Так думал Герц, истуканом застыв в крохотной каморке, где на кольцах, вбитых в камни, висел еще один мертвец. Женщина. Длинные черные волосы закрывали оскаленный череп. Нечто осклизлое водорослями покрывало кости, тянулось вниз, достигало пола. Как будто сошла вместе с одеждой истлевшая кожа и теперь бесформенной грудой лежала у ног мертвеца.
Но не зрелище подвешенной на цепях мертвой женщины, заставило Герца замереть.
У ног мертвеца стоял обитый железом ящик.
С трудом переводя дыхание, исполненный страстного, жгучего любопытства, Герц присел перед ящиком на корточки. Медленно, словно во сне, он снял с руки перчатку и провел пальцами по железным заклепкам. Обжигающий холод убедил его в том, что все происходит на самом деле.
Замка на ящике не было. Герц осознал это гораздо позже. Гораздо позже того, как взявшись за крышку он с натугой открыл ящик.
В первое мгновенье золотой блеск ослепил его. Отраженный от многочисленных граней, свет дробился, рассыпаясь на осколки, в каждом из которых пряталось солнце. Наверху, прикрывая собой россыпь из блестящих монет лежал венец с восьмиконечной звездой в центре. Острые грани сверкали.
Ослепленный, пораженный настолько, что перестал понимать, где находится, Герц потянулся к сокровищу.
Венец манил его. Герц дотронулся до золотого обода. Ему захотелось провести пальцем по острым граням звезды, а вместо этого, он взял монету и долго рассматривал профиль мужчины в шлеме, выбитый на одной стороне. На другой были отчеканены два всадника с копьями наперевес.
– А… а… да… да…
Женский крик, пронзительный, полный ужаса, разрастался. Он повторял пройденный диггером путь, снежным комом катился по подземелью.
Герц вздрогнул, вскочил и повернулся к двери. До этой минуты он просто не подозревал о том, что в состоянии так испугаться. Капли пота выступили у него на лбу. Сердце предательски заколотилось в груди.
– А… а… а…
Крик не прерывался. То отдаляясь, то приближаясь, он добрался, наконец, до каморки, заметался между близкими стенами. Оттого, что крик был женским, вдруг показалось, что кричала та, чье тело неподвижно висело на цепях.
Герц обернулся и столкнулся взглядом с черными глазницами. Высвеченные безжалостным светом фонаря они ожили, вдруг проявились тени, прятавшиеся до сих пор внутри. Оскал черепа стал шире, осмысленнее. Мертвец улыбался. И женский крик стих, спрятавшись в глубине высохшего тела.
Тишина оглушила.
Герц ждал, вслушиваясь в тишину до звона в ушах. Сердце бешено колотилось. Воздуху не хватало. Герц продолжительно вздохнул, тщетно пытаясь успокоиться.
Он не стал дожидаться, пока крик повторится. Нагнулся, закрыл ящик и вышел из каморки, плотно закрыв за собой дверь.
Он и не заметил, как машинально положил золотую монету себе в карман.
Часть вторая
1
– Герман, друг мой, подойди ко мне, – позвал Александр Александрович.
Высокий, нескладный, с печатью отрешенности на аскетическом лице, Герман сделал несколько шагов и остановился, не решаясь подойти ближе. На его худой фигуре черный плащ с вышитой алой восьмиконечной звездой, смотрелся дешевой подделкой с плеча клоуна, служащего в балагане. В руках он держал подсвечник. В бронзовых витых гнездах оплывали свечи.
– Да, – Александр Александрович кивнул, отвечая на свои мысли, – трех свечей будет достаточно.
– Ваше сиятельство, – Герман нервничал. Подсвечник в его руках дрожал. – Я хотел бы выразить вам свою признательность. За рекомендацию. В тот раз…
– Позже, мой друг, – Александр Александрович ласково улыбнулся, поощряя молодого человека. – У тебя будет время выразить свою благодарность. Позже.
– Да-да, я понимаю. Такая честь для меня, такая честь…
Холеное лицо Александра Александровича снова осветилось отеческой улыбкой.
– Настанет такой день, мой друг, когда я почту за честь пожать тебе руку.
От такой откровенной лести лицо Германа дрогнуло, словно он подавился. Взгляд его торопливо перебежал с Александра Александровича на дверь и обратно.
– Ммм, – еле слышно промямлил он.
Развивать тему Александр Александрович не стал. Существовала опасность, что нервный Герман от переизбытка чувств упадет в обморок.
Его сиятельство, господин граф достал из кармана длинного плаща ключ. Вставил его в замочную скважину и повернул. Потом с ожиданием посмотрел на молодого человека. Тот понял намек, сорвался с места, едва не задев плечом его сиятельство, подскочил к двери и распахнул ее.
– Да, друг мой, позже, – думая о своем, повторил Александр Александрович.
Лестница, по которой ему не раз доводилось спускаться, вела глубоко под землю. Сырость, вечная спутница подземного мира оставила узорчатые следы на стенах. Спертый воздух кое-кого заставил бы сморщить нос, но Александр Александрович вдохнул его полной грудью.
Под землей царствовала тьма.
Сама мысль о сокрытых в подземелье тайнах, заставляла кровь быстрее бежать по жилам. Свет легок. Все светлое: помыслы, добрые дела, чувства, – все устремлялось наверх, в небесные чертоги. Эфемерная легкость не имела никакого отношения к сильным страстям, наполненным чувственными эмоциями.
Иное дело – тьма. Плотская любовь, ненависть, злоба – тяжелые субстанции. Им не подняться. Исполненные силы они опускались все ниже и ниже. И поверхность земли, разве являлась для них препятствием? Тьма оседала здесь, под землей, копилась, заполняя пустоты. Пропитанное ядом подземелье – лекарство для сильных духом и отрава для слабых.
Себя Александр Александрович относил к сильным мира сего. Способным оказать сопротивление, может показаться? Отнюдь. Как можно противостоять тьме? Достаточно пропустить ее через себя, впитывая то, что она может дать человеку знающему.
Другое дело Герман.
Александр Александрович отвлекся от мыслей и первым ступил с лестницы на каменный пол.
– Этот ход строился по распоряжению моего отца, – сказал он.
– …ца…ца, – тотчас подхватило послушное эхо.
Для того, чтобы разглядеть детали, Герман поднял подсвечник. На стенах заплясали тени. От переизбытка чувств Герман цокнул, восхищенно озираясь по сторонам.
На взгляд Александра Александровича, восторгаться тут было еще нечем. В любом случае, ему доставил удовольствие неподдельный восторг, отразившийся в глазах молодого человека.
– Предполагалось, что назначение хода – нужды ордена. Но судьба распорядилась иначе. Подземный ход строили долгие годы. – Его сиятельство, заложив руки за спину, величаво пошел дальше. – Те, кто его строили, были так заняты, что практически не выходили на поверхность. Они остались здесь… навсегда.
– Простите, ваше сиятельство, я не понял…
– Что ты не понял, мой друг? – Александр Александрович обернулся на ходу. – Они остались здесь навсегда. Их помыслы, чувства, ощущения. Камень, – он коснулся рукой стены, – плохо впитывает легкие субстанции, зато тяжелые хранит вечно.
– Интересная теория. А вот у Мириха сказано…
– Друг мой, станем ли мы вспоминать труды Мириха здесь, в этих стенах? Ему дано одно познание, нам другое. Которое истинно?
– Истинно само познание.
– Это так, друг мой. Истинен процесс, а результат… Результат вполне может оказаться ложным.
Александр Александрович остановился возле двери, окованной железом. С легкостью открыл ее.
Герман поднял подсвечник, освещая путь. Когда молодой человек подошел ближе, он в изумлении открыл рот: прямо посреди тесной комнаты стоял небольшой сундук.
Не дожидаясь, пока Герман закроет рот, Александр Александрович вошел в комнату и остановился возле сундука.
– На днях ты был посвящен в тайны Ордена «Звезды», – торжественно начал он. – Я счел возможным, учитывая твое рвение, посвятить тебя еще в одну тайну.
– Это честь… я не знаю… достоин…
– Поставь подсвечник, мой друг, и подойди.
Герман засуетился. От полноты чувств он не мог выбрать угол, в который ему поставить подсвечник.
Александр Александрович терпеливо ждал.
– Открой крышку сундука, мой друг.
Герман упал на колени, словно ноги отказались ему служить. Дрожащими руками он поднял тяжелую крышку.
Александр Александрович жадно наблюдал за тем, как вытянулось у молодого человека лицо, как пробежала судорога, искажая и без того лишенные привлекательности черты.
Теплый свет, падающий от свечей, играл на алмазных гранях венца. Золотой блеск приковывал внимание, очаровывал, манил. От него невозможно было оторваться.
– Это, – сдавленно выдавил из себя Герман, – венец…
– Ты прав, мой друг. Это тот самый венец, который император Август возложил на голову усопшего Александра Македонского. Помнишь, как у Светония? «И осмотрел он тело Великого Александра, гроб которого вынесли из святилища. И в знак преклонения он возложил на его чело золотой венец и усыпал тело цветами». Венец власти, венец скорби и познания. Вечный скиталец, венчающий головы царей. Многие ныне здравствующие цари, отдали бы все – и это не преувеличение – за право им обладать… Можешь его коснуться, мой друг, я позволяю.
– Честь… честь… для меня?
– Pourquoi pas, mon cher, pourquoi pas?*
С великой осторожностью, Герман взял священную реликвию, поднял, извлекая на свет из сундука. Восьмиконечная звезда сияла. Блики света заскользили по стенам.
– Чувствуешь, как остры его грани? Осторожно, мой друг, ты порезался. Путь познания тернист.
Герман его не слушал. Его глаза блестели. Приоткрытый рот исторгал восхищенный шепот. Из пореза на пальцах выступила кровь – черная в неярком свете свечей. Герман не обращал на нее внимания. Его взор приковывал венец. Венец императоров, венец царей.
– Довольно, друг мой, – мягко попросил Александр Александрович. – Теперь положи его на место. Иначе, он лишит тебя жизни.
Молодой человек вскинул на него отрешенный от происходящего взгляд и осторожно положил венец на груду золотых тетрадрахм, с высеченным на них профилем Александра Македонского. Потом, не дожидаясь дальнейших указаний, аккуратно закрыл крышку.