Вик мягко погладил меня по волосам. Тепло прижал к груди, и я положила на неё щёку. Так было легче выстоять против того, что нас ожидало.
– Моё сердце уже радуется, – выдохнула Аделаида. Мы оба поняли, как слаба она была и как старалась порадовать нас в последнюю встречу. Тусклая улыбка осветила коричневое лицо, изрезанное глубокими морщинами. – Гораздо неспокойнее я уходила бы, зная, что ты один. Теперь мне легче, сынок; правда, легче.
Что ей сказать? Что слишком много трудностей и препятствий встретилось на нашем пути, потому мы расстались, хотя я искренно хотела быть с ним? Что я боюсь его, Виктора Крейна, Вакхтерона, человека, который сломил и исцелил меня? Но Вик легонько погладил меня по плечу и коснулся губами виска. А потом уверенно сказал:
– Конечно, ба. Т-тебе не о чем в-волноваться. Всё будет хорошо.
А в глазах у него – такая тоска, что удавиться охота, и я поняла одно: он не хотел расстраивать её.
Аделаида медленно моргнула и покивала; затем, оживившись, попросила:
– Лесли, послушай-ка, милая. Исполни мою просьбу. Дома у меня есть чехол с платьем, ты сразу узнаешь, что это оно – я его бережно хранила. Хочу, чтобы в нём меня похоронили.
Я немедленно выпрямилась, но Аделаида махнула рукой:
– Не в чехле; в платье, конечно. Прости, всё шучу… Ну чего ты обомлела, дорогая, в этом нет ничего особенного. Все старики готовятся к таким вещам заранее, особенно в моём возрасте. Если просить Вика, он обязательно всё сделает через одно… кхм… место.
– Ба. Ну чего ты.
– Именно женщина из нашей семьи должна проводить другую женщину в последний путь. Я ей доверяю, – категорично сказала Адсила. – Она моя девочка. Так-то, дорогуша, не тебя я тут с таким нетерпением ждала: доверить тебе мой внешний вид на похоронах – всё равно что сыграть в русскую рулетку. Я всё ещё хочу запомниться людям достойно ушедшей, а не в бог весть каком старушечьем наряде…
И вот я тоже прослезилась, прижав ладони к лицу. Вик крепко обнял меня, так, что не хватало воздуха, но хватило тепла. Было смешно и больно одновременно. Она так пеклась о том, как будет выглядеть после смерти, словно на танцы хотела отправиться, – но не в этом ли великая сила духа, когда находишь в себе смелость так буднично и спокойно рассуждать о собственной кончине?
– А вы думали, – проворчала она, – что можно на меня абы какую ветошь накинуть?! Ну нет, там мой лучший наряд! Адсила У-Ву-Ни Каллиген всегда выглядела блестяще. И своим привычкам изменять не намерена. А, ещё, Вик! Если какой остолоп принесёт на похороны розы, без смущения закидывай его ко мне в могилу: у него нет чувства вкуса, а таким людям на земле точно не место.
Мы рассмеялись. У меня вышло жалко, потому что я всхлипнула. Мы знали, что Аделаида делает всё, чтобы минута прощания была не такой горькой, но с каждым её словом Вик всё крепче сжимал мою руку в своей. И наконец не выдержал, сказал:
– Бабушка. Позволь м-мне кое-что отдать тебе.
– Отдать? – Аделаида растерянно замолчала. – Что, Шикоба?
– Ну… – Вик замялся и сунул руку за пазуху, достав оттуда небольшой свёрток, перевязанный лентой, а затем передал его в подрагивающие старческие руки. Руки, покрытые пигментными пятнами, с крючковатыми пальцами… не самые красивые руки, в общем. Но Вик смотрел на них с такой любовью, что я поняла одно: он не притворялся все те дни, когда был просто Виктором Крейном. Он не всегда мне лгал.
А может, и когда был Криком, не лгал тоже, а показал своё самое настоящее лицо.
И Аделаида с детским нетерпением развязала ленточку. Сняла бумагу. Бросила её прямо на пол. А когда что-то внутри красочно перелилось, остановилась и, охнув, прижала ладонь ко рту.
Она подняла на руке широкое ожерелье из бисера и кости, широкое, многоцветное, похожее больше на богатый воротник, сплетённый из разноцветных камней. Оно было украшено крапчатыми бежевыми перьями понизу. Белый длинный бисер разбавлял обилие цветов. И Вик с гордостью улыбнулся:
– Это с-сплела очень м-молодая и очень талантливая девушка, бабуль. Ещё и сестра м-моей Лесли. Хэлен.
Не знаю, отчего я обмерла больше: что Хэлен могла создать эту красоту или от моей Лесли?! А потом вспомнила, как Вик заплатил за что-то Хэлен в аэропорту, в тот день, когда мы улетали в лагерь.
Старая чероки усталой рукой накинула ожерелье поверх своей груди и слабо заулыбалась, но совсем не так, как прежде. Это была растроганная улыбка, полная благодарности и нежности, и она протянула ладонь, коснувшись груди Вика:
– Спасибо тебе, сынок… такое у меня было, когда я была совсем ещё девочкой. Потом его мне порвали, так уж получилось, но…
Она положила другую ладонь на своё украшение, сжала губы, ставшие узкой полоской, и глаза её заблестели.
– Это тебе, н-на… – Вик сглотнул. Собрался с духом. Храбро продолжил: – На д-день рождения, ба. У тебя ведь скоро д-день рождения. Я думал подарить его тогда.
Аделаида крепче сжала узловатую руку на ожерелье и дрожащим голосом проговорила:
– Лесли…
Когда она взглянула на меня, я поняла, что настал момент нашего прощания.
– Прошу, оставь нас с Шикобой наедине. Не думаю, что тебе нужно здесь оставаться и видеть всё, что случится дальше. Лучше возьми ключи из тумбочки, вот они, в первом ящике, и съезди ко мне домой. Кто-то должен покормить мистера Мяукерса… прибраться в доме… и забрать оттуда мои вещи.
– Я всё сделаю, Аделаида, – у меня дрожал голос, но я прокашлялась и постаралась взять себя в руки. – Обещаю.
– Вот и умница.
В последний раз, прежде чем отпустить меня, Вик стиснул мои руки – обе в одной своей – и коснулся щеки. Я знала: он боялся, что это будет наше последнее прикосновение.
Я боялась того же.
– Иди, чикала, – кротко сказал он. И в глазах его появилось странное, бесконечно спокойное выражение. – Иди. Я напишу тебе, как всё случится.
– Да, – я кивнула и вдруг спохватилась: – Погоди. Ты даже не знаешь моего номера телефона. У меня он новый…
Я осмотрелась в поисках бумажки или салфетки, но Вик просто улыбнулся:
– Он у меня есть, Лесли. Не беспокойся.
По плечам и загривку пробежал холодок. Конечно, есть. Он наверняка не прекратил делать то, что делал, когда носил свою страшную маску: он всё знал про меня, он был в курсе каждого моего шага. Я кивнула. Потом открыла ящик тумбочки и среди коробочек с лекарствами и бумажными носовыми платками увидела ключи, украшенные брелоком в виде волчьей морды, вырезанной из дерева.
– Спасибо, дети мои, – сказала Аделаида, и голос её дрогнул. – Будь счастлива, Лесли. И присматривай за ним вместо меня. В племени, как и в семье, главная – именно женщина. А Вик… Вик бедовый.
Он усмехнулся, но она сердито хлопнула его рукой по колену:
– Что, будешь отрицать?! Травматолог в здешней больнице уже за руку с тобой здоровается!
Я смахнула слёзы со щёк и рассмеялась. В последний раз мы с Аделаидой медленно пожали друг другу руки. Я запомнила её такой: улыбающейся, с глазами, хрустальными от слёз – слёзы дрожали на редких коротких ресницах, но скатиться не могли. Вик был рядом, ещё больше похожий на индейца, чем всегда, будто каждая его чёрточка обострилась, а взгляд стал глубже. Резче. Острее.
Я подошла к двери и коснулась ручки. Помедлила, прежде чем открыть. Казалось, из этой палаты я выйду в совсем другой мир, более тусклый и менее волшебный мир без Аделаиды Адсилы Каллиген. За такое короткое время я перевидала столько смертей, но эта оказалась мне не по плечу. Напоследок украдкой обернулась к ней и Вику, и сердце дрогнуло: они уже не смотрели мне вслед. Вик положил ладонь на лоб Аделаиды, а она коснулась его щеки. Они любовались друг другом, понимая, что прощаются навсегда.
И они улыбались.
Больница отобрала у меня так много, что я поспешила убраться отсюда как можно скорее. Вызвала такси и поехала к школе, потому что мне невыносимо было быть одной этой ночью. И я знала, кого заберу с ненужного праздника в старый индейский дом у озера.
– Какое здесь захолустье, – выдохнула Дафна. Озираясь по сторонам, она с беспокойством стянула на груди отвороты изящного кремового пальто. – Это… так и должно быть?
– Конечно, должно, это земля резервации, – откликнулся Джонни и недовольно покосился на меня. – Что, не открывается?
– Божмой, заглохни, Джон. Я стараюсь.
– Старайся лучше! Здесь холодно.
С ключами у меня всегда были не самые хорошие отношения. Я надула щёки, поднатужилась, попыталась провернуть ключ в скважине… проклятье, никак!
– Да чтоб его! – я пнула дверь носком туфельки и ойкнула от боли. Джонни вздохнул, поманил меня и отобрал ключ.
– Готов поспорить, просто у тебя руки не из того места растут. – Он усмехнулся, блеснув зелёными озорными глазами. Я хотела было возмутиться, но Джонни и впрямь открыл дверь секунд через тридцать, скептически поглядев на меня. Дафна улыбнулась и первой вошла в дом, подставив Джонни раскрытую ладонь. Он хлопнул по ней и вошёл следом.
Я тревожным взглядом окинула деревья, обступившие дом Аделаиды. Медленно падал снег, оседая белыми мухами на террасе и дорожках. Всё вокруг было таким тихим, что мне сделалось не по себе. Я торопливо зашла следом за ребятами в дом и закрыла дверь на железную задвижку.
– Внутри так же бедно, как и снаружи, – подытожила Дафна, вздохнув, с печальным видом. – Жаль, что Аделаида прожила последние годы в такой нищете. Она очень милая старушка…
– Аделаида не милая, – вдруг возразил Джонни, – скорее крутая. В каком месте она милая, серьёзно?! С таким-то командирским голосом? А ты видела её украшения? И шляпу? И потом, боюсь, Дафни, она жила в такой обстановке не только последнее время, а всегда.
– Не называй меня Дафни.
Мы неловко смолкли и разбрелись по сторонам, рассматривая самые разные предметы обихода, которые для Аделаиды были простыми и привычными, а для нас многое могли рассказать о хозяйке. Я провела ладонью по буфету со стеклянными дверцами, где были сложены в стопку тарелки, молочник, чайник и ещё одна посудина непонятного для меня назначения, похожая на турку. А ещё на стенах висели фотографии в простеньких рамках. Старинные – нескольких индейцев в национальных костюмах, двое стояли с ружьями. Ещё на одной фотографии – красивая индейская девушка и молодой мужчина, чем-то похожий на Вика. Он обнимал её за плечи и целовал в макушку. Затем – Адсила верхом на лошади…