Чёрт возьми, мне придётся спасать обоих моих мужчин? Вот же дрянь. А что будет с Виктором потом? Об этом подумаю после.
– Сегодня в одиннадцать, – сказал Люк. – В девять начнётся комендантский час. Учителя разойдутся. Насчёт охраны не беспокойся – её не будет.
Мои руки дрогнули. Я была холодна как лёд. Они придут убивать Вика, пока он работает. Куда мне бежать за помощью? Я сразу подумала об Аделаиде, но тут же отмела эту мысль: глупо, чем она поможет – старуха против шерифа? Бог ты мой, неужели в этом проклятом городе нет ни одного честного человека при власти? Во всяком случае, в полицию мне путь заказан, я никому там не доверяю.
В любом случае я должна предупредить Вика. Пусть не приходит, пусть спрячется, пусть уедет из города – что угодно! Но он должен знать, что этой ночью его щадить никто не будет.
– Тогда решено, – глухо сказал шериф. – С этим выродком давно пора кончать, так пусть хоть послужит делу. Многовато от него шума.
Я подождала, пока они покинут уборную, и решила не выходить сразу. Тихо закрыв крышку унитаза, села поверх неё и зажала рот рукой, стараясь глубже дышать и не паниковать, и не понимая, как выпутаться из этой истории. Казалось, что выхода нет.
И, как нарочно, Вика тоже нигде не было: он как сквозь землю провалился. Всю прошлую неделю мы виделись в школе лишь мельком, но он постоянно работал, а в коридорах не было никаких шансов уединиться и поговорить. Я пыталась, но он был немногословен. К тому же та история с Беном и Джесси всё испортила! Меня шокировало, что ребят никто не искал – даже родители их не хватились, не то что друзья и учителя. Но должны же были остаться хоть какие-то упоминания о них, записи в школьных журналах, фотографии! Неужели во всём Скарборо не найдётся ни клочка бумаги с их лицами или именами? Тайно проскользнув в учительскую, я не нашла ничего… даже личных дел. Я была настойчива и, узнав адрес, навестила дедушку Джесси – но он ничего не помнил, словно её и не было. Девушку как из реальности стерли.
И так было не только с ним. Бена и Джесси забыли родители, продавцы в магазинах, учителя, друзья, соседи – все, абсолютно все, целый город, кроме меня единственной и… Крика. Казалось, мы с ним просто помешались – тут впору задуматься о собственном душевном здравии. Но худшим было даже не это. Теперь мама заезжала за мной после уроков и забирала, отвозя на машине домой, а после я уходила к себе в комнату и пряталась там до ночи. Но каждый раз, по дороге домой и в школу, она выговаривала мне одно и то же, только разными словами.
В самый первый день моего персонального ада всё звучало ужасно.
– Соседи смеются! Они говорят, моя дочь легла под этого ублюдка. Не хватает, чтобы тебя прозвали индейской шлюхой… – процедила она сквозь зубы, сидя за рулём. Я хорошо помнила выражение её лица. На нём было написано отвращение, будто я села в её чистенький «Вольво» измазанной дерьмом. – Надеюсь, он не идиот и не совал в тебя свою штучку. Иначе я… – она поджала губы. – Я не знаю, что с ним сделаю, но в этом городе он жить не будет. Полиция быстро его отсюда выставит. Я так зла на тебя, Лесли. Господи, так зла!
О, как я ненавидела её в тот момент! Злость душной кислотной волной окатывала меня изнутри. Мама ничего не знала о наших отношениях, но уже запретила видеться с Виком, и не только с ним. Она отсекла меня от внешнего мира и друзей, как когда-то отсекла от тех, кто остался там, в Чикаго, где я была и без того слишком одинока, и всё, что мне оставалось, – ждать, когда это кончится и когда она решит, что я достаточно наказана, чтобы образумиться. И хотя я понимала, почему она делает это – из страха за меня, из-за любви ко мне и потому, что желает оградить безумно высокой стеной ото всех опасностей и последствий неправильных выборов, – но эта защитная стена наконец превратилась в то, чем всегда была: в настоящую тюрьму.
В школе Вик не разговаривал со мной, а после уроков мы не могли видеться. Он получил жёсткий выговор от директора и завуча. Его отчитали и обвинили в приставаниях к учащейся, пригрозив увольнением и жалобой в полицию. И Вик, кажется, хорошо усвоил этот урок и с сожалением опускал взгляд, когда проходил мимо меня, убирал в столовой или выносил во дворе мусор из больших зелёных баков. Он смотрел теперь всегда в пол или в стену сквозь людей и ни с кем не говорил, хотя и прежде никогда не заговаривал с учениками. Но теперь он был не человек – почти функция, и меня охватил страх. Я знала, что Вик не может рисковать своей свободой, иначе кто, кроме него, позаботится об Аделаиде? Понимая всё, я тем не менее не могла этого принять. Я осунулась и ходила тенью самой себя, ждала шанса перекинуться с ним хотя бы словом, но он, казалось, был глубоко погружён в себя – так глубоко, что никого не замечал.
И вот теперь я в полнейшей беспомощности отчаянно искала его повсюду. Его не было в коридорах, во внутреннем дворике и в столовой. Куда он мог запропаститься? Судьба подкинула возможность увидеться после занятий в тот же день. Обождав, когда другие ученики покинут коридор, я вышла в школьный двор и в одиночестве побрела к машине матери – меня ждали на обочине, как обычно, – когда увидела на общей аллее Вика: он развешивал большой транспарант в честь «Ста восьмидесяти лет школе Скарборо» и аккуратно сматывал на газоне остаток верёвки, раскинувшейся среди травы, будто змея. И хотя он меня заметил, но ни разу даже не взглянул: только пялился на свою чёртову верёвку. Я быстро посмотрела на маму: в нашем «Вольво» она говорила с кем-то по телефону. Интересно, хватит мне пары минут, чтобы предупредить Вика, прежде чем она до меня доберётся?
И я решилась, бросившись к нему прямо через газон. Растолкала небольшую компанию школьников, пробилась через них и поспешила навстречу. Незастёгнутая куртка болталась на мне, как флаг на ветру; волосы выбились из-под капюшона. Представляю, какой всклокоченной и бледной я была! Вик поднял на меня глаза и вскинул брови. Он заметно растерялся.
– Лесли? Что т-ты тут делаешь? – он понизил голос. – П-прошу, не подходи ко мне. Тебе может за это п-попасть, и…
Ребята из той самой компании что-то крикнули вслед, а потом рассмеялись. Мне было плевать. Я с мольбой перебила Вика:
– Это тебе из-за меня может попасть, но я по делу. Умоляю, не выходи сегодня на ночную работу. Это очень опасно. Они убьют тебя! Я подслушала разговор.
– Что?.. – он нахмурился. – Ли, о чём ты?
– Тебя хотят убить!
– П-погоди, в каком смысле? Кто? – он осторожно положил ладонь мне на предплечье, и в груди болезненно кольнуло. – Не волнуйся, отдышись. Расскажи, в чём д-дело. П-просто не…
Вдруг Вик изменился в лице и посмотрел мне за спину. Я сразу поняла почему. До меня донёсся новый взрыв смеха. Ребята со стороны потешались, глядя, каким коршуном к нам подлетела моя мать. Она вцепилась в мою руку и больно дернула к себе на глазах у всех. Лицо было злым и растерянным одновременно, и она громко сказала:
– Я же предупреждала, чёрт возьми, никогда больше не лезть к ней, Крейн!
Тогда Вик распрямил плечи и встал во весь свой рост, свысока взглянув на маму. Форменные синие брюки он испачкал в жухлой траве. Под курткой медленно, но высоко вздымалась его грудь: он глубоко дышал, смерив нас обеих таким взглядом, что я отпрянула. Слова застряли в глотке, хотя я многое хотела сказать матушке. Вик посмотрел в её глаза так, что стало ясно: это была последняя капля, переполнившая его чашу терпения.
– М-миссис Клайд, успокойтесь. Пожалуйста, вернитесь в машину. Мы п-просто поговорим.
– Не указывай мне, что делать. – Она упрямо мотнула головой и покраснела, исподлобья глядя Вику в лицо. – Все здесь говорят такие ужасные вещи за спиной у Лесли! И в этом виноват только ты.
– Миссис Клайд, – он был предельно спокоен. – Мы н-не сделали ничего п-предосудительного, чтобы нас осуждать. Я знаю, что н-не нравлюсь вам, но прошу. Не п-поступайте так плохо со своей дочерью п-прямо сейчас. Вы ставите её в неловкое п-положение…
– Это ты ставишь её в неловкое положение. Надеюсь, между вами действительно ничего не было, потому что я не хочу лечить её от какой-нибудь заразы!
Вик остолбенел, стал очень бледен. Он посмотрел на меня, затем на неё. Я не чувствовала собственного тела от охвативших стыда и боли за него. Затем в глазах Вика что-то зажглось: тёмное, непримиримое, пульсирующее, и он тише прежнего бросил:
– Отойдите от меня, миссис Клайд. Не советую вам т-так говорить со школьным сотрудником п-при исполнении. Не советую вообще со мной разговаривать. Вы можете чем-нибудь от меня заразиться.
Он отвернулся от нас. Он отвернулся от меня. Снова наклонился за верёвкой, поднял её с травы и взялся равнодушно наматывать всю длину на ладонь, но я видела, как легонько подрагивали его руки. Больше всего на свете мне хотелось подойти к нему и обнять, больше всего на свете – укрыть ото всех невзгод. Какой же смелой я была там, в спортивной раздевалке; но здесь, когда мне противостояла Натали Клайд, я заткнулась и, поджав хвост, не сделала ничего. И за это возненавидела себя пуще неё. Трусливое ничтожество!
…В машину я села почти неживой. Я всё ещё чувствовала косые взгляды и слышала тихие смешки учеников по сторонам, пока мы шли до «Вольво». Мама хлопнула дверью с водительской стороны с такой силой, что открылся ящик для перчаток. Я машинально закрыла его и отвернулась. Она уселась в кресло. Пристегнула ремень безопасности.
Потом наступила тишина.
– Ты довольна? – вкрадчиво спросила мама. – Этого ты добивалась, м? Меня унизил публично какой-то уб…
– Заткнись, мам. Пожалуйста, просто замолчи. – Я устало прислонилась лбом к стеклу, чувствуя, как в груди разрастается и ноет некая чёрная дыра, и безразлично прибавила: – Можешь и за это меня наказать. Мне всё равно.
Она ничего не сказала: только резко повернула ключ в замке зажигания. Машина завелась, тронулась с места. У меня дрожали руки. Я сунула их между колен и долго ещё смотрела в зеркало заднего вида на школу, стремясь разглядеть Вика, но больше его не увидела.