Тупица, бревно безмозглое, идиотка, сколько раз тебе объяснять одно и то же?!
Ну тупица я, — охотно соглашалась Ленка, обнимая его и заглядывая ему в глаза. — Не всем же быть такими умными, как ты. Ну что тебе стоит объяснить еще разок, может, и пойму…
И Александр сдавался и объяснял ей грамматическое правило в сотый раз.
Позин, с его вечной склонностью к анализу, нередко задумывался о сути их отношений и не мог прийти к какому‑то определенному выводу.
Что‑то ее тянуло к нему, и это был не секс, поскольку в этом у нее недостатка не было. Ленка часто звонила ему просто так, чтобы поболтать о каких‑то пустяках. Наверное, она видела в нем какую‑то отдушину от своей безалаберной жизни — ей с ним было легко, он никогда ничего от нее не требовал и не напрягал.
Бывали и комические случаи. Однажды поздним ноябрьским вечером Ленка позвонила Позину в изрядном подпитии. Надо заметить, что пьяницей она не была, но выпить любила.
Ты один? Никого не ждешь? — торопливо спросила она.
Александр был один и никого не ждал.
Можно я к тебе приеду и останусь на ночь?
Валяй.
Позин расслышал в трубку мужские голоса и женский громкий смех. Тогда она снимала квартиру с подругой, которую он никогда не видел.
Ленка примчалась минут через двадцать. Войдя в переднюю и отдав Позину свою роскошную норковую шубу, она стала снимать сапоги, которые, к изумлению Позина, были одеты на босу ногу. Еще более потрясен был Позин, когда она стала трясти сапоги, из которых полетели на пол стодолларовые купюры, и через пару минут весь пол в передней был покрыт ими как весенней зеленой листвой.
На недоуменно–вопрошающий взгляд Позина она ответила:
К Машке приехал ее любимый с какими‑то непонятными хачиками. Рожи такие, что не только поимеют, но и грабанут запросто. Вот я тихонько бабки по сапогам и к тебе…
После этого случая она часто хранила у него деньги, причем деньги немалые. Зная его страсть к игре, она часто говорила:
Если проиграешься, будешь на мели, возьми, сколько надо.
Справедливости ради скажем, что Позин, будучи, по собственному мнению, джентльменом, никогда этим правом не пользовался. Для крайних случаев у него имелся безотказный Долонович.
На лето Ленка привозила к нему на хранение свои четыре шубы и изрядную коллекцию зимних и осенних сапог, что иногда ставило Позина в затруднительное положение перед его очередной пассией. На все вопросы Позин неизменно отвечал, что это вещи его любимой сестры.
На самом деле у него не было ни братьев, ни сестер, и в какой‑то момент Позин поймал себя на мысли, что стал относиться к Ленке как к непутевой младшей сестренке. И всегда ее сурово бранил, когда она влипала в дурацкие истории из‑за своего наивного и доброго нрава и безбашенного авантюризма. Ее обманывали и грабили и временные сожители, и фиктивные мужья, о чем она обычно рассказывала весело и без всякого сожаления о своих потерях.
И почему ко мне только одно говно липнет?
Видно, по судьбе нет мне нормального мужика, — говорила она, покачивая головой.
А как‑то утром за чаем нетипичным для себя серьезным тоном заявила:
Знаешь, Санька, ты ведь мой единственный друг на всей земле.
Позина немного смутил этот неожиданный пафос.
А ты у меня, — торопливо подыграл он.
Не бреши, — добродушно не согласилась Ленка, — вон у тебя сколько знакомых и все такие знаменитые…
Знакомых‑то много… — не стал возражать Позин. А сам подумал: «Знакомых и приятелей тучи. А вот друзей…» И тут же вспомнил Савелия.
У Александра Позина с юных лет была такая незамысловатая игра. В этой игре он примерял на себя и на хороших знакомых какие‑то другие профессии и роли и сочинял, как они себя в этих необычных ролях будут вести. Так, про себя он думал, что мог бы стать неплохим актером или режиссером, а так же профессиональным картежником–каталой.
Небезызвестный политолог Петропавловский виделся ему священнослужителем, причем любой религиозной конфессии. Долонович с его занудной страстью к точности и цифрам, странно сочетавшейся с завиральными идеями, легко мог бы стать крупным ученым. Щенников с его бородкой и дьявольской усмешкой — бывшим гангстером, ставшим крупным финансовым воротилой международного масштаба, Милена Богданович с ее прекрасным вкусом могла бы руководить каким‑нибудь домом высокой моды или же быть великолепной шпионкой.
А вот кем бы в этой жизни могла быть Ленка Шестакова?
Почему‑то ни в какой другой роли он свою подругу не мог себе представить: у нее не было никаких определенных устремлений.
Позин Ленку никогда не осуждал, в своем свободомыслии полагая, что проституция — такая же профессия, как и любая другая.
В диком русском капитализме неумолимо правил основной закон: есть спрос, появится и предложение, иными словами, если мужчины готовы платить за удовольствие, то всегда найдутся те, кто это удовольствие им доставит. И, собственно, что В этом такого дурного?
Как‑то на досуге, размышляя о причинах повсеместного распространения проституции в нашей стране, Позин пришел к выводу, что в этом впрямую повинна доступность телевидения, которое показывало красивую картинку и хорошо одетых, внешне счастливых людей, которые в большинстве своем несли ужасающую ахинею — что ведущие, что аудитория.
Смазливые девчонки из полуголодных маленьких российских городов и рабочих поселков каждый день на экране видели совершенно иной мир: конкурсы красоты, вручение каких‑то дурацких выигрышей, где все нарядные, шутят, поют и танцуют и получают какие‑то баснословные суммы. Этот мир, такой далекий от их повседневного существования, был каждый вечер совсем рядом. Казалось, только протяни руку. И он действительно притягивал и манил, чему противостоять был невозможно…
А что, в сущности, требовалось от этих девчонок и парней?
Самое распространенное в стране зрелище учило — займись любовью на виду у всей страны, обнажись физически или морально и тут же станешь знаменитым и обеспеченным.
Позин‑то понимал, какова истинная природа этого адского изобретения человечества, но эти простодушные и дикие девчонки не понимали. Они видели одно: тебе повезло — выиграла конкурс, лотерею, угадала ответы на какие‑то дурацкие вопросы — сорвала куш. Или тебе повезло — попала в постель к какой‑нибудь знаменитости — он тебя полюбил и будет спонсировать.
Телевидение утверждало иллюзорную легкость удачи, выжимая рейтинги, а народ, когда‑то веривший в Бога, теперь поклоняется Экрану, воспринимая все, что там показано и сказано, на уровне непреложных истин и руководства к действию.
Позин знал истинную цену этой грязной продажной кухни.
А девчонки видели только блеск и мишуру. Как же прорваться им в эту роскошную жизнь, которая где‑то есть, потому что ее показывают по телевизору? Ставка не так уж и высока. И они бросают на кон единственное, что у них есть, — привлекательность и свежесть.
Им, бедняжкам, и невдомек, что телевидение, как фальшивый маяк, тянет их на грозные скалы. Ведь ни для кого не секрет, что большинство модельных агентств являются хорошо замаскированными элитными борделями…
Как‑то Ленка с гордостью показывала свои только что сделанные фотографии в полный рост в костюме «госпожи» в черном кожаном жилете и таких же бриджах, в высоких сапогах, длинные каштановые волосы ниспадают на плечи, в одной руке плеть, в другой — неимоверной толщины вибратор.
Один кекс назвал меня амазонкой без коня, только я не очень поняла, чем эти телки, амазонки то есть, занимались, вроде не путанили? — поинтересовалась она у Позина.
Как‑нибудь расскажу тебе про амазонок, — отмахнулся Александр. — А что, такого размера вибраторы на самом деле существуют?
Я вчера им одного дяденьку в попку удовлетворяла, может, и тебе понравится? — в глазах девушки заплясали вечные шкодливые чертики.
Пощадите, строгая госпожа, только не это, не посягайте на мою невинность, я точно умру от страха и боли, — жалобно запричитал Позин.
Ладно, милую твою невинность, — давясь от смеха произнесла Ленка. — Давай‑ка заниматься, мне кажется, я наконец разобралась с временами группы перфект.
После занятий, когда они пили чай с тортом, Ленка вдруг выпалила:
А слабо тебе, Позин, поехать со мной в турпоездку за границу. Одной мне как‑то скучно, да и языка толком не знаю, мужики приставать будут.
От удивления Позин замешкался с ответом. Ленка истолковала его молчание по–своему:
Да ты не прикидывай, во сколько тебе это обойдется. Я все расходы беру на себя.
Когда и где ты так разбогатела? — насмешливо спросил Позин. — Клад, что ли, у кого‑то в заднице нашла?
С богатым дядькой завязалась. Да ты его знаешь наверняка. Коноплев, Борис, журналист гребаный. Тачка у него такая крутая и бабок куча.
Позин, конечно, был знаком с Коноплевым, главным редактором популярной газеты, некогда принадлежавшей одному из скрывающихся за границей олигархов. Довольно часто он мелькал и по телевидению.
Позин терпеть не мог Коноплева, поскольку испытывал отвращение к тому типу людей, к которому Борис принадлежал. В советские времена этот тип в полной мере воплощали партийные работники средней руки — инструктора обкомов или даже ЦК КПСС. От них на деле мало что зависело, но вели себя они как настоящие вершители судеб людских, не говорили, а вещали, или по меньшей мере поучали. И всегда напускали на себя такой вид, что знают намного больше того, чем благосклонно делятся с аудиторией.
В своей любимой игре «кто кем мог бы стать» — Позин видел, как прекрасно будет смотреться на крупной квадратной голове Коноплева мусульманская чалма. Усы у него в наличии уже имелись, а отрастить бородку труда не составляло, конечно, годился ему и плохо сшитый темный костюм, и белая сорочка функционера КПСС, но почему‑то Позину он больше нравился в образе фанатичного муллы.
Человек Коноплев был сугубо карьерный, с немалыми связями, и почему‑то считался одним из ведущих политических журналистов, хотя писал примитивно и нудно, а говорил еще хуже.