Он обернулся. Смерил Рамону долгим недобрым взглядом и с мрачным видом откинул пистолет в сторону. Тот брякнул о пол. Рамона продолжила, крепко взяв меня рукой за загривок:
– И нож туда же, иначе я прострелю этой суке голову, богом клянусь!
– Спокойно, – холодно откликнулся Вик и завёл руку за спину. Я вскрикнула от боли, когда Рамона жёстче стиснула мою шею и снова упёрлась дулом в голову.
– Без фокусов!
– Какие тут фокусы. – Вик со стальным шелестом бросил нож на пол в паре футов от себя. – Что, довольна теперь, куколка?
– Руки! Покажи руки!
Вик с ухмылкой их поднял и легонько покачал у лица, словно демонстрируя: вот они, крошка, совершенно пусты. Рамона зашипела, как рассерженная кобра.
– Я приехала сюда за Люком, и чёрта с два ты его тронешь. Больной ублюдок.
– Я его не просто трону, куколка, – жутко улыбнулся Вик, и я похолодела, но вовсе не из-за пистолета возле головы, – я его выпотрошу. Как свинью на ферме Лоу, за которой он сюда примчался, капая слюной от жадности… Ты хотел их землю, Люк. И мою – тоже. О-о-очень хотел.
– Заткнись! – прикрикнула Рамона. – Люк, вставай! Ну же!
Люк Палмер осторожно поднялся. Запястьем он утёр кровь с лица и подошёл к отцу, который лежал неподвижно распластанным на животе. Он медленно перевернул Эрика на спину. Всмотрелся в бледные черты и остекленевшие глаза.
– Он мёртв. – Люк, с ненавистью взглянув на Вика, поднял с пола пистолет, к которому шериф в последние секунды жизни так упрямо полз. – Ты ответишь за это, клянусь Богом. Ответишь!
Он наставил на Крика пистолет, но в ответ тот лишь бесстрашно улыбнулся. Люк побледнел.
– Нет, – проскулила я, и Рамона грубо ткнула дулом меня в затылок, приказывая молчать.
Люк Палмер рявкнул:
– Твоё последнее слово, перед тем как ты сдохнешь, мразь. Ну?!
Крик улыбнулся ещё шире. Затем вздохнул и, покачав головой, вкрадчиво сказал за пару мгновений до того, как его пристрелят:
– Вот ты и попался.
И тут одновременно случились две вещи. В тот же миг свет в зале погас и мы окунулись в кромешную тьму. Раздался выстрел, запоздавший на долю секунды. Я лишь услышала громкую мужскую ругань и ещё два выстрела из пистолета с глушителем. Мне стало страшно. Страшно за себя. Страшно за него. Но и его я боялась теперь не меньше, чем Люка Палмера!
Потянулись долгие мгновения, и Рамона тихо спросила:
– Ты попал в него?! Люк?! Ты в него попал?!
В зале включился свет. Я вздрогнула и взволнованно осмотрелась, но Виктора Крейна нигде не было. Только одно тело лежало на полу – тело шерифа, и всё.
Люк рассвирепел. Он пнул пол и стиснул пистолет в руке так, что побелели костяшки пальцев:
– Грёбаный мудак! Чтоб его! Куда он делся?
Ножа его тоже видно не было. Я улыбнулась себе под нос, видя, как смертельно побелел младший Палмер.
– Не кипятись! – резко сказала Рамона. – Возьми себя в руки. Нужно валить отсюда!
– Ты сошла с ума?! – оскалился Люк. – Нас повяжут вместе с ним, повесят двух чёртовых мексикосок и их пацана… и вдогонку всех, кого этот отморозок пришил. Он всё это придумал заранее. Понимаешь?!
– А ты хочешь быть следующим, кого он убьёт, да?! – вдруг прокричала Рамона.
Люк упрямо сжал челюсти. Он подошёл к нам и резко, вырвав меня из рук Рамоны, швырнул на пол. Я угодила прямо в кровь шерифа. Руки скользнули по ней, и я шарахнулась в сторону, дрожа от страха и омерзения. Палмер-младший мотнул головой и наставил на меня пистолет, но Рамона повисла на его руке:
– Включай голову! Пока девчонка жива, у нас есть шанс выбраться отсюда. Пусть она будет нашей заложницей!
– Мы и так выберемся, – пообещал Люк. – И завалим эту тварь. У него нет никаких привязанностей, нет никакой жалости. Не обманывайся. Ничто на этом свете ему не дорого, как собственная жизнь.
Он подошёл ко мне и, взяв за шкирку, резко поставил на ноги. А потом, прислонив к виску пистолетное дуло, больно толкнул коленом в поясницу:
– Пошла!
Когда Вику было семь, он любил забираться в бабушкин шкаф и прятаться там. В шкафу пахло нафталином, мазью от варикоза и ещё – сладковатыми духами. Вик зарывался лицом в мягкие бабушкины платья и подрёмывал там, прячась от мира и думая, что никто и никогда его не найдёт и не обидит в этом маленьком тёплом тёмном логове.
…Спустя много лет, той страшной ночью, Вика Крейна сломали.
Он не ломался, когда в третьем классе средней школы ему обрезали волосы, сперва притопив в бассейне. Не ломался, когда лупили почём зря. Не ломался, когда мать сказала одним поздним вечером: «Это только на уик-энд, не набирай много игрушек», посадила в машину и отвезла к бабушке. Бросила там, не притормозив, хотя видела в зеркало заднего вида, что худенький долговязый мальчишка бежит что есть сил за её пикапом и кричит, задыхаясь:
– Мама!.. Мама, стой! Куда ты? Мама-а!
И вот теперь это.
«Скорая помощь» увезла Аделаиду Каллиген в больницу три недели назад, после того как шериф Палмер и его амбалы избили её до полусмерти, и Вик остался один. Он пришёл покормить мистера Мяукерса, как обычно; присел на краешек постели, посмотрел на разорённый дом, на нищенскую мебель, на перевёрнутую и разбитую медицинскую систему, за которую он заплатил бешеные деньги с самой последней армейской получки.
Он наткнулся на мину в Ираке в одном из боёв. В прессе это прозвали «Второй битвой за Тикрит», Вик считал, это был филиал ада на земле. Заминировано было всё, даже игиловцы подрывались на своих же минах. Он тогда едва не лишился ноги. Успел отскочить, сам не помня как, да и повезло. Помнил только, что из него вынули много, чертовски много осколков и что врачи сперва говорили об ампутации. Тогда не могло быть и речи о контрактной службе. Но он едва не потерял только ногу: некоторые его сослуживцы приезжали домой в цинковых гробах.
Это было трудное время. В армии он всегда при деле, там он оказался человеком значимым, ценным. На гражданке понял, что оказался списанным и отработанным материалом. Только встав на ноги, присмотрелся к реальности, которая его ужаснула: бабушка стала ещё хуже с момента их прощания. Ей нужна была операция, и быстро. Тогда Вик отдал всё, что ему заплатило за службу государство, и набрал новых долгов. Ему было некуда деваться. И он устроился работать туда, куда брали. Чёртов уборщик, разнорабочий, подручный, газонокосильщик, кем только он не был – за деньги он мог сделать всё и смотрел в землю или сквозь людей, которые ему платили, так долго, что немногие знали, как выглядят его глаза.
И вот – после благополучного врачебного вмешательства, после стольких испытаний, после всего облегчения, что они почувствовали, – одной ночью в дом вламываются легавые. Они избивают Аделаиду, самого близкого, фактически единственного родного человека, и требуют, чтобы она выдала им чёртову девчонку, которую та даже не знала!
Вик вскочил и молча хрястнул кулаком по стене. Это было так чертовски нечестно, больно и несправедливо, что у него затряслись руки. Впервые за много лет. Они так тряслись, только когда его топили в бассейне в школе. Он даже при обстрелах в Ираке не дрожал. Суки! Суки!!! Он зарычал на стену, оскалился и снова вломил ей, будто живой. У его бабули стена была не железобетонная, и доску он малость расщепил, оставил внушительную вмятину, хотя и доска его костяшки разбила, и они были в крови. В нём поднялась и заклокотала ярость, которую он давно сдерживал в себе. Тогда он заплакал и завыл от большого горя, потому что жалел себя, бабушку, Химену Вильялопес и её шестилетнего сына, пропавшего через два дня после того, как мать погибла в больнице, и ещё бедную девчонку Селию, вынужденную бежать от могил родных людей в другой город, чтобы там искать защиты и правосудия. Он их знать не знал, но жалел, как и всех стариков в резервации, окочурившихся из-за таких, как шериф, раньше срока. Вик выл и бесновался. Кот куда-то спрятался и даже не шипел. Он вспомнил всё, что узнал. Как шериф попросил учителя биологии, мистера Пайка, трусливого ублюдка, который встречался с Хименой, молчать о том, как странно та погибла, чтобы делу не дали ход. Как Селия в день отъезда из Скарборо умоляла тех школьников, которые выступили невольными свидетелями покушения на убийство, дать показания и честно рассказать в суде, что было тем днём. Когда они отказались и донесли копам, что к ним наведалась Селия (доносчицами были Дрю Браун, Кейси Кокс и Лора Чейз, но об этом знали все, и только младший Палмер отмолчался и не сказал ни да, ни нет общему решению настучать), копы похитили её племянника прямо на глазах у соседки, которая всё видела и обещала молчать. Никто тогда даже не пикнул, и Вик пока ещё не знал, что спустя два месяца мальчишку случайно найдут на границе с соседним штатом зверски убитым.
И тогда Виктор Крейн перевернул стол. Сорвал занавески. Смёл книги и остатки посуды из буфета, а сам буфет со стеклянными дверцами разворотил так, что изрезал себе руки в кровь осколками. Подлетев к платяному шкафу, пнул его так, что с антресолей посыпались на пол коробки. Тогда одна упала и раскрылась.
Тяжело дыша, Вик резко обернулся к ней и нахмурился. Из коробки на пёстрый индейский ковер выпала странная штука – старая белая маска, потрёпанная, уже совсем непрезентабельного вида. Чёрные ромбы под глазами выцвели от времени. Чёрные же губы были сомкнуты. Они посылали к дьяволу, в них никакого намёка на улыбку. Ножевидный профиль и хмурая складка бровей понравились Вику. Он притих и понял, как сильно болят его бедные разбитые руки, когда на маску с кулака капнула кровь.
Вик вздохнул раз и другой, заставляя себя постепенно успокоиться, и присел на корточки. Он открыл пошире крышку коробки. Оттуда пахло лаймовой водкой и нафталином.
В ней оказалось немного предметов. Засушенный букетик цветов, томик стихов Лонгфелло, старые тёмные очки с целёхонькими линзами, какие-то чеки, женская маскарадная маска и чёрно-белое фото. Вик стиснул его в пальцах, всматриваясь в молодые смуглые лица, кривляющиеся и улыбчивые. На одной из фотографий носатый мужчина-индеец и девушка прижались друг к другу, целуясь. Он придерживал её за подбородок, она пропустила его тёмные длинные волосы сквозь пальцы.