— В таком случае, почему я ничего не помню из своих прошлых жизней, господин Блут? — спросила Вероника. — Видимо, я была ужасной грешницей. Получается, путь в бессмертие уготован лишь праведникам? Но не скучна ли тогда будет такая вечность?
— А насчет воспоминаний, Вера, — продолжал Блут, — у вас разве никогда не было чувства, что вы все это когда-то уже видели?
— Это вы о синдроме déjà-vu? — усмехнулась Вероника.
— И где доказательства того, что ты действительно вспомнил что-то, а тебе не показалось, что ты что-то вспомнил? — подхватил Граф.
— Мы зря обсуждаем память в качестве функции души, — сменил тактику Блут. — За память отвечает мозг. Душе предназначается другое.
— И что же? — подзадоривала его Вероника.
— Любовь, ненависть, да многое, в общем-то, — ответил Блут. — Одним словом, душа предназначена для проявления чувств, Вера.
— Но это уже не есть бессмертие, господа, — произнес Граф. — Его вообще нет, ибо почему тогда человек так страшится смерти? Почему перед ее лицом он становится жалок до такой степени, что забывает про все свои добродетели: достоинство, честь, долг?
— Ну полно, господа! — воскликнула Вероника. — Наш разговор опять скатился к одной теме. Я больше не желаю говорить о смерти.
— Ваши желания — закон для всех присутствующих, Ника, — произнес Граф и скрестил руки на груди. В отличие от Блута, использовавшего в обращении к Веронике первую часть ее имени, Граф применял вторую — «Ника». — О чем же вы поведаете нам сегодня, любезнейшая?
— А я надеялась, что хотя бы сегодня меня избавят от роли рассказчицы, — улыбнулась Вероника.
— Я как раз пытался, но мне опять не позволили, — продолжал обижаться Блут.
— Ника, у вас наверняка есть мечта? — спросил Граф.
— Как же можно задавать такие бестактные вопросы, сударь? — возмутился Блут. — Вера, вы совершенно не обязаны отвечать.
— Отчего же, господа? — Вероника кокетливо повела плечами. — Мечта у меня, как и любого человека, безусловно имеется, и я не делаю из этого тайны. А мечтается мне — объехать весь мир, собственными глазами увидеть чудеса света. Как это было бы прекрасно!
— Ничего невозможного, чтобы воплотить в жизнь, — заметил Граф. — Но любое путешествие рано или поздно утомляет, хочется где-то остановиться. Где бы хотелось жить вам, Ника, в какой из стран?
— Сложный вопрос, Граф, — рассмеялась девушка. — Придется ответить, что в Эльдорадо.
Граф одобрительно крякнул и поклонился.
— Где это? — не понял Блут. — Я, признаться, запамятовал.
— Если б знать, — усмехнулся Граф. — Боюсь, на картах этого государства не сыскать.
— Колонизаторы думали, будто нашли мифическую страну, когда обнаружили, что у индейцев майя посуда и прочая утварь из золота, — добавила Вероника.
— Их постигло разочарование, — ухмылялся Граф.
— Не те ли это индейцы, — быстро оправился от смущения Блут, — что построили пирамиды до самого солнца?
— Вы сами-то в это верите? — Граф снисходительно посмотрел на него. — Как бы их тогда построили?
— А что я? — защищался Блут. — Так говорят. Может, осмелитесь утверждать, что вообще никаких пирамид не было?
— Были, но только на земле египетской, — ответил Граф. — Они и сейчас там стоят, если не ошибаюсь.
Наконец оба оппонента умолкли, красноречивыми взглядами апеллируя к Веронике.
— Вы оба правы, господа, — она не замедлила со своей примирительной речью. — Индейские пирамиды Луны и Солнца поражали своими размерами. Но с пирамидами из Египта они сравнения не выдерживают. Интересно, что чувствуешь, находясь внутри этих сооружений?
— Могильный холод, я полагаю, — иронизировал Граф.
— А правда, что в Египте этом Сфинкс сидит, восьмидесяти футов в холке? — продолжал интересоваться Блут.
— Вырублен из целой скалы, — кивнула Вероника.
— Разве ж такое возможно? — изумился Блут.
— Так проще, — прокомментировал Граф. — Никакого материала покупать не надо, привозить его надобности тоже нет. Берешь скалу — и рубишь.
Блут недоверчиво покосился на собеседника.
— В Древнем Египте так часто делали, — подтвердила Вероника. — Например, свои знаменитые обелиски они тоже прямо в скале вырубали, обрабатывали три стороны и только потом отделяли и доделывали четвертую.
— Дикий все-таки народ, — покачал головой Блут. — А Сфинкс тот и впрямь страшенный?
— Говорят, что страху на подданных фараона нагонял, — подтвердила Вероника. — А еще его песком все время заносило, откапывать приходилось.
— Сколько ж там песка, что такую махину засыпало? — недоумевал Блут. — Не хотел бы я там квартироваться. А правду говорят, будто Клеопатра, царица египетская, жемчужины в уксусе растворяла, а потом пила?
— Не знаю, — рассмеялась Вероника.
— А вы сами-то уксус пить пробовали? — спросил Граф.
— Гадость отменнейшая, даже в разбавленном виде, — Блут поморщился. — Но я полагал, что жемчуг вкус как-то облагораживает…
— А Китайская стена никогда не вызывала ни у кого восторга? — сменила тему Вероника.
— Которая Землю опоясывает? — уточнил Блут.
— Китай, по-вашему, на всей Земле простирается? — недовольно заметил Граф.
Чтобы как-то разрядить накаляющуюся обстановку и не выглядеть замкнувшимся в себе молчуном, я решил поучаствовать в разговоре:
— Строили же люди когда-то! Не то что ныне. Храмы греческие вон по двадцать веков стоят, и ничегошеньки им не делается.
— Бывал я в Греции, — тут же откликнулся Блут. — За товаром ездил. Акрополь их видел — развалюха, да и только. Так что не скажите, милостивый государь.
— Акрополь был превращен в пороховой склад, господин Блут, — вступилась за меня Вероника. — От взрыва и пострадал.
— Помилуйте, Вера! — лицо Блута вытянулось. — Порох? У греков?
— Сие имело место не далее как в прошлом веке, если не ошибаюсь, — разъяснил Граф. — А по поводу вечности тоже готов не согласиться. Мало чего сохранилось с давних времен, как ни прискорбно: если архитектура, то в виде развалин, если скульптура, то копии. А чаще всего просто описания историков. И почему, спрашивается, я должен им верить?
— Это ваше право, Граф, — Вероника обезоруживающе улыбнулась. — Я лично верить готова, верить и восхищаться. Вы только представьте: Афина шестидесяти футов высотой, из бронзы, стояла на берегу, и сияние ее на солнце было видно далеко проплывающим галерам.
— Не сохранилась, — вставил Граф.
— К сожалению, — пожала плечами девушка.
— Венера до нас тоже без обеих рук дошла, — добавил Блут.
— Вы имеете в виду Венеру Милосскую? — переспросила Вероника.
— Ее, — кивнул промышленник. — Ученые теперь гадают — и что она интересно этими руками раньше делала?
— Руки мастеров — вот чему мы все должны быть благодарны. — Слова Блута навели Веронику на новую мысль. — Если позволите, я бы хотела упомянуть одного греческого художника…
— Внимать вашим речам, Ника, мы готовы в ущерб всему остальному, в любое время, — выразил свое отношение Граф.
— С преогромнейшим удовольствием! — вторя, закивал Блут.
— Звали его Зевскис, — улыбнулась осыпанная комплиментами девушка. — Если он рисовал какой-нибудь фрукт, на изображение слетались птицы. Однажды он решил нарисовать прекрасную Елену. Ему позировало пять самых красивых натурщиц. От каждой Зевскис взял только самое лучшее. Ни один мужчина не мог отвести взгляд от получившейся картины, стояли возле нее часами.
— Тоже сгинула во времени?! — с сожалением воскликнул Блут.
— Увы, — кивнула Вероника, горько улыбнувшись.
— Наши художники тоже не лыком шиты, — Блут решил поделиться своими знаниями. — Говорят, когда Спасителя в Новгороде на иконе изображали, его рука на утро все время сжималась. Три раза переписывали. Рисуют разжатой, а она сжимается. Хотели переписать и в четвертый, как вдруг глас услышали: оставить, мол, надо как есть, а когда рука сама разожмется, так сразу конец Новгороду и настанет…
— Удивляюсь я вам, — недоверчиво усмехнулся Граф.
Пока они мило философствовали, я не спеша, с рассеянной улыбкой на лице, одну за другой заменил карты в колоде на «паркетные». Теперь можно было появляться и еще одному нашему игроку, и он не заставил себя долго ждать.
Артур появился в дверях, как всегда, одетый по последней моде и излучающий самодовольство человека, никогда ни в чем не нуждающегося. Он вполне мог бы найти применение своему таланту на сцене при ином стечении обстоятельств.
Как обычно, он заказал всем шампанское, а прекрасной даме корзину роз. После этого подошел и сел за стол.
— А слыхали свежую шутку, господа? — тут же выпалил он. — Приходит, значит, проигравшийся в пух и прах картежник в дом терпимости… Пардон, при даме дальше рассказывать совершенно невозможно-с.
— Как же так? — вознегодовал Блут. — Это нечестно!
— Обещаю, что при случае расскажу вам, чем там дело кончилось, — пообещал Артур. — Презабавнейшая история — живот надорвете от смеха.
— Бессовестно с вашей стороны так интриговать, — надула губки Вероника. — Мне тоже стало так интересно.
— Покорнейше прошу меня извинить, — Артур картинно приложил руки к сердцу. — Вам никак нельзя. Просите, что угодно!
— Тогда сию же минуту извольте рассказать другую шутку, — потребовала Вероника. — Приличную.
— Если, конечно, знаете таковые, — сострил Граф.
— Осмелюсь утверждать, что знаю, — отозвался Артур, победоносно глянув на него. — Одну.