Девушка раскрыла тетрадь. Желтые листки с потрепанными краями тихо зашуршали между пальцами. Страницы исписана аккуратным каллиграфическим почерком. Чернила немного выцвели, но разобрать слова вполне реально.
— «Оказавшись втянутым в странную, и, прямо скажу, страшную историю, не нахожу теперь места от переполняющего меня волнения…», — прочла Вика первую попавшуюся на глаза строчку.
Семен Семенович кивнул.
— В дневнике действительно описана какая-то запутанная история. Я просмотрел мельком, а вы, если будет желание, можете более внимательно изучить записи. Возможно, и разберете, что там к чему. Хотя старая тетрадь — далеко не самая интересная часть архива.
Банкир склонился над сундуком и вынул оттуда свиток.
— Вот, полюбуйтесь — фрагмент родословной Смолиных, — сказал он девушке, бережно разворачивая свиток на столе. — Удивительная вещь: идеально-выделанная телячья кожа, золотое теснение по периметру, гербовая печать. Тут упомянуто четыре поколения графского рода. Первая запись сделана в 1795 году — именно тогда родился граф, который впоследствии построил этот особняк. А заканчивается родословная в 1895 году, ровно через сто лет.
Тормакин с таким благоговением говорил о документе, что Вика в его присутствии не решилось даже дотронуться до свитка. Она постаралась сменить тему.
— Семен Семенович, а о каком странном документе вы упоминали вчера за ужином?
Перекошенное лицо банкира скривилось в одобрительной улыбке.
— Вы умеете запоминать важную информацию. Да, действительно, в архиве есть вещь, нуждающаяся в расшифровке.
С этими словами Тормакин еще раз полез в сундук и выудил оттуда кусок толстого картона. Вика с любопытством осмотрела его. На каждом стороне — по четверостишию. Почерк совсем не похож на тот, что в графском дневнике. Буквы крупные, угловатые. Будто написаны ребенком или малограмотным человеком. Девушка пробежала глазами стихотворные строчки.
— Абракадабра какая-то, — разочарованно вздохнула она.
— Да, на первый взгляд четверостишия лишены всякого смысла, — согласился Тормакин. — Однако, скорее всего, впечатление обманчиво. Иначе бы стихи не хранились в графском архиве столько лет… Впрочем, вас это касаться не должно. После упорядочения документации, как я уже говорил, сюда приедут ученые — они во всем разберутся. Кстати, вот для них еще одна загадка.
Вика увидела на ладони банкира раскрытый черный футляр. Внутри лежал матовый флакончик размером с половину спичечного коробка.
— Это тот, который нельзя трогать? — вспомнила девушка вчерашнее предостережение.
— Он самый.
Семен Семенович захлопнул футляр и положил его обратно в сундук.
— Сколько мы не пытались открыть этот пузырек — ничего не получается. Так что пусть побудет взаперти, пока не установлено его предназначение.
Внезапный звонок мобильного прервал их беседу. Банкир посмотрел на высветившийся в телефоне номер.
— Извините — дела, — бросил он и поспешно вышел из кабинета.
Виктория осталась наедине со старинными документами.
Время летело незаметно. Час за часом, сидя за рабочим столом, девушка просматривала бумаги. Большинство из них, как и говорил Тормакин, оказались счетами, векселями и уведомлениями. Документация в поместье велась скрупулезно вплоть до 1917 года, и записей накопилось очень много. Все они нуждались в тщательном изучении. Еще до того, как приступить к сортировке документов, Вика отложила на край стола графский дневник. «При случае утащу его в комнату и буду читать, — решила девушка. Но пока требовалось заниматься куда более нудной работой. В какой-то момент Виктория почувствовала тягучую боль в спине. «Засиделась, — поморщилась она и встала с кресла. Год назад девушка увлеклась йогой, и сейчас начала делать упражнения, чтобы размяться. Поза воина… верхний лук… силовая змея… Когда она выполняла очередную асану — зародыш в утробе — в дверь отрывисто постучали. Не успела Вика распутать ноги-руки и принять пристойный вид, как вошел дворецкий. Переступив порог, он уперся взглядом в раскачивающийся на полу «зародыш в утробе». Картина была нелепейшая, но Милош и бровью не повел.
— Профессор Дружкина, — невозмутимо пробасил дворецкий, — прошу вас проследовать к обеденному столу.
В столовой находились Тормакин и Эммануил Венедиктович. Да еще Настя, разносившая блюда и подливавшая напитки. Как только Виктория присоединилась к их компании, банкир стал расспрашивать о первом рабочем дне. Незаметно речь зашла о графском дневнике. Тут и Быстрицкий оживился.
— А вы, дорогой профессор, читали про колдуна, который жил в этом поместье?
— Колдун? — удивилась Вика. — Нет, упоминаний об этом я в архиве не встречала. Да и с дневником, признаться, еще толком не ознакомилась.
— Вот как ознакомитесь, так и узнаете, — заверил девушку Эммануил Венедиктович. — Много чего интересного про того колдуна написано!
— Хватит нести чушь, — грубо оборвал его Тормакин. — В дневнике ничего о колдуне не сказано. Там упоминается слуга-туземец, которого подарили графу. А поскольку туземец имел специфическую внешность, его за колдуна и принимали.
— Да-да, Семен Семенович, все верно, — сходу согласился коротышка, вскидывая вверх прогулочную трость. — Я-то, старый дурак, думаю-гадаю: что за колдун, откуда колдун? А оно, оказывается, вон в чем дело — туземец это был!
И Эммануил Венедиктович подобострастно улыбнулся банкиру.
В дверях кухни возникла пожилая женщина.
— Дражайшая Ольга Михайловна! — радостно завопил старичок, тут же переключая на нее внимание. — Сегодняшний обед великолепен! Что же вы стоите в дверях? Идите скорее сюда, чтоб я мог расцеловать ваши золотые ручки!
Остальные тоже повернулись к женщине — той не оставалось ничего иного, как приблизиться к столу. Это была довольно приятная дама с пышными формами, одетая в темное платье и цветастый передник.
— Некогда мне, Эммануил Венедиктович, комплименты выслушивать, — смущенно отмахнулась кухарка от Быстрицкого. — Я всего на секундочку заглянула. Мне Настина помощь нужна, чтоб пирог из духовки достать. Он огромный — боюсь, одна не справлюсь.
— Огромный пирог, говорите?!
Коротышка в клетчатом костюме проворно соскочил с места и лебезящим волчком закружился вокруг Ольги Михайловны.
— А тесто какое? А начинка? А когда подадите?
Женщина улыбнулась.
— Тесто ваше любимое — песочное, а начинка фруктовая. На стол пирог к ужину подам.
— Отчего же к ужину? — огорчился Быстрицкий. — Почему сейчас нельзя?
— Во-первых, пирог должен настояться. А во-вторых — вечером Владимир Антонович и Ирина Дмитриевна обещали зайти. Они этот пирог очень любят, для них и готовлю.
Старичок состроил просительную рожицу:
— Когда же вы меня уважите — когда свой знаменитый ванильный пудинг приготовите?
— Ох, Эммануил Венедиктович, на днях обязательно ваш заказ выполню, — пообещала кухарка. — Только теперь небольшую порцию состряпаю. А то ведь помню, как в прошлый раз вы пудинг поглощали — чуть не лопнули, и живот у вас три дня болел.
— Вы стряпайте-стряпайте, а со своим животом я как-нибудь договорюсь, — уверил ее Быстрицкий.
Оба рассмеялись. Семен Семенович, сидевший с каменным лицом с момента появления кухарки, скривился в недоброй ухмылке.
— Шли бы вы, Ольга Михайловна, на рабочее место, да занимались своими прямыми обязанностями, — прервал он веселый диалог.
— Да-да, конечно, — разом поникла женщина. — Уже ухожу, извините.
И она торопливо скрылась за дверью кухни. Следом поспешила и Настя.
В столовой воцарилась напряженная тишина — Виктории не хотелось больше здесь находиться.
— Семен Семенович, — обратилась она к банкиру. — Я, с вашего позволения, немного прогуляюсь. Нужно голову проветрить перед работой в архиве.
Тормакин сухо кивнул.
— Я с вами, дорогой профессор, — пискнул Эммануил Венедиктович, соскальзывая со стула.
Очень уж он боялся оставаться наедине с раздраженным банкиром.
Вика и Быстрицкий направились через сад к воротам. Девушка с нескрываемым восхищением рассматривала попадавшиеся на пути мини-водопады, мостики из тростника и, конечно же, идеально ухоженные розовые кусты. Трудно было поверить, что с садом управляется всего один человек.
— А вы хоть раз видели этого таинственного китайца? — поинтересовалась Виктория у старичка, вышагивающего рядом с ней по дорожке.
— Чжао Ли? Конечно, видел, — закивал пушистой головой Эммануил Венедиктович. — Он каждую ночь в саду торчит. Я когда этого китаезу впервые из окна своей спальни заметил, чуть в обморок не хлопнулся. Думал, привидение между деревьями летает! А потом присмотрелся — садовник, оказывается, дождевик на себя напялил и ходит, кустики подстригает… С тех пор я всегда шторы перед сном закрываю — от греха подальше.
И Быстрицкий суеверно поплевал через левое плечо.
Они вышли за ворота и оказались на круглой площади с памятником. В дверях кафе, расположенного у постамента, виднелась уже знакомая Вике тучная продавщица с кульком семечек.
— Здравствуйте, глубокоуважаемая Марь Петровна, — расплылся в улыбке старичок. — Как живете-можете?
— А как можем — так и живем, — хохотнула в ответ продавщица. — Вам, Эммануил Венедиктович, как всегда?
Быстрицкий коротко кивнул. Женщина ненадолго скрылась в кафе и вышла оттуда с подносом, на котором стояла рюмка коньяка. Одним махом Эммануил Венедиктович опрокинул ее и звонко поставил снова на поднос. Все было проделано настолько оперативно, что стало ясно — для старичка это привычное дело. Продавщица тем временем смерила Викторию изучающим взглядом.
— А вы, значит, та самая девица, которую из Москвы вызвали в старых бумажках ковыряться?
Вика растерялась от такой бестактности. Спасать ситуацию кинулся Быстрицкий.
— Марь Петровна, я же вам рассказывал: Виктория Олеговна — профессор, прибыла сюда графский архив разбирать.
Продавщица презрительно фыркнула.