Я нашел Григория Ивановича бодрым и отменно держащимся для своих шестидесяти лет. Хотя, будучи в прошлом году в Петербурге, слыхал от нашего общего родственника, что старик-де помутился рассудком. Признаться, я отказывался в это верить — родственник наш известный лгун и сплетник. Однако же в глубине души все-таки опасался некоторых неудобств при встрече с дядей. К огромному моему облегчения (теперь могу писать о том совершенно открыто), слухи о болезни его не подтвердились. Григорий Иванович, как и раньше, ясен умом и крепок телом. Чудо, а не старик! Живой, общительный, с веселым блеском в глазах. И я, и Лизонька, и кроха Илюшенька очарованы им.
Путешествует дядя, с присущей ему скромностью, всего с одним слугой. На вид тот довольно странен: у него темная кожа, раскосые глаза, приплюснутый нос. А в нижней губе проделана дыра, в кою вставлена дощечка. Я спросил у дядюшки, зачем такое сделали с человеком, но он ничего мне на это не ответил. Чуть погодя выяснилось, что и с самим слугою можно потолковать. Хоть по обличию своему он чужестранец, но на русском языке изъясняется не хуже любого из нас. К тому же одет по последней европейской моде, и хорошим манерам обучен в полном объеме. Был допущен дядюшкой к общей трапезе, и орудовал столовыми приборами весьма ловко. Григорий Иванович поведал нам с Лизонькой, что зовут слугу Хуаймурес, но он кличет его по-простому, на наш манер — Харитоном. Этот юноша шесть лет прибился к дядиной бразильской экспедиции и со временем обучился всем нашим привычкам и языку.
Очень увлекательно рассказывал Григорий Иванович о своей поездке по Бразилии. Это чудесная страна на ином материке, все пространство коей заполнено неведомыми животными и буйной растительностью. Сам дядюшка уверяет, что земля та — рай земной. Более всего дядю в путешествии интересовали местные племена индейцев (к одному из которых и принадлежит его слуга). Дядюшка настолько проникся их культурой, что даже некоторое время жил с этим диким народом в одном селении, наблюдая их быт и обычаи. Много удивительного порассказал нам сегодня Григорий Иванович. Видели мы и портреты индейцев, и шкурки диковинных животных, и засушенные в гербарии образцы цветов. Все это дядя доставил в Россию специально для Императорской Академии наук.
Также привез он с собой из дальних странствий огромного черного молосса, коего продемонстрировал нам сразу же по приезду в имение. Пес этот, надо сказать, не менее примечателен, чем слуга-туземец. Я таких зверюг отродясь не видал. Зубы, как бритва, голова большая, лобастая, а уши смешно назад вывернуты. Ростом мне по пояс, и силен, как бык. Но при этом послушен и ласков. Пока мы обедали, молосс улизнул из столовой и свободно перемещался по дому — без всякого присмотра, никого не тревожа. Дядюшка рассказывает, что в Бразилии с такими собаками охотятся на ягуара, и нередки случаи, когда пес один на один побеждает свирепого хищника. Я тотчас загорелся опробовать молосса в охоте на кабана. Иной секач не менее страшен, чем ягуар — вот и будет славная проверка для бразильской собаки.
Напишу еще, пожалуй, несколько слов о дядюшкиных подарках. Как и предсказывал я, оказались они весьма необычны и интересны. Зная мою страсть к охоте, Григорий Иванович преподнес мне ружье, сделанное бразильскими оружейниками. Я откровенно поражен их мастерством. Насколько могу судить по первому осмотру, ружье сие ничуть не уступает работам великих оружейников Англии и Франции. Вот каков мой дядюшка — знал, чем угодить, чем внимание оказать. Уважил, что и говорить! Лизоньке же добрейший наш Григорий Иванович презентовал великолепное золотое колье с бразильскими самоцветами. Оно так переливается и блестит, что кажется — в руках солнце жаркое, а не каменья драгоценные. По всему видать, что колье роскошное и уникальное в богатстве своем.
Однако же мне, как заядлому охотнику, хорошее ружье намного милее всех драгоценностей мира. Надо всенепременно выбраться на охоту — и ружье опробовать, и грозного молосса в травле поглядеть. А то уедет дядюшка, увезет пса, а я так и не узнаю, насколько он хорош…»
Окончив читать страницу, Виктория подняла голову от дневника. Вечерело. Последние лучи заходящего солнца гасли в металлопластиковых окошках под потолком архива. Записи девятнадцатого века настолько захватили воображение девушки, что она даже удивилась, вновь обнаружив себя в современной комнате. Вика пролистала пожелтевшие страницы, в надежде узнать, кто же из Смолиных вел дневник. На внутренней стороне обложки она увидела размашистую подпись — сплетаясь в причудливый узор, там красовались три заглавные буквы: «П», «Н», «С».
— Сейчас посмотрим…
Виктория достала из сундука графскую родословную и бережно развернула ее на столе.
— Петр Николаевич Смолин, — прочла девушка первую запись. — Родился в 1795 году, умер — в 1831.
Получается, это тот самый граф, который построил особняк. А дневник он начал вести за год до смерти. Вика нахмурилась. «Может, там описана причина гибели этого человека?» Торопливо свернув родословную, девушка понесла ее обратно в сундук, намереваясь как можно скорее вернуться к изучению дневника. Свиток уже был помещен к остальным документам, когда Викины пальцы неожиданно коснулись чего-то твердого. Она раздвинула бумаги и…
У девушки перехватило дух: перед ней лежала черная коробка — та самая, с запретным флаконом! Любой другой на месте Виктории последовал бы совету банкира Тормакина и держался подальше от этого предмета. Но Вика поступила по-своему. Иными словами — она полезла туда, куда лезть категорически не следовало. Тихий щелчок известил, что коробка открыта. Девушка откинула крышку и вытащила наружу загадочный пузырек. Выгнутое стекло приятно холодило ладонь. Виктория посмотрела бутылочку на свет. Увы, толстые матовые стенки надежно скрывали нутро — было даже непонятно, есть в пузырьке что-то или нет. Девушка принялась разглядывать надпись вокруг золотого колпачка. Точнее, не надпись, а некие странные символы. «Интересно, что они означают? Может, тут зашифрован рецепт вечной молодости… Или даже формула бессмертия…»
Стук в дверь оборвал Викины размышления. Сообразив, что держит в руке запрещенную вещь, с перепуга она не придумала ничего лучше, чем сунуть флакон в карман джинсов. Через секунду в архиве появился дворецкий.
— Профессор Дружкина, прошу проследовать на ужин.
Этим вечером в столовой было многолюдно. Кроме Семена Семеновича и Быстрицкого, девушка увидела и новые лица. Рядом с банкиром восседала весьма колоритная пара. Маленькая круглолицая женщина лет пятидесяти, в платье с оборками и нелепыми мелкими кудряшками на голове. И огромный пожилой мужчина с короткой стрижкой и пышными усами. Кудрявая женщина первой заметила Викторию.
— Здравствуйте, моя милая, — защебетала она, приветливо помахав девушке. — Присаживайтесь скорее к столу, будем знакомиться.
Как только Вика заняла свое место, усатый детина сгреб ее руку в широкую ладонь.
— Генерал Смолин, Владимир Антонович, — он кивнул на женщину в кудряшках. — А это моя жена, Ирина Дмитриевна.
— Очень приятно, — отозвалась Виктория, с трудом высвобождаясь из капкана генеральского кулака. Одновременно она улыбнулась жене Смолина. — Я — Виктория Олеговна, можно просто Вика. Приехала сюда по приглашению господина Тормакина, разбирать графский архив.
— Викуся, нам это давно известно, — заверила ее Ирина Дмитриевна, оттесняя мужа на задний план. — Мы с Семеном Семеновичем — добрые соседи, и у нас нет друг от друга никаких тайн.
— Да-да, — мигом подпрягся Быстрицкий. — Никаких тайн здесь нет и в помине! Все живут, как одна дружная семья.
Виктория молча наблюдала за лебезящим старичком. «Ему самому-то не надоедает всем поддакивать? А, может, Эммануил Венедиктович делает это чисто автоматически?» Уже достаточно зная хитрого пройдоху, девушка ничуть не удивилась бы, окажись это правдой.
В столовой тем временем наметилось оживление. Служанка с кухаркой вкатили в зал большую серебряную тележку, заставленную всевозможными блюдами, и стали расставлять их перед гостями.
— Ой, мне нельзя — я на диете, — пискнула генеральша, с нескрываемым восторгом разглядывая тарелки с вкусностями.
— Прекращай этот вздор! — сердито гаркнул на нее Смолин. — Ешь без разговоров. Еще не хватало, чтобы моя жена превратилась в одну из тех плоских вешалок, которыми кишат новомодные журнальчики. Тьфу, смотреть не на что — кожа да кости. А в бабе что главное? Формы!
И он плюхнул на тарелку Ирины Дмитриевны большущий кусок сочного окорока.
— Ну вот, плакала моя фигура, — сокрушенно вздохнула генеральша. Она повернулась к служанке. — Настенька, деточка, положи-ка мне тогда еще вон тот кусочек ростбифа. Нет, не этот — побольше.
Ирина Дмитриевна, как и остальные, с наслаждением принялась за еду. Что же касается Владимира Антоновича, то он не ел — он жрал, как оголодавший зверь. С рыками, хрипами и оглушительным чавканьем.
Генеральша неодобрительно покосилась на супруга.
— Вовочка, не забывай про этикет.
— Да плевать мне на этикет! — громыхнул генерал. — Приспосабливаться ни к кому не собираюсь. Я солдат, мне честь и правда важнее.
— Ты не солдат, а солдафон, — грустно усмехнулась Смолина.
— Меня за то из армии и поперли — что ни перед кем не стелился!
Ирина Дмитриевна наклонилась к Вике и доверительно зашептала:
— На самом деле его комиссовали по здоровью. У мужа была страшная контузия после взрыва. Теперь иногда случаются буйные приступы, а через несколько минут он напрочь обо всем забывает. Тут знают эту особенность его поведения и не обращают внимания. Вы, милая моя, тоже уж, пожалуйста, делайте вид, что все в порядке — это скоро пройдет.
— Что вы там шушукаетесь?! — взревел распалившийся вдруг не на шутку Смолин.
Подскочив, он мощной глыбой навис над Викой и своей женой. Девушка замерла, ни жива ни мертва от страха.
— Тише, тише, — сказала мужу Ирина Дмитриевна. — Садись за стол, дорогой — ужин остывает.