– Мама, он не мерзавец! – выпалила я, сжав руки в кулаки. Меня бросало то в холод, то в жар.
– Да неужели?! – она побелела. – Знаешь, что такие, как он, делают с такими хорошими домашними девочками, как ты?! Он окрутит тебя, попользуется как пожелает и в итоге сломает жизнь. Что он может тебе дать, кроме проблем? Господи, Лесли, если ты думаешь, что я старая вредная грымза, пойми – я просто боюсь за тебя! Ты должна думать сейчас об учёбе, о своём будущем, о колледже… да что там, пускай даже о мальчиках! Но о нормальных мальчиках из нормальных семей! Зачем, зачем тебе он?
– Мам, – я беспомощно заглянула в её глаза, надеясь найти в них хоть что-то кроме злости, и увиденное меня поразило: они блестели, совсем как от слёз, и в них был уже не гнев, а боль и растерянность. У меня сжалось сердце. – Мама, ну пожалуйста, прошу тебя. Не плачь. Я не могу видеть, как ты плачешь. Я понимаю, почему ты беспокоишься, но со мной не случится ничего плохого. Вик – хороший человек.
– Все глупые девчонки с запудренными мозгами так говорят, – сказала она горько, покачав головой. – А потом они просто рушат себе жизни. Ну чего ты хочешь? Навеки застрять в этом городишке?
– Я не застряну! Это же не помешает ни моему поступлению в колледж, ни…
Мама усмехнулась, покачала головой и прибавила очень тихо, но решительно:
– Не раздевайся. Мы едем в больницу.
Меня охватило нехорошее предчувствие, и я с подозрением спросила:
– О чём ты?
Она крепче сжала челюсти, будто решаясь сказать что-то, что её мучило, и отвернулась от меня. А когда посмотрела мне в лицо снова, я увидела так много боли в её взгляде, что стало не по себе:
– Мы поедем к гинекологу, Лесли. Я не узнаю тебя: где моя умница-дочка? Где моя девочка? Я должна понимать, что он вытворял с тобой. Я должна знать, что ты не пострадала. И что он не воспользовался тобой. Ты понимаешь, о чём я говорю?
– Он не такой, – я устало покачала головой. – И пока что только с ним обходятся хуже, чем с бездомной собакой. Помнишь то утро, мам? Утро, когда он убирался у нас и не взял денег?
Она вздохнула, отвела взгляд, и вдруг в лице её мне привиделось слабое эхо стыда:
– При чём здесь это?
Я настояла:
– Нет, ответь. Я вижу, что помнишь и что тебе совестно. Почему тогда ты унизила его у меня на глазах?
– Я не унижала. И мне не совестно.
– Правда?
– Да, – она с вызовом взглянула на меня, однако покраснела. – Я всего лишь указала ему его место. Он должен знать его, как знает каждый из нас своё. И то, что вы сидели рядышком на ступеньках и потягивали кофе из наших кружек, не значит, что он стал таким же, как мы. Ты знаешь, как он живёт? Знаешь, сколько получает и что собой представляет? С кем якшается? Что о нем говорят в Скарборо?
– Знаю, – тихо ответила я и сощурилась. – Он живёт в маленьком старом трейлере. И там очень чисто и уютно. Он служил в армии, а в школе был скаутом, как наш папа. Боже, да я не лучше тебя, – в глазах у меня защипало, и я заметила, что мама покраснела ещё гуще, слушая каждое моё слово и не перебивая. – Он столько раз говорил мне об этом, а я не слушала, потому что не думала о нём как о человеке, который хочет быть услышанным! Но нас отличает только одна вещь. Я не хочу, чтобы он так жил, мам. Не хочу, чтобы он видел перед собой сплошь закрытые двери. Не хочу видеть его несчастным. Но я уже видела, как он ел тот завтрак, чувствуя ком в горле: ты подсластила ему горькую пилюлю, правда? Такое не каждый мужчина проглотит, а он глотал всю жизнь. И боль, и обиду, испытывая безнадёгу. И мне страшно за него, потому что он…
Мама хотела сказать что-то, но я выпалила так громко и отчаянно, что с её лица вдруг схлынули краски:
– Он дорог мне!
– Он не может быть тебе дорог! – беспомощно сказала она, разведя руками. – Нельзя любить такого человека, Лесли, если хочешь, чтобы твоя жизнь стала лучше! Чтобы в ней были хоть какие-то перспективы! Ты добрая, ты сильная, у тебя большое сердце, но всё, что он сделает, – утянет тебя на дно, где живёт сам. Такие, как он, могут быть хорошими людьми, и он хороший человек, я не спорю. Но он – один из тех, кто будет только работать на тебя, здороваться по утрам, стричь газон летом и чистить его от снега зимой. И кому-то он будет однажды, может, хорошим мужем, но не тебе; тебе – только мистером Крейном, разнорабочим из маленького городка, в котором ты живёшь до того, как уехать в колледж. Потому что вы с ним из разных миров, и будущее у тебя – другое. Но пока ты так молода, он может добиться того, чего хочет… назвав это в твоих глазах любовью. Он может просто воспользоваться тобой. Я вижу, как он смотрит на тебя.
Я медленно покачала головой, понимая, чего она боится, но неспособная это принять.
– Он не взял то, что я хотела отдать сама… – мой голос задрожал. – И он не такой, как ты думаешь. Он никогда бы не сделал этого. Ты можешь мне поверить.
– Не могу, – тяжело и печально сказала она, и в её глазах я увидела тревогу. – Теперь я не доверяю тебе, Лесли, так что переоденься и сядь в машину. Не заставляй меня повторять дважды.
Тогда что-то во мне дрогнуло. Нутро обожгла ярость, ненависть, боль и стыд, словно кто-то смешал этот коктейль и расплескал в животе. Перед глазами мелькнул Вик, поцеловавший меня в лоб и шепнувший, что пока быть с ним так, как я хочу, слишком рано. И Джесси, глядящая мёртвыми глазами в пасмурное небо. И Бен: за его плечо хваталась, рыдая, Дафна – а потом что-то заставило её забыть парня, которого она полюбила. Нечто тёмное и вязкое, словно кровь, вытекшая из сердцевины зла, поднялось из меня – поднялось до самого горла и вышло наружу вместе с тихим, но твёрдым словом:
– Нет.
Я быстро прошла мимо матери на лестницу, через две ступеньки влетела к себе в комнату и хлопнула дверью, провернув щеколду, а затем, опустившись на пол, привалилась к ней спиной. Спустя полминуты мама задёргала снаружи ручку.
– Лесли?! – Она застучала в дверь кулаком. – Немедленно открой. Лесли! Я не шучу! С тобой всё в порядке?! Нет, ну теперь-то я точно срежу этот замок…
А в голове пульсировало только одно: она не доверяет мне, потому что не считает нужным. Она до сих пор думает, что я не просто её глупая, наивная дочь, хуже – почти что вещь: захотела – распорядилась так, расхотела – иначе. Эта жестокая проверка, спала ли я с мужчиной, была чересчур унизительной, и не только потому, что моя мама Натали Клайд вторглась бы в мою жизнь окончательно: просто то, что принадлежало лишь мне, оказывается, моим никогда не было. Я понимала, чего она боится. Осознание, что нищий, взрослый Виктор Крейн, уборщик из старшей школы Скарборо, ухаживает за мной, а я отвечаю ему взаимностью, было для моей мамы как дыба для грешника… но ещё я думала: потащила бы она меня к гинекологу, если бы я провела прошлую ночь со Стивом Мейхью, например.
Щёки горели от стыда. Откинув затылок на дрожащее дверное полотно, я закрыла глаза и слушала, как она кричит, и кричит, и кричит, и знала, что если прежде моя жизнь была невыносимой, то теперь станет ужасной.
И в этом не ошиблась.
Озябшими пальцами Дрю провернула ключ в двери: хотя днём было тепло, но в ранних сумерках вместе с седым туманом на Скарборо опустился ноябрьский холод. Словно в одночасье, как по мановению жезла злого колдуна, с северо-запада протянулись тяжёлые снежные тучи. Кутаясь в короткую куртку с поднятым воротником, Дрю быстро прошла в коридор и, первым делом запершись, посмотрела в дверной глазок на дорожку перед домом. Ничего, кроме собственного красного «Форда» на подъездной дорожке, она не увидела и, развернувшись, включила свет.
Но человек в маске уже был там. Он стоял прямо перед ней, и крик застыл у Дрю в горле, скованном спазмом.
Пальцы разжались. Она уронила на пол спортивную сумку с формой для занятий чирлидингом. Тот, кого она так страшилась, тот, кто расправился с каждым из её друзей и, по слухам, ныне был мёртв, очевидно, восстал из могилы, а теперь явился за ней – и медленно прислонил указательный палец к пластиковым губам маски, разукрашенным чёрным цветом. Он велел ей не шуметь, и она покорно кивнула. В её глазах дрожали слёзы. Когда Дрю сообразила, что дома никого нет, иначе на дорожке стояла бы машина мамы или отчима, её охватило глухое отчаяние.
– Ну привет, – убийца склонил голову набок, с интересом разглядывая девушку в прорези маски. – Дрю Браун. В классификации фильмов ужасов ты у нас кто? Неужели думала, что «последняя девушка»?
Она не успела вымолвить ни слова, как он стремительно выхватил нож из портупеи на бедре, бросился вперёд и с размаху вонзил его в правое плечо Дрю. Протащив свою жертву до стены, впечатал в неё, подняв за отвороты куртки. Из груди Дрю рвался вопль, но Крик с наслаждением зажал ей рот другой рукой.
Вопль обернулся стоном, стон перешёл в слёзы. Всхлип нарастал за всхлипом, и Дрю, упёршись руками в грудь убийцы, поняла, что слишком слаба и напугана, чтобы противостоять ему. Она, сломленная смертями друзей за много дней до финала собственной истории, боялась, что он придёт и за ней, но когда именно – вопрос времени. Пытаясь найти любую зацепку своей потенциальной вины, перебрала так много вариантов – там было из чего выбрать, – но задохнулась, когда убийца, стальной хваткой удержавший её у входной двери собственного дома, низко склонился к уху. Дрю ощутила его дыхание:
– Твой единственный вопрос – «почему», я угадал?
Её шелковистые волосы лежали на его предплечьях. Прекрасная и юная, светлая, как солнечный день, Дрю, насаженная на лезвие ножа – почти как бабочка на игле булавки коллекционера, – с тоской смотрела в невыразительное пластиковое лицо маньяка, пытаясь бороться из последних сил. Тщетно! Он навалился всей своей немалой массой. Силы покидали её вместе с пульсирующим потоком крови из свежей раны. Крик, сжав челюсти, с садистским удовольствием медленно провернул в ней лезвие, и Дрю закричала – вновь в его большую ладонь.