– Ox ты! Настоящий. Макс, я тебя люблю.
– Кенийский.
– Иногда бывает полезно близкое соседство Старой Земли. Кое-что хорошее оттуда можно добыть.
– Кофе и оперетту. А вот и коллекция. Лучшее уже ушло – сам знаешь, как это бывает. Я же не знала, когда ты появишься, и не могла держать это вечно.
Перчевский отпил кофе. Закрыв глаза, он медленно гнал молекулы своего родного мира по вкусовым сосочкам.
– Понимаю. Я и не ждал, что ты будешь что-нибудь держать, если есть другой покупатель. Он открыл старинный альбом с марками.
– А ты не в сторону Улантского Марша подавался, Уолтер?
– Улант? Да нет, я был в другой стороне. А что?
– Слухи ходят, и мне любопытно стало. Ты же знаешь, как оно на Луне-Командной. Говорят, что Улант перевооружается. Сенаторы бьют копытом. Высшее Командование заверяет, что это чушь. Но у меня тут бывает пара хмырей из руководства Корпораций, и они говорят, что Служба просто темнит, а на самом деле что-то там происходит. И недавно тут проходило много тяжелых кораблей. И все они шли от Рукава к Маршу.
– Ничего этого не слыхал, Макс. Я еще не смотрел головизор, как вернулся. И так отстал, что уже, боюсь, никогда не догоню. Вот эта гамбургская… заметки на всю страницу. Что они значат?
– Их оставил Джимми Игл. Сразу почти, как мне досталась коллекция. Здесь много подделок. Фальшивые гашения. Большинство марок хорошие. Он пометил копии. Так ты вообще никаких новостей не знаешь?
– Макс, когда я вернулся из Иллвинда, я был так болен, что ничего не видел. И мне было все равно. Я понятия не имею, зачем мы держим посольство на этой дыре. Или зачем меня туда послали. Единственный раз я там видел местных жителей – двух взломщиков, которых мы поймали за попыткой открыть сейф посла. Миссия военной помощи им нужна, как Старой Земле второй Джошуа Джа. У них вполне адекватные методы убийства друг друга.
– Так ты даже не знаешь, чего учудил Джа?
– Нет, а что? Это я хотел бы услышать. Джошуа Джа был одним из самых вредных типов в политике Старой Земли. Репортеры головидения прозвали его клоун-принцем Сенегала. Головизионные каналы использовали его угрозы и напыщенные жесты для добавки юмора в выпуски новостей, которые иначе были бы слишком мрачны. Самопровозглашенный император Экваториальной Африки для своих подданных и соседей предметом для юмора не был. Его свихнувшиеся проекты и эдикты всегда оплачивались кровью.
– Пока тебя не было, он вторгся в Мавританскую Гегемонию.
Перчевский расхохотался:
– Шайка психов вломилась в чужой дурдом.
Старая Земля входила в Конфедерацию без права голоса. Но и Конфедерация, и правительство планеты избегали вмешательства в местные дела. Правительство – потому что никакой власти у него не было. Конфедерация – потому что затраты на исправление положения дел на родной планете рассматривались как неприемлемые.
Земля была одним из немногих миров Конфедерации, где существовало множество национальных государств. И единственным, на котором их число доходило до неимоверных двухсот двадцати девяти.
Юрисдикция правительства планеты действовала только в тех странах, где соглашались признавать его декреты.
Несколькими столетиями раньше на Земле было только два государства: Мировое Содружество и Соединенная Азия. Соединенная Азия в течение всей своей краткой и бурной истории была бессильна.
Мировое Содружество могло бы создать планетное государство, если бы не коллапс в Момент Падения, названный так потому, что в этот момент времени мощность производства белка в агропромышленном комплексе упала ниже требований абсолютного минимума выживания населения.
– Ты еще самого интересного не знаешь, Уолтер. За первую неделю мавританцы перестреляли половину собственных военно-воздушных сил. А империя потеряла в болотах целую танковую бригаду, потому что Джа приказал идти по прямой всю дорогу до Тимбукту. У головизионщиков был великий день. А на этой сиренево-коричневый фон. У нас есть на нее сертификат Фонда.
Перчевский поднял марку и посмотрел на ее реверс.
– У меня уже такая есть. Я просто смотрю.
– Ну, в общем, мавританцы оказались не такими неуклюжими, как имперцы. И осадили Дакар.
– А что делал Совет?
– Ржал до колик. Решили не мешать падению Джа. Дошли сведения, что другие страны не будут принимать беженцев из Империи. Джа и его банда слишком уронили репутацию Старой Земли.
– Старый Джош? Ты смеешься. Как можно уронить то, что лежит на самом дне?
– Ты высмотрел что-нибудь, что ты хочешь?
– Тебя, любовь моя.
– Остряк.
– В среду вечером?
– А что у тебя на уме?
– Партия в криббедж.
– Я тебе позвоню. Если в этом будет хоть какой-то толк. Если ты не будешь в каком-нибудь жутком месте с названием вроде Чаша Унитаза.
– На самом деле я думал насчет поехать на археологические раскопки в Леи.
– Странно, что ты их вспомнил. Еще кофе?
– С удовольствием. А что?
– В прошлом месяце они вскрыли новый зал. В отличном состоянии.
– Он открыт?
– Туда провели прозрачную трубу. Можно пройти и посмотреть, но ни к чему нельзя приблизиться.
– Тогда позвони мне. Если хочешь поехать посмотреть.
– Извини, Уолтер. – В магазин вошел еще один покупатель. – Чем могу служить, сэр?
– Что у вас есть по Франции двадцать первого века?
Перчевский ушел с головой в клочки бумаги, рассказывающие историю далекой и бурной эпохи. Наконец он выбрал себе семь марок для своей коллекции и расплатился со счета Уолтера Кларка.
– Макс, спасибо тебе за кофе. И придержи для меня эту берлинскую, ладно? Я тебе дам знать, как только надумаю. В среду удобно?
– Ладно, Уолтер. Я тебе завтра позвоню.
– Если меня не будет, оставь сообщение.
– Оставлю.
Он снова влез в автобус и вернулся в свою квартиру за двести километров.
«Дурак ты, – сказал он сам себе. – Проехать такой путь ради часа посплетничать».
Но ему, черт побери, стало лучше.
В прошлом он ездил куда дальше. Он сомневался, что Макс имеет хоть тень понятия, что она для него значит. Она была одной из немногих стабильных реалий его жизни. Она была вехой, на которую он выходил из диких джунглей Бюроленда.
Свои новые марки он вставил в альбомы с тщательностью хирурга. Достав блокнот, он вычеркнул их номера по каталогу из своего списка желаемых, отметив дату покупки и цену, уплаченную за каждую. Итог он внес в общий гроссбух, потом отметил тот факт, что в альбомах заполнено еще две страницы.
Вести подробные записи его вынуждало что-то, сидящее внутри него, какое-то непреодолимое побуждение оставить доказательство, что он взаимодействует со вселенной, пусть даже посредством начертания цифр. Были у него и другие блокноты, в которых он вел другие записи. События своей жизни он учитывал подробно.
И ничто из этого никогда не выходило за пределы его квартиры.
Интересно, что думают надзиратели из Бюро по поводу его списков и заметок? Он точно знал, что они их проверяют всегда, когда он отсутствует.
Перчевский кончил заниматься своей бухгалтерией. Потом оглядел стерильную комнату, и она вдруг показалась ему очень тесной и одинокой.
Он попробовал включить головизор и нашел канал новостей Луны-Командной. Поймал на низкой частоте. Там не было ничего, кроме бесконечного парада сообщений гражданской службы, хотя однажды комментатор упомянул о слухах о приближающемся значительном событии, касающемся даже Флота. Ожидалось что-то крупное, но природу этого пока трудно было определить. Режим секретности соблюдался необычно строго.
– А как же, – проворчал Перчевский в сторону голокуба. – Начальник штаба объявит победителей этого года в чемпионате Флота по нардам.
Луна-Командная была сердцем и мозгом Конфедерации. Здесь располагалась штаб-квартира Служб, которые были для Конфедерации костями и сухожилиями. Это была ось человеческого предприятия, объединенного только общностью вооруженных сил. И единственным волнующим событием за всю жизнь Перчевского было открытие доисторической базы пришельцев на обратной стороне Луны.
Военные не правили Конфедерацией. Но единственным препятствием на пути к военному правлению было джентльменское соглашение генералов и адмиралов придерживаться демократических форм. Верховное Командование запросто могло бы делать что захочет и когда захочет, если бы отказалось от этого обычая. На окраинах, подальше от глаз сенаторов, оно часто так и делало. Очень мало санкций мог применить к нему гражданский сектор.
Перчевский в раздражении выключил головизор. Он посмотрел лунный календарь в поисках лучшей точки обзора, надел китель и снова сел на общественный транспорт. На скоростном электрическом поезде он добрался за шестьсот километров до купола туристской обсерватории, выходившего на кратер Тихо. Здесь аттракционом был не сам кратер. Люди со ста тридцати четырех планет и более чем сотни доминионов, протекторатов, ассоциированных государств и внешних колоний Конфедерации слетались сюда не затем, чтобы глазеть на дыру в почве. Союзники и данники тоже кратером не интересовались.
И Перчевскому он был не нужен.
Купол обсерватории Тихо предлагал потрясающий вид Старой Земли. Его родины. Мира, где он не бывал уже восемь лет.
Тихо и другие купола – это была как раз та степень близости к своим биологическим корням, которая была нужна туристам. Перчевский откинулся на спинку глубокого кресла и пропускал мимо ушей записанную скороговорку комментатора.
– …где зародилась раса людей… возможно, также планета, откуда произошли сангарийцы… первое успешное приземление на внеземной объект двадцатого июля 1969 года по старому летосчислению… Нейл Армстронг… подъем Мирового Содружества после третьей мировой войны… Момент Провала, июль две тысячи сто девяносто четвертого года, привел к коллапсу. Корабли Рейнхардта вывозили беженцев из Содружества в межзвездные колонии с две тысячи сто восемьдесят седьмого до окончания лунных войн в две тысячи двести двадцать шестом. Иерусалимский Договор две тысячи двести двадцать восьмого года породил беспорядочные экспедиции и хаотическое заселение, которое теперь мы называем Первой Экспансией… Расточительство ресурсов и идеология расизма породили реакционный изоляционизм, который продолжался в двадцать четвертом и двадцать пятом столетиях. Космические полеты, даже на Луну, прекратились. Контакт с внешними мирами не возобновлялся до две тысячи шестьсот тринадцатого года, когда вице-адмирал Такэда Йосимура привел флот Новой Земли к Луне. Вскоре после этого Такэда встретил корабли Палисарского Директората.