Это были его родители. Селена и Кит. Кит и Селена.
Вик прикрыл глаза, сглотнул и нащупал мужскую строгую маску. А потом вгляделся в чёрные глазницы и плотно сомкнутые губы.
Он бы закричал, да только ему рот тоже как будто зашили. Вот хорошее имя для него. Безмолвный крик. Вакхтерон. То, что он делает вот уже почти тридцать долбаных лет, – молчит, не в силах заорать по-настоящему.
Он уже догадывался, что за тайну прячет шериф в лесу близ болот. Он уже знал, что Селия Вильялопес не добьётся правосудия, которое заслужила. Он уже знал, что всё это плохо кончится, так что ему было нечего терять.
Однажды он вычислил всех ребят, которые были в тот день в машине Джонни Палмера и сбили Химену. Вик прошёл мимо них в городском парке, пока они валялись на лужайке. Он внимательно смотрел в их лица, запоминая каждое выражение, каждый взгляд, каждый смешок. Эти суки улыбались и пили пиво. Вик много насмотрелся на пьяниц и наркоманов за всю жизнь и ненавидел их. Ему хватило одного только взгляда, чтобы понять: они не сочувствуют и не сожалеют. Они остались в этом городе, их будущее обеспечено родительскими кредитками, и кто-то из них вырастет и забудет обо всём, что они сотворили, а Химена лежит в шести футах под землёй, и позже Вик узнает, что её шестилетний сын истерзан и уничтожен из-за них. Они – самые защищённые ребята во всем Скарборо, а такие, как Виктор Крейн, – мусор под их ногами.
Вик вспоминал, вспоминал, вспоминал. Как лупил уродов в своей скарборской школе, когда вернулся из школы исправительной, и как потом лупили его. Жестоко. Злобно. Он их за это не винил: слишком много голов и носов разбил он в ответ.
Как ушёл в армию, чтобы быть кем-то, и был там не просто этим кем-то, а очень даже каким крутым парнем – так о нём говорили сослуживцы. Он был там нужным. Ценным. Своим. Он полосовал шлем узкими «единицами», а потом зачёркивал их. Когда на левом виске места не осталось, он перешёл на правый. Эти кривые единицы, оставленные лезвием складного ножа, означали убитых врагов. Вик много убивал, командование называло его результативным. Он понял, что если бог чем-то одарил его, так это способностями к профессиональному убийству. А когда подорвался на мине и ему едва не оттяпали ногу, молился и плакал каждую ночь до операции, потом менял очерёдность и плакал, и молился, и очень боялся, что ему отрежут ногу по бедро, потому что оттуда вытащили до хрена осколков. Если он станет калекой, Вик обещал себе, что не будет пить, потому что боялся, что станет чёртовым пьяницей от безысходности. Двуногих-то индейцев в штате Мэн не шибко жаловали, чего говорить об одноногом. К тому же с фамилией Крейн из племени людоедов-могавков. Почти сразу решил: если будет одноногим – повесится. Лучше сразу. Прям в больнице. Но случилось иначе, и он подумал, что Бог немножко пожалел его. Оказалось, не всё так просто.
Он смотрел на маску у себя в руке и чувствовал, как из живота поднимается кричащее древнее страшное нечто. Как охватывает его и погружает во тьму. И там ему становится спокойно и хорошо.
Вик поднял маску и приложил её к лицу. Он повёл плечами и взглянул на отражение в треснутом зеркале старого трюмо. Нет ни одного шанса, что всех этих сволочей посадят. Селия Вильялопес сбежала, потому что получила послание – твой племянник мёртв, и поняла: идти против этих людей – всё равно что плевать против ветра. А его любимая старуха Аделаида Каллиген, в которой он души не чает, скоро загнётся, потому что никто из стариков не любит, когда их бьют головой об стол. Самое обидное, она никого никогда пальцем не трогала. В жизни своей, мать вашу.
Но Вик не обманывал себя. Он хотел стать таким не ради неё одной или их всех, а ещё раньше, в ночь, когда бежал от своих обидчиков по стреле строительного крана. И когда устроил сотрясение мозга дружку Люка Палмера в старшей школе. И когда своротил челюсть ещё одному, на глазах у Рамоны, на выпускном. Он хотел, чтоб она знала: эй, детка, я могу свернуть не только челюсть, но и шею любому ублюдку. Бойся меня. Желай меня. Сожалей, что потеряла меня.
Да. Он хотел, чтобы его боялись. Чертовски хотел. Он внимательно всмотрелся в своё отражение, повернул голову набок. Всю его жизнь снова спустили в унитаз за одну ночь. Хотя нет, чего это он. Задолго до того, как он вообще появился на свет, её спустили в унитаз. Так правдивее. Потому что его родители были уже прокляты. В резервацию их запихнули, чтоб они сдохли, потому что это концентрационный лагерь, как ни притворяйся бабушка, что здесь её родная земля. Это ложь. Просто маленький лоскут почвы посреди Скарборо, чтоб было где хоронить индейцев, когда те окончательно сдохнут.
Вик хорошо помнил это самое слово: Вакхтерон. Он поглядел на себя справа и слева, и новое лицо ему очень понравилось. Он решил, что это будет его маска, маска ложного лица, какую вырезали для себя в давние времена все ирокезы. Только их маски были добрыми, а его будет справедливой. Так уж водится, что лицо у справедливости злое и жестокое. И ещё красного цвета здесь маловато.
Тогда он взял кровоточащую руку и ногтями другой руки углубил рану. А потом окунул пальцы в собственную кровь и провёл всеми пятью пальцами под левым глазом.
У индейцев принято рисовать слёзы, чтобы было за что мстить.
Наши шаги гулко звучали в пустых коридорах. Люк держал меня так близко к себе, что я чувствовала спиной его глубокое дыхание. Он пытался казаться спокойным, но получалось у него плохо. Когда он грубо толкал меня в спину или задевал шею, я чувствовала, какой мокрой была его ладонь. Она слегка подрагивала. Со стороны даже Рамона выглядела решительнее него.
– Нужно вызвать наряд полиции и уйти отсюда, там же есть ваши люди, пусть решают эту проблему, – вот так она сказала, но Люк оставил её слова без внимания, молча подняв указательный палец. Он сам был как грёбаный Тонто-следопыт, над которым потешался.
– Заткнись, – шепнул он. – Ты ничего не слышишь?
Я вслушалась в тишину. В углу коридора капала вода из крана школьного питьевого фонтанчика. В коридорах раздавались редкие скрипы и шорохи. Но это было дело обычное для старого большого здания ночью. Наверное.
– Ничего, – качнула головой Рамона. – А ты?
– Будто бы вибрация от телефона…
Люк резко потащил меня следом за собой. Плечо моё сжал так, что я болезненно выдохнула. А потом ногой в два удара выбил дверь в один из кабинетов. Прям как в китайском боевике с Брюсом Ли, клянусь. В тот момент я подумала: ну и в переделку ты попала, Лесли. Но там…
Боже.
Я застонала, зажмурилась, отвернулась. Там был покойник. Его подвесили к крюку люстры на потолке на цепь, обмотавшую лодыжку. Это был депьюти Стивенс. Я хорошо знала Вика, чтобы понять – этому парню просто суждено было помереть, и он сам нарывался. Он был распахан от низа живота до горла, а внутренности, кажется, полностью отсутствовали, как у вычищенной рыбы. Бледное, обескровленное лицо пялилось на нас. Он теперь был не больше человек, чем смятый картонный стаканчик.
– О… господи… – выдавила Рамона, прижав ладонь к губам, будто её вот-вот стошнит.
– Стивенс, – выдавил Люк. – Лайл… как же ты… Чёрт, красножопый ублюдок!
Стивенс был повинен в смерти ребёнка, так говорил Крик. Он здорово покуражился с депьюти, прежде чем его прикончить. Я перевела взгляд вбок и тут же резко отвернулась, сглатывая подступившую тошноту.
– Он больной урод, – с отвращением выдавил Люк, глядя на большой отвратительный влажный ком из органов, сваленный под грифельной доской.
– Зачем он это делает? – едва слышно спросила Рамона.
– Спроси у его девчонки.
Люк тряхнул меня, но я не издала ни звука. Смысл-то был выступать, всё равно ничего не знала, вдобавок не хотела быть застреленной.
Вдруг в кармане у убитого копа снова завибрировал телефон. Мы втроём от неожиданности вздрогнули. Рамона отмерла первой:
– Что это?
– Звонок, конечно, – раздражённо фыркнул Люк. – И очень вовремя. Куда все вообще подевались? Парней было четверо. Не мог же он всех их…
Он замолчал, будто боялся произносить это вслух, и подтащил меня к трупу. Видит бог, я не хотела туда идти, так что ему пришлось здорово постараться. Кровь стекала по израненным рукам и груди к голове, превращая некогда живого человека в багровый кусок освежёванного мяса. Люк с отвращением сунул руку в карман куртки, пошарил там и вынул смартфон.
Звонили с телефона покойного Эрика Палмера.
Загривок покрылся холодной испариной. Я поглядела в окно, потом еле-еле скосила взгляд на дверь, и тень надежды коснулась меня. Я знала, и они знали, кто на самом деле звонил.
– Не бери, – выпалила Рамона, но Люк уже ответил. Я стояла так близко, что хорошо расслышала:
– Привет, Палмер-младший.
Люк облизнул сухие разбитые губы в крови и коросте. Крепче прижал пистолет к моему виску и зверем прокрался в коридор. Он высунулся со мной наружу, бегло осмотрел коридор и вернулся в кабинет, пнув дверь.
– Что тебе нужно, мразь? – ровно спросил он. – Так доставляет удовольствие зверски убивать людей?
Вик тихонько рассмеялся. А может, он был уже не Вик вовсе, которого я знала, а тот человек, что заставил трепетать целый Скарборо. Этот звонок был не просто попыткой поиздеваться над Люком. Я хорошо знала, что Крик-Крейн где-то неподалёку и наблюдает за нами, и невольно дёрнулась из рук Палмера. Он ругнулся, пережал предплечьем мою шею.
– Тихо, ты! – рявкнул он и бросил в мобильник: – Тебе смешно?! Давай посмеёмся вместе, ублюдок! Я вышибу твоей девке мозги, но перед этим лучше отстрелю или отрежу что-нибудь маловажное, чтоб было побольнее. Как тебе такое?!
– Занятно, – иронично откликнулся Крик. – Я ожидал нечто подобное от тебя. На самом деле, что ещё можно ждать от человека, который позволил своим людям убить шестилетнего ребёнка, а перед этим надругаться над ним? Они тушили о него сигареты.
– Заткнись! – рыкнул Люк и встряхнул меня.