– Ты знаешь, что делала много неправильных вещей и была плохой девочкой, – сказал он. – Ты и твоя шайка отморозков, щенячий помёт обеспеченных родителей; люди, которые два года назад довели свою подругу до самоубийства. Ублюдки, ненавидящие тех, кто на вас не похож. Мрази, не погнушавшиеся быстрых денег, закрывшие глаза на преступление. Гниды, недостойные дышать. Один из старых грешков предрешил ваши судьбы. Что ты скажешь в своё оправдание, Дрю Браун?
И он убрал руку от её рта. Тогда Дрю быстро просипела:
– Это была случайность! Мы не хотели. Это была простая шутка. Она не так нас поняла. Мы не хотели, чтобы она сделала это с собой, кто же знал…
– Тот случай меня не касается, – с отвращением сказал Крик. – Я не за него пришёл мстить. Это и многое другое, от чего меня с души воротит – и ваши вечеринки в диком кумаре, и то, что вы делали с другими людьми, и ваше ощущение вседозволенности, и то, как вы изрезали лицо своей подружке в Бангоре шутки ради, и деньги, которыми ваши родители затыкали чужие рты, – всё это дурное начало жизни, не так ли? А ты так юна. И хороша собой. Тихо, девочка, тихо… Не рыпайся, сука.
Тон его стал ласковым. Хватка, напротив, стала жёстче. Он передавил Дрю горло мускулистым предплечьем, подняв её по стене на уровень собственного лица. Девичьи ноги в белых кроссовках отчаянно подрагивали; полупридушенная, Дрю барахталась, прижатая к стенке своего пустого родного дома, который скоро станет её могилой.
– Плевать я хотел на то, как вы гробили свои и чужие жизни, – до тех пор, пока не перешли дорогу мне. Я закрывал на всё глаза, – тон его стал резче и холоднее. – Но всякому терпению приходит конец. Это и стало вашей ошибкой.
Хватая воздух губами, Дрю в отчаянии молотила по его плечам руками, пыталась оцарапать сквозь плотную куртку, впиться ногтями в кожу, сделать хоть что-то, лишь бы высвободиться, – но тщетно. Крик беспощадно продолжил:
– Я долго распинаться не стану, не в моих это привычках, знаешь ли – я джентльмен в своём роде и женщин мучить не люблю. Хотя такая дрянь, как ты, пожалуй, этого заслужила… неплохо было поработать ртом над штучкой депьюти Стивенса? Чего только не сделаешь, чтобы никто не узнал о той аварии, ведь он продолжает тебя шантажировать, верно? А ты, наивная дура, полагаешь, что он обо всём расскажет. Да-а-а… я знаю каждый ваш грешок.
И он тихо рассмеялся.
Глаза у Дрю остекленели. Почти неживая, повисшая в этой железной хватке, она слабо впилась пальцами в предплечье своего убийцы, но продолжала видеть и чувствовать, когда он швырнул её оземь и двумя короткими ударами – в основание черепа и в копчик – обездвижил и парализовал жертву, способную только слабо сипеть от боли, пронзившей позвоночник и занемевшие ноги.
– Я, так уж повелось, страшный эгоист, и за себя, как и за близких своих, готов люто мстить. Беда ваша, скарборцы, в единственном: на откуп мне вы отдадите кого угодно в надежде, что смерть обойдёт вас стороной. Знаешь, мне это кое-что напоминает. Что же? Ах да.
Дрю слабо дрогнула и заскулила, поджав губы.
– В Новом Орлеане был такой маньяк… по кличке Дровосек.
Крик прошёл в сторону и поднял что-то с пола – что именно, Дрю разобрала не сразу: в глазах всё плыло, и сперва она не могла пошевелиться. Лежа на боку, она огромным усилием воли перевернула пламенеющее от боли тело на живот и, подтягиваясь на руках, поползла прочь, к входной двери, оставляя на дощатых половицах широкий алый след, похожий на мазок гигантской кисти титанического художника.
– Ты не в курсе, кто это? Ну не страшно, я расскажу. Пара минут в запасе у нас есть, пока мы не распрощались навсегда.
Голос его был страшно спокоен, будто он читал лекцию или беседовал с близким другом. Дрю, стон за стоном, ползла прочь от него, но он размеренно шагал к ней, роняя на пол свою густую тень.
– В тысяча девятьсот девятнадцатом году один убийца орудовал в маленьких городах близ Нового Орлеана и нагнал на местных жителей страху: он вламывался в дома и рубил своих жертв топором без разбору; запугивал горожан тем, что восстал из самого ада, чтобы жестоко уничтожить каждого из них. Однажды он отправил в газету письмо с новостью: мол, следующей ночью устроит массовые убийства, непередаваемые по своей жестокости, но пощадит только тех, в чьих домах будет играть джаз. Охо-хо, Дрю, детка. Знала бы ты, что тогда началось…
Он прислонил предмет к стене – это была автомобильная шина, – схватил Дрю за волосы и потянул голову вверх.
– Помо…
Дозваться помощи она не успела: Крик резко ударил её лбом об пол, один раз, затем другой, и, когда она издала лишь бессвязный стон, отпустил волосы и пинком перевернул Дрю на спину. Он сломал ей нос и расколотил лоб, из которого на лицо потекла кровавая струйка.
– Той ночью сотни обезумевших от ужаса людей покинули свои дома и отправились в рестораны, бары и кабаки, чтобы там играть и слушать джаз. Музыканты выходили на улицу, надеясь спасти как можно больше человек и утолить лютую жажду крови Дровосека, которого, кстати, так никто и не поймал. Он навсегда исчез и перестал приводить горожан в трепет очередными убийствами. Полиция его не нашла… да не особо и старалась, а все преступления, чтобы в отделе не было висяков, списали на мафию. И это так удобно. Удобно для всех. Сама посуди. Наши копы погрязли в преступлениях так прочно, что даже не знают, кого им искать, за что хвататься. Я раскидал свиньям жёлуди. Они начали рыть не в тех местах. И из-за них ты умрёшь не так просто, как мне хотелось бы. Видишь ли…
Крик поднял шину. Затем остановился над Дрю, побелевшей так, что кровь на лице стала что гроздья красного терновника на снежном покрове.
– Мне так хочется пустить их по ложному следу. Пусть думают, что всё это творят те воротилы из Бангора, с которыми у копов и их хозяев тёрки. Пусть у них поджилки трясутся от страха при мысли, что это могут быть бандиты из строительного холдинга, с которого они намыли бабла. Пусть хватаются за неправильные ниточки. Когда потянут и колокольчик фальшиво звякнет, они опомнятся, но будет уже слишком поздно…
Он поднял ноги Дрю одной рукой, другой на весу удерживая шину. Затем просунул их в чёрное кольцо, небрежно опустил его на пол, потянулся за канистрой, стоявшей у лестницы. Когда он пролил содержимое из отвинченной крышки, пахнуло бензином: Дрю, держась за свою разбитую голову, жалобно замычала. Она, проваливаясь в бессознательную тьму, слабо сообразила, что её хотят поджечь, и завозилась, но пошевелиться не смогла: Крик оседлал её. Он сел на её бедра и с интересом наблюдал, как Дрю медленно ощупывала окровавленное лицо, с присвистом вдыхая и выдыхая горький воздух ртом. Крик ласково потрепал её за подбородок; затем пару раз хлопнул по щеке. Дрю открыла глаза пошире, будто очнувшись. В ноздрях дрожал странный запах, от которого смыкались глаза, и только тогда она поняла, что это был газ.
Ублюдок включил конфорки на кухонной плите.
– А хочешь, – тихо сказал он, – я открою тебе свой маленький секрет?
Она замотала головой. Говорить было трудно со сломанным носом, и она лишь зашептала что-то похожее на «не надо» в слабой надежде выжить: у неё есть на то мизерный шанс, только если она останется в неведении насчёт его планов.
Крик, ухмыльнувшись, склонился к ней так низко, что между их лицами осталось всего несколько дюймов: достаточных, чтобы разглядеть его в деталях, и недостаточных, чтобы его сняли на камеру, если ею была оборудована прихожая, – и хотя камеры он не заметил, но всегда привык подстраховываться.
Он приподнял маску, упёршись свободной рукой в пол возле головы Дрю. Лица его видно не было ни с какой точки, кроме единственной, прямо перед ним, и Дрю, расширив глаза в ужасе и неверии, булькнула слабое «нет».
Бешено улыбнувшись ей в ответ, убийца спрятался под маской и, стерев кровь со лба Дрю Браун, расцветил алую линию от нижней губы по подбородку своего ложного лица.
– Вот так, – шепнул он, – ты, продажная сука, навсегда останешься со мной. Передавай привет своим друзьям в аду.
Она со слабым стоном вцепилась в воротник его куртки, но он сбросил её руку и встал. Прижав указательный и средний пальцы к чёрным губам, он отправил прощальный воздушный поцелуй – ей, Дрю Браун, лежащей в собственной крови с надетой на бёдра автомобильной шиной из родительского гаража, а затем, вылив прямо на девушку остатки горючего, швырнул канистру в сторону и достал из кармана зажигалку.
Жить Дрю осталось ровно один короткий мучительный вдох полной грудью.
Девушка загорелась за пару секунд и, пылая, словно факел, издала душераздирающий, нечеловеческий рёв. Она каталась по полу, билась в агонии, пока тело поглощал огонь, а в воздухе висел запах горелой плоти, и, не став наблюдать за тем, что от неё останется и как скоро на вызов приедут пожарные после того, как уловят сигнал датчиков дыма с потолка, Крик неторопливо вышел через заднюю дверь. А когда весь первый этаж разнесло взрывом из-за утечки газа и южный Скарборо вздрогнул от страшного грохота – у соседей в палисаднике разлетелись стёкла, – он был уже далеко оттуда.
От подошв его ботинок на заиндевевшем асфальте оставались чёрные следы. От куртки несло бензином, так что ему пришлось добираться до тайника на южной окраине, до надёжного своего места, и там сменить одежду на неприметное чёрное пальто, на котором он поднял воротник. Его спину до сих пор жгло ледяным ветром и жарким пламенем пылающей бездны, в которую он превратил дом Браунов. Под глубоким капюшоном никто не заприметил бы маски; опустив лицо и сунув руки в карманы, он побрёл по городской окраине, с удовольствием слушая, как вдали надрывно плачут сирены. Он знал, что улица Бернистон вся сияет красно-голубыми огнями, как на Рождество, и беспечно улыбался, подставив ладонь под перчаткой первому снегу. Белое на чёрном; хрупкое на сильном. С нежностью подумав о Лесли Клайд, он свернул в подворотню, точно зная, куда пойдёт.
До её дома, если следовать коротким маршрутом и почти бегом, – пятнадцать минут. Крик шёл быстро, но на всякий случай кружил петлями близ нужной улицы. Он бдительно смотрел за тем, чтобы не было слежки. Здесь, на другой половине города, он оказался спустя почти сорок минут, зная, что все силы – полиция, пожарная служба, «Скорая» – будут брошены к дому Браунов и что копы сочтут это не просто актом зверского убийства, а