышу.