Едва попав в архив, Виктория достала из сундука черную коробку. Открыла крышку… Флакона внутри не было! Девушка в недоумении оглянулась на стол. Может, матовый пузырек там? Нет, на столе только графский дневник. «Только дневник? А где же пиктограмма?» Картинка с женщиной и детьми тоже куда-то исчезла. Внезапно до Вики дошло: «Тормакин! Он ведь собирался посмотреть найденный рисунок. Наверное, в мое отсутствие спустился в архив и забрал пиктограмму. А заодно и флакон прихватил. Как же это невовремя!»
Виктория отправилась разыскивать банкира. Часы в холле показывали половину десятого — домочадцы ужинают. «Отлично, — подумала Вика, — сейчас попрошу Тормакина вернуть флакон, и заодно перекушу». Однако, чем ближе она подходила к столовой, тем доносящиеся оттуда голоса становились громче. «За столом я вообще оглохну, — забеспокоилась девушка. Она поняла, что в нынешнем положении ей лучше избегать общения с людьми. Но как же узнать о местонахождении флакона? Вдруг речь о нем зайдет за столом? Виктория осторожно заглянула в дверь и, никем не замеченная, прислушалась к разговору.
В этот вечер в столовой сидели трое: Семен Семенович, Быстрицкий и отец Даниил. Говорили они явно не о флаконе.
— Отче, а что насчет убитой блондинки? — спросил Тормакин, разрезая на тарелке мясной рулет. — Вы же следите за той историей — как расследование продвигается?
— Да никак не продвигается, — пожал плечами священник. — Тело Светланы Бугримовой возле заброшенных сараев нашли — а там места дикие, безлюдные. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
— Ну хоть какие-то зацепки полиция обнаружила? — продолжал допытываться банкир.
— Ни единой улики!
— Чего эту гламурную дуреху туда занесло?!
Отец Даниил развел руками.
— Я, когда на место преступления попал, сразу понял: это сектантские штучки. Явно ритуал проводился — знаки вокруг тела, снятый скальп… Негоже девушке по ночам гулять.
— Кстати, а где Виктория? — поинтересовался банкир у Быстрицкого.
— В архиве сидит, — тут же нашелся старичок. — Сказала, чтоб к ужину не ждали — работает.
«Вот молодец, выручил», — мысленно поблагодарила его Вика.
— Я еще насчет Светланы спросить хотел, — умело перевел тему Эммануил Венедиктович, обращаясь к священнику. — Отче, а почему у нее была такая жуткая улыбка?
Отец Даниил тяжело вздохнул.
— Перед смертью девочке дали препарат, парализующе-сокращающий мышцы — вот лицо и перекосило.
— И что за парализатор ей вкололи? — поинтересовался старичок.
— Ничего Бугримовой не вкалывали — следов инъекции на теле нет. Скорее всего, она надышалась какого-то порошка… Труп сразу в городской морг увезли, результатами вскрытия я не интересовался. Но если вам, Эммануил Венедиктович, нужны подробности, то специально узнаю их у знакомого патологоанатома.
Лицо Быстрицкого вытянулось и позеленело — он стал похож на лохматый огурец.
— Что вы, отче, не нужны мне никакие подробности! Я просто так спросил, чтоб беседу поддержать.
Помолчав всего пару секунд, старичок встрепенулся.
— Ой, как же я мог забыть! Сегодня в архиве наш дорогой профессор обнаружила доказательства того, что вы, Семен Семенович, родственник…
Тут коротышка осекся, явно не решаясь признать родство банкира с прислугой. «Ну-ну, договаривай, раз начал», — злорадно подумала Вика.
— Так кому я родственник? — заинтригованный Тормакин даже привстал со стула.
Старик вконец смутился.
— В-вроде кому-то из этого дома, — заикаясь, пролепетал он. — Подробнее лучше у дорогого профессора спросить, я тонкостей не помню.
«Выкрутился-таки, — хмыкнула про себя Виктория.
— Вечно ты, Быстрицкий, запоминаешь всякую ерунду, а что действительно важно, так у тебя склероз, — глядя на коротышку, скривил и без того перекошенное лицо банкир.
Эммануил Венедиктович сокрушенно затряс пушистой головой.
— Виноват-простите-извините!
Дальнейший разговор Вика уже не слышала. К своей огромной радости, она вдруг обнаружила, что приступ оборотничества прошел. Слух и обоняние стали прежними, зрение — опять цветным. Теперь девушка могла спокойно зайти в столовую. Однако ни есть, ни общаться ей уже совершенно не хотелось. А вот что хотелось, так это — упасть в кровать и заснуть. Виктория торопливо поднялась к себе. Не зажигая свет, она разделась и тут же повалилась на кровать. Спать, спать, спать…
Сон перенес ее в прошлое. Какое-то холодное, сырое помещение было полностью погружено в темноту. Со скрипом отворилась дверь. Внутрь вошел слуга Харитон, освещая дорогу пламенем горящего факела. Помещение оказалось погребом — теперь его можно было хорошо рассмотреть. Наверное, двести лет назад погреба использовали как холодильники. Обстановка здесь вполне соответствовала назначению: прямоугольная комната с низким потолком была сплошь уставлена корзинами, мешками и ящиками со съестными припасами. Графскому поместью явно не грозил голод — помещение, заполоненное до отказа едой, было настолько велико, что даже яркий свет факела терялся в его дальних углах. В одном из этих углов находилось то, за чем туземец-колдун спустился этой ночью в погреб. Харитон равнодушно прошел мимо ящиков с корзинами и остановился перед большой железной клеткой. Он поднес факел к толстым прутьям. Пламя осветило измученное лицо кормилицы Светланы. Сейчас в ней трудно было узнать ту гордую дородную красавицу, которой она была еще совсем недавно. Поникшая женщина сидела на полу клетки и безучастно смотрела перед собой. На ней была старая грязная рубаха, руки и ноги — крепко связаны. Но самые поразительные изменения произошли с волосами кормилицы. Роскошная золотая коса, которой Светлана по праву гордилась, бесследно исчезла. Теперь женщина была совершенно лысая — ее обрили. Несчастная увидела Харитона, и глаза ее горестно сощурились.
— Чего пришел, басурман? Посмеяться?
Туземец отрицательно мотнул головой.
— Я пришел спасти тебя.
Светлана молчала. Проведя в клетке несколько дней, она совершенно пала духом. Женщине хотелось только одного: хоть ненадолго вырваться из заточения и прижать к груди своего ненаглядного сыночка.
— Утром тебя выпустят из погреба, — словно прочтя ее мысли, сказал Харитон.
Кормилица встрепенулась.
— Правда? — спросила она, еще не до конца веря своему счастью. — И я смогу увидеть сына?
— Прежде понесешь наказание, а уж потом, наверное, можно будет.
— Наказание? — ахнула Светлана. — Какое еще наказание? Я уже, почитай, неделю в темном погребе сижу. Одну воду пью, еды не дают вовсе. В клетке, как дикий зверь, обитаю. По ногам-рукам связана. Обрили наголо, как девку непотребную. Да разве это не наказание, скажи? Нечто мало?!
Харитон неопределенно пожал плечами.
— Барину виднее…
Женщина осторожно тронула туземца за рукав.
— А ты знаешь, какое наказание мне Петр Николаевич назначил? — спросила она хриплым от волнения голосом.
— Знаю. Тебя завтра привселюдно выпорют розгами у позорного столба.
Светлана в ужасе отшатнулась.
— Выпорют розгами?!! Но как же Елизавета Андреевна позволила? Неужто не заступилась за меня, рабу ее верную?!
— Графиня ничего не знает о том, что происходит в поместье. С самых похорон она не выходит из своей спальни. Мечется в горячке, оплакивая умершего сына.
Кормилица молитвенно воздела вверх связанные руки.
— О, Господи, за что посылаешь такие муки тяжкие? — воскликнула она. — Знаешь ведь, что неповинна я в смерти Илюшеньки. Дай же силы пережить завтрашнее испытание и снова увидеть мальчика моего, Васеньку. На тебя одного уповаю, больше помощи ждать не от кого.
Туземец смотрел на молящуюся. Даже сейчас — в рубище, обритая наголо, в грязной клетке, она была для него самой прекрасной женщиной на свете.
— Я пришел сюда, чтобы помочь тебе, — произнес Харитон, едва Светлана умолкла. — Если сделаешь так, как я скажу, то избежишь наказания.
Кормилица недоверчиво на него покосилась.
— Я достану ключ от клетки, — продолжал туземец, — выведу тебя из погреба, мы сядем в карету и навсегда уедем из поместья. Никто нас не найдет — поверь мне.
— А как же Вася? — всполошилась женщина. — Я без сына никуда не поеду.
— За него не тревожься, — успокоил Харитон. — Мальчик сейчас у сторожа на конюшне. Перед уездом мы его заберем.
Светлана всмотрелась в черные раскосые глаза.
— Почему ты делаешь это для меня? — спросила она туземца.
Тот улыбнулся.
— Я люблю тебя.
— Но я тебя не люблю.
Харитон опустил голову.
— Мне все равно, — глухо прошептал он. — Просто будь со мной, и я спасу тебя от завтрашнего позора. Лошади уже запряжены — решайся.
Женщина молчала. Туземец поднес факел к лицу, и она увидела, как ходят желваки под его скулами.
— Я ведь только из-за тебя, Светлана, в поместье остался. Если б не встретились, сейчас в Петербурге жил бы, по дворцам расхаживал бы, с царем за одним столом сидел. А вот застрял тут, в деревне дремучей — только чтоб тебя видеть. Хоть редко, хоть издали.
Он бухнулся на колени перед клеткой.
— Ты нужна мне — слышишь? Нужна, как воздух. Жить без тебя не могу. Все время о тебе одной думаю. Сжалься!
Женщина печально вздохнула:
— Любовь — не милостыня, ее из жалости не подают. Нет, Харитон, никуда я с тобой не поеду. Завтра стерплю мученический стыд, коль на роду такая участь написана. А уж после с Васенькой свой вдовий век коротать буду. Не могу я без любви с кем-то жить, пойми ты это.
Туземец скрипнул зубами. Он до последнего момента был уверен, что Светлана, в ее теперешнем жалком положении, обязательно согласится на побег. Но нет — она ему отказала. Снова отказала!