А между тем есть и приятная новость: перед самым отъездом выпросил я таки у дражайшего Григория Ивановича его молосса чернобрылого. Слушая мои ежедневные мольбы и видя горячее желание владеть сим чудесным псом, дядя в конце концов сжалился и милостиво согласился оставить собаку. К удивлению моему, получил я даже сверх просимого! Григорий Иванович распорядился, чтобы и Харитон так же стал жить в моем доме. Причем дядюшка долго с ним прощался, плакал даже, а перед уездом взял с меня слово, что не обижу я слугу его верного, и будет жить он в довольстве и сытости. Признаться, туземец этот бразильский не шибко мне надобен. Но как мог отказаться я от дядюшкиного подарка? Вот и принял с дорогой душой — пусть живет на здоровье. Дом у нас большой, места всем хватит.
Относительно собаки у Григория Ивановича было непременное условие. А именно: должен я придумать молоссу имя звучное. При дяде-mo он вовсе без имени обходился, а тут Григорий Иванович постановил — всенепременно дать кличку. Причем не какую попало, а ту, которую сам молосс одобрит и выберет. Смех, да и только! Но куда деваться — согласился я. Дело вроде как не сложное.
Вот только не так все просто оказалось, как думалось. Три дня подряд, с самого дядиного уезда, только то и делаю, что кликаю пса. И Жук, и Полкан, и иные всякие имена называю — а он и ухом не ведет. Уж я в памяти все собачьи клички перебрал. Нет, ни на одну из них молосс не отзывается. Морду воротит, фыркает. Словно насмехается надо мной. Какое же имя ему надобно? Буду дальше гадать…»
Вика так увлеклась графскими записями, что даже не слышала, как в архив проскользнул Быстрицкий. Тот, видя, что его не замечают, требовательно постучал тростью по полу.
— Дорогой профессор, я вам не помешаю?
— Заходите, Эммануил Венедиктович, — девушка оторвалась от недочитанной страницы.
Коротышка в клетчатом костюме приблизился к столу и уставился на дневник.
— Что поделываете?
Виктория важно указала на предусмотрительно разложенные бумаги.
— Работаю с архивной документацией. Ну и заодно пытаюсь разгадать старинную загадку.
— Загадку? — глаза старичка вспыхнули живым интересом.
— Хочу узнать подробности родового проклятия графов Смолиных.
— Того самого, о котором упоминал отец Даниил? Он все-таки рассказал вам его?
Вика пожала плечами.
— Не совсем рассказал… Священник и сам толком ничего не знает — просто дал некую пищу к размышлению.
Внезапно она пристально глянула на коротышку.
— Эммануил Венедиктович, а ведь вы можете помочь в прояснении ситуации.
— Я? — лицо Быстрицкого вытянулось от удивления. — Но как?!
— Помните, вы говорили о сыне хозяина особняка, который умер в моей нынешней комнате?
— Верно, говорил, — с готовностью подтвердил старичок.
— Так вот, я думаю, это очень важная информация. Отец Даниил сказал, что проклятие Смолиных каким-то образом связано с первенцами и смертью. Вы что-нибудь знаете о смерти графского сына? Кроме того, что он скончался в моей спальне?
Эммануил Венедиктович отрицательно замотал головой.
— Нет, дорогой профессор — все, что знал, я вам уже выложил.
— Ладно, сама разберусь, — разочарованно вздохнула Вика. — В каком хоть документе находятся эти сведения? Что-то я пока нигде, кроме родословной, упоминаний о смерти мальчика не встречала.
— Сейчас найду! — Быстрицкий с энтузиазмом кинулся к бумагам на столе.
Его порыв был так стремителен, а движения настолько неуклюжими, что, едва коротышка дотронулся до аккуратно разложенных документов, они моментально слетели на пол.
— Одну секундочку, дорогой профессор. Я мигом все приберу, — затараторил Эммануил Венедиктович, опускаясь на четвереньки.
Виктории стало жаль его. «Старый, больной человек — а шестерит перед всеми, как затюканный малолетка. Впрочем, он сам виноват в своем положении…» Девушка начала помогать Быстрицкому собирать бумаги.
— Что вы, дорогой профессор, я сам… я сам… — повторял старичок, в то же время благодарно косясь на Вику.
Вдруг Эммануил Венедиктович глянул себе под ноги и тихо охнул. На его лице отразился неподдельный ужас. Виктория опустила глаза и тоже похолодела — лакированный ботинок старика стоял прямо на родословной графов Смолиных.
— Я не видел ее, честное слово — не видел, — запищал коротышка дрожащим голосом. — Это случайно вышло, простите меня!
Затаив дыхание, он поднял ногу с бесценного свитка. На нежной коже с золотым теснением красовался четкий отпечаток подошвы.
— Семен Семенович вышвырнет меня вон! — взвыл Быстрицкий. — И будет тысячу раз прав! Я испортил старинный документ! Ну почему я такой невезучий?!
Лицо старичка сморщилось, как печеное яблоко — он явно собирался заплакать. Вика схватила родословную и принялась счищать с нее след от ботинка. К счастью, кожа очистилась довольно легко. Перепуганный Эммануил Венедиктович тем временем продолжал орать во всю глотку.
— Мне конец! Какой теперь смысл жить?! Я самый пропащий человек на свете!
— Все в порядке, — громко произнесла девушка, стараясь перекричать его вопли. — Родословная не пострадала, успокойтесь.
Быстрицкий тут же заткнулся.
— В самом деле не пострадала?! — он взвизгнул от радости. — Милочка, я так вам признателен! Вы ничего не расскажете Семену Семеновичу?
— Ничего не расскажу, — пообещала Виктория, пряча родословную, от греха подальше, на дно сундука. — Но и вы уж, Эммануил Венедиктович, старайтесь впредь быть внимательнее. Договорились?
Старичок-одуванчик так резво закивал головой, что его пушистые волосы разлетелись во все стороны.
Дверь отворилась — на пороге возник Милош.
— Прошу проследовать на ужин, — прогудел он глубоким басом.
Выходя из архива вслед за Быстрицким, девушка захватила графский дневник. Она решила забросить его сейчас к себе в комнату, а позже, вечером, почитать перед сном.
Когда Виктория попала, наконец, на ужин, она обнаружила за столом новое лицо. Это был мужчина лет сорока, крепкий, широкоплечий, с внешностью боксера-тяжеловеса. Одетый в дорогой кашемировый костюм, он восседал рядом с Семеном Семеновичем. Едва Вика вошла, мужчина зыркнул на нее холодным серым взглядом. Быстрицкий кинулся представлять их друг другу.
— Долохов Сергей Константинович, вице-президент международной банковской группы «Торнадо», — пропел старик елейным голоском. — А эта очаровательная девушка — Виктория Олеговна Дружкина, профессор архивоведения.
«Профессор архивоведения» не произвела на банковского воротилу никакого впечатления. Поприветствовав ее каким-то невнятным бульканьем, Долохов тут же отвернулся и уставился в лежащую перед ним газету. На эту же газету смотрел и Тормакин. Компаньоны обменялись короткими взглядами и, не сговариваясь, поднялись со своих мест.
— Начинайте без нас, — сухо отчеканил Семен Семенович, покидая столовую.
Долохов сгреб газету боксерскими лапищами и молча вышел следом за компаньоном.
Вика посмотрела на оставшегося за столом Быстрицкого. Судя по растерянному лицу, он тоже не понимал, что происходит.
— Давайте есть, — вздохнул старичок. — Настя, подавай ужин.
Наблюдая за служанкой, расставляющей приборы, Виктория уже предвкушала великолепные блюда, которые вот-вот появятся на столе. Внезапно ее гурманские мечты оборвались. Ухо девушки уловило неясные звуки — будто кто-то разговаривал. Но кто и о чем, Вика разобрать не могла. Она покосилась на сидящего неподалеку Эммануила Венедиктовича. Он молчит и, похоже, ничего не слышит. Виктория перевела взгляд на прислугу. Настя все так же невозмутимо расставляет столовые приборы. Напрягая слух, девушка попыталась сквозь звон стаканов и тарелок разобрать странный разговор.
— Завтра все узнают об этом, — услышала она, наконец, мужской голос.
— Ну и что? — равнодушно ответил второй мужчина.
— Как — что?! — возмутился первый. — Надо что-то делать! Если эта информация дойдет до широких масс, твоей репутации конец. Я выкупил у редактора макет номера, но завтра эта газета будет во всех киосках.
«Газета! — Вика моментально сообразила, что разговор происходит между Тормакиным и Долоховым. И речь идет о той самой газете, которую она видела на столе. Девушка удивилась — почему банкиры, говоря о важных делах, всего лишь вышли из комнаты, а не удалились в более укромное место, где их никто не мог слышать? Очень неосмотрительно! До конца не осознавая, зачем ей это нужно, Вика продолжала вслушиваться в разговор.
— Ты так и не дал мне посмотреть эту чертову статью, — заметил Тормакин. — Что там? Эльвира назвала мое имя?
— Нет, пока не назвала. Прямо она не признается, кто отец ее ребенка. Но на твою личность намекает достаточно прозрачно. А журналюги — они мигом все вычислят. И что тогда?
Тормакин молчал.
— Ты знаешь Эльвиру — она по трупам пойдет, — продолжал Долохов. — Если денег от тебя не получит, скандал закатит международного масштаба! Мол, бедная моделька, соблазненная и брошенная всемогущим банкиром-миллиардером, осталась с малюткой на руках, без средств к существованию. И все потому, что папаша не пожелал признать своего отпрыска. Уже и фотку сыночка в газету тиснула. С душещипательной надписью: «Мальчик очень похож на своего папу», — Долохов тяжело вздохнул. — А у нас выборы в Госдуму — зачем нервотрепка? Семен, ну отстегни ты этой стерве бабла, пусть заткнется. Или ребенка признай — жалко, что ли? Тебе ж на той девке из-за этого не жениться, в самом-то деле! Чего ты уперся, как осел?
— Я как раз буду ослом, если заплачу Эльвире, — жестко отчеканил Тормакин. — И ребенка ее я тоже признавать не собираюсь — он не мой.
— Не твой?! — изумился Долохов. — Почему ты так уверен?
— И я, и Элька — светлокожие. А ее пацан — смуглый, как цыганченок.
— Так, секунду, — прервал его Долохов. — Откуда ты знаешь, что он смуглый? Я же только сказал про фото, но не показал его!
— Да зачем мне фото? Я этого пацана, как тебя сейчас, видел.