Только этого ей сейчас не хватало.
— В Москве пересечемся — тогда и поговорим.
Виктория почувствовала, что не может ничего рассказать брату. О чем она вообще думала, когда набирала его номер?
— Ладно, Толик, бывай.
— Викуль, у тебя все в порядке? Может, я таки подъеду?.. Ты чего, обиделась, что я назвал тебя главой экспедиции? Так это же для пользы дела было.
Девушка подумала, что если бы в данный момент ее волновала подобная чепуха, она была бы самым счастливым человеком на свете.
— Не обиделась я. Не дрейфь, будет тебе экспедиция в Карпаты. Пока.
— Эээ… А ты чего звонила-то?
— Про собачье зрение спросить, — отшутилась Вика и положила трубку.
Запрокинув голову, она уставилась в потолок. «То, что со мной происходит, я понять не могу. Значит, повлиять на ситуацию не в моих силах. Остается философски относиться: плыть по течению и ждать, когда время все расставит на свои места».
Время… Девушка глянула на часы. Почти десять. Спускаться на завтрак решительно не хотелось. Вика нажала кнопку у изголовья кровати и отправилась в душ — успокоиться и собраться с мыслями.
Когда она, заметно приободрившаяся, вышла из ванной, в дверь уже стучали.
— Иду-иду.
Вместо ожидаемой Насти на пороге стоял дворецкий.
— Профессор Дружкина, ваш завтрак.
Милош с большим достоинством прошелся по комнате и поставил на стол серебряный поднос. Затем развернулся и с не меньшим достоинством покинул комнату.
«Ясно, — подумала Виктория, наливая кофе. — После вчерашней истории с пощечиной служанку все-таки уволили». Она наскоро забросила в рот еду и, прихватив с собой графский дневник, поспешила в архив. Девушке не терпелось найти подтверждение тем фактам, которые она видела во сне.
На рабочем столе ждала найденная вчера пиктограмма. Теперь, когда установился ее автор, стало намного проще объяснить изображение безволосой женщины. Туземец Харитона принадлежал к индейскому племени. А ведь индейцы (Вика это хорошо помнила из книг Фенимора Купера, которые читала в детстве) очень любили снимать скальпы со своих жертв. По всему выходило, что на рисунке — жертва индейца со снятым скальпом. Но кто эта женщина? Зачем Харитон нарисовал ее? Усевшись в кресло, девушка стала рассматривать цветную картинку. Если с женской фигурой хоть что-то прояснилось, то все остальное покрыто непроницаемой тайной. Что означают дети, расположенные вокруг женщины? А знаки вверху пиктограммы? Они такие же, как на флаконе — между этими предметами определенно есть связь. Виктория вытащила из сундука матовый пузырек. Открутив крышку, она принюхалась, ожидая уловить знакомый аромат. Брови удивленно поползли вверх. Запаха не было! Девушка не знала, что и думать. Куда подевался ее острый нюх? А слух? Он остался таким же чутким? Вика прислушалась — тишина. Распахнула дверь — тишина. Поднялась в холл — тишина. Даже из столовой, где сейчас наверняка были люди, не доносилось ни звука. У Виктории все сильнее крепла надежда, что ее необъяснимые суперспособности исчезли. Но почему же они вообще появились? Девушка припомнила, что во сне колдун-оборотень для превращения в собаку брызгал на себя несколько капель эликсира. На нее упала всего одна капля. Возможно, она и вызвала изменения в организме, которые заострили животные инстинкты?.. Как бы там ни было, а действие эликсира закончено. Инстинкты опять вернулись на прежний, человеческий уровень. «Теперь превращение в черного мастиффа мне не грозит, — с облегчением подумала Вика. — Можно забыть эту историю, как кошмарный сон. Кстати, о кошмарном сне…»
В памяти промелькнула ужасная сцена гибели Илюшеньки. Что же происходило в графском семействе после смерти наследника? Судя по последней записи, прочтенной в дневнике, следующая, скорее всего, будет посвящена этому печальному событию. Устроившись в кресле, девушка с нетерпением раскрыла кожаную тетрадь.
24 июля
«Четвертый день, как схоронили мы Илюшеньку, солнышко наше ясное. Все немило сердцу теперь. День в ночь превратился, а ночь — и вовсе в дурной сон. Воет душа, как зверь израненный, и в голове такое брожение, что самому страшно. Зол я, неимоверно зол — на себя, на людей, на весь мир!!!
Решился сейчас писать в дневнике — может, хоть это меня немного успокоит. С чего же начать? Пожалуй, с того жуткого момента, когда обнаружил я бездыханное тело сына. Его широко распахнутые глазенки смотрели на меня удивленно, и я никак не мог поверить, что Илюшеньки, этого маленького ангела, больше нет. С трудом припоминаю, как вынес его из детской, как бесцельно бродил с телом по дому. Все стало бессмысленным, чужим, ненужным. Эта потеря навсегда останется в сердце моем кровоточащей, открытой раной — никогда ей не зарубцеваться. Горе! Настоящее горе для всех, а в особенности для нас с Лизонькой. Она, бедняжка, как в бреду. После Илюшенькиных похорон все плачет… плачет… И я не знаю, как ее успокоить. Это всегда хорошо удавалось Светлане, но теперь я видеть ее не хочу в нашем доме. Она всецело повинна в случившемся — я абсолютно в том уверен. И наказание ей будет жестокое. Хотя то, что она сотворила с нами, куда более жестоко и ужасно. Но близок час расплаты, пусть страшится!
Сперва я, признаться, был так подавлен, что и не помышлял о мести. Думал, что для кормилицы Илюшина смерть — такое же страшное горе, как и для всех нас. И что клянет себя Светлана за случившееся почище любого палача. В тот же день, как умер Илюшенька, она пала мне в ноги и молила простить ее за то, что не уследила, не сберегла милое дитятко. Всеми святыми божилась, что лишь на минутку вышла к своему сыну в соседнюю комнату, а как вернулась — дверь отчего-то заперта оказалась. Я сказал, чтоб она уходила и не показывалась мне на глаза до самого отпевания в церкви. Вот и все мое наказание было. Но к вечеру следующего дня, аккурат после похорон, открылись новые обстоятельства, которые зажгли во мне жгучую ненависть. В саду нашли ключ от спальни наследника. И нашли его на дальней клумбе. Выходит, не в соседнюю комнату уходила Светлана, и вовсе не на минуту — бегала куда-то из дома по своим делам, а сынок мой тем временем в шкафу оказался да убился по ее недосмотру. Когда кормилице представили найденный в саду ключ, она не знала, как объяснить сей факт. Клялась, что не выходила из дома, а из спальни ее выманил молосс. Но я не верю больше ни единому ее слову. Глупость это откровенная — ведь пес оказался заперт в комнате вместе с Илюшей. Это все видели! Как же он мог выманить кормилицу? Светлана погрязла во лжи, не знает уж, что и придумать в свое оправдание. Безмерно разозлило меня это. Я велел заточить бесстыжую лгунью в погреб. Там ей самое место! Но кормилица продолжает упорствовать: все твердит, что не была в саду, не бросала Илюшеньку так надолго, и что всему виной — Лютый. Что ж, коль она врет и дальше, то, пожалуй, погребом тут не обойтись. Надо придумать кару пострашнее.
Защиты от графини, как прежде, Светлана в этот раз не дождется. Лизонька мне ни в чем сейчас не перечит, ни во что не вмешивается, ничего знать не хочет. Лежит недвижимо в своей комнате и все плачет. Страшусь за нашего второго ребеночка, который должен со дня на день появиться на свет. Как Лизонька справится со всеми этими испытаниями? Она слаба, очень слаба. И я всячески гоню от себя мысль, что женушка моя ненаглядная может последовать вслед за Илюшенькой. В таком случае (я для себя это твердо решил) сошлю Светлану на каторгу, а сына ее — в сиротский дом определю. И фамилию при том велю сменить! Если моей семьи не станет — пусть исчезнет и род…»
«Какой род?» — Вика разгладила уголок страницы, который, похоже, не отгибали много лет. На пожелтевшей бумаге с трудом читалось одно-единственное слово — «Тормакиных». Род Тормакиных?! Вот так номер — выходит, кормилица носила такую же фамилию, как и банкир. Интересно, могут ли они быть родственниками?
Тук-тук. Дверь архива приоткрылась, и в образовавшуюся щель сунулась пушистая шевелюра Быстрицкого.
— Дорогой профессор, можно к вам?
Как будто у Вики был выбор…
— Входите, Эммануил Венедиктович, — она со вздохом отложила дневник.
С самого порога старик начал жаловаться.
— Как хорошо, милочка, что этим утром вы не присутствовали за общим столом, — плаксиво затянул он. — Настроение у всех приотвратное. Семен Семенович сидел чернее тучи. Долохов тоже мрачный — сразу после завтрака в Москву улетел, теперь только в следующие выходные тут появится.
Коротышка в клетчатом костюме перешел на испуганный шепот.
— Прислуга, и та меня беспокоит. Кухарка наша — Ольга Михайловна — тише воды ниже травы. А Настя и вовсе заплаканная.
«Ну, хоть не уволилась, — подумала Виктория.
— Что-то в нашем доме неладно, — продолжал причитать старичок. — Я уж не знаю, куда податься от этого всеобщего недовольства. Решил у вас спрятаться. Не возражаете?
Вике и самой было неловко перед Быстрицким за вчерашнее рявканье в парке. Признательная ему за то, что тактично промолчал о том инциденте, девушка улыбнулась.
— Конечно, Эммануил Венедиктович, проходите, располагайтесь.
Стуча прогулочной тростью, коротышка засеменил к столу.
— Что у вас новенького, милочка? — поинтересовался он уже вполне жизнерадостно.
— Да кое-что имеется, — Вика указала на тетрадь в кожаном переплете. — Я, кажется, обнаружила упоминание о предках Тормакина.
— Неужели Семен Семенович — потомок графского рода?
— С чего это вдруг?
— Так вы сами, дорогой профессор, сказали, что нашли его предков в дневнике графа.
— Да, нашла. Только предки — не графы, а их слуги. Точнее — служанка. Кормилица наследника.
— Светлана? — изумился старичок. — Что-то я не припомню, чтоб где-то попадалась ее фамилия. Да и Семен Семенович, когда дневник просматривал, точно бы обратил внимание на такую интересную деталь.
— Вот именно, что вы с Семеном Семеновичем дневник только просматривали, а я — внимательно читаю.