Я опустила глаза на руку: пыли не было. Похоже, Вик регулярно навещал бабушку и прибирался у неё. Здесь было бедно, но чисто: дощатый пол, выстиранные занавески, свежее постельное бельё. И к горлу подступил комок. Внутри всё разрывалось на части. Как может быть, чтобы Вик, такой добродушный, такой ответственный, любящий и понимающий, был жестоким убийцей, который повергал меня то в ужас, то в трепет?
Дафна открыла платяной шкаф и, порывшись в нём, сняла с вешалки чехол:
– Думаю, это оно.
– Сейчас проверим, – невозмутимо сказал Джонни и бросил чехол на кровать, застеленную клетчатым одеялом.
Вжикнула молния, две пары рук достали с вешалки замшевое бежевое платье в пол, расшитое на груди и талии кожаными шнурками, перьями, разноцветными бисером и маленькими раковинами-ципреями, которые ещё, как я знала, называли каури. Там же мы нашли сложенный красный плед и пару замшевых расшитых мокасин.
– Какое красивое, – восторженно сказала Дафна, осторожно коснувшись подола. – Это же всё ручная работа.
– Кошмар, – покачал головой Джонни, разглядывая бисер на рукавах. – И не влом ей было заморачиваться с собственным погребальным нарядом. Ей-богу, если я откинусь, вот вам крест – сожгите меня в чём есть, а если помру голым, не парьтесь, засуньте в плавательные шорты – и в печку.
– Фу, Джонни, – с укором поглядела на него Дафна. – Я думала, трусов вполне хватит.
Мы рассмеялись, так легко, просто и беззаботно, что впервые за этот чёртов вечер я почувствовала себя хорошо. Ребята знали, что случилось с Аделаидой. Знали, зачем мы здесь… и всё равно каждая их улыбка возрождала во мне надежду, что однажды всё придёт в норму, а эта ночь закончится, как дурной сон.
Откуда мне было знать, что ей суждено стать кошмаром?
Кошмар начался около двух часов. Спать мы не собирались. Открыли консервы с кормом для мистера Мяукерса: чёрный кот бродил невесть где, очевидно, не будучи домоседом, и мы с Дафной лениво развалились на крохотном диванчике Аделаиды. Джонни обмяк в кресле и читал какую-то старую газету, взятую со стола, как вдруг Дафна задумчиво сказала:
– Если честно, не думала, что Рождество меня ожидает именно такое. Странное. У меня всё время такое чувство, будто я что-то забыла, и это не даёт мне покоя.
Я покосилась на неё, задумчиво закусив губу.
– Да, – кивнул Джонни, отвернувшись от газеты. – Не думал, что буду жить со Стиви в одном доме.
– Скажи спасибо, что его родители взяли тебя на попечение, – вздохнула Дафна. – Иначе… как обычно поступают с подростками, потерявшими семью?
– Отдают в опеку? Но мне-то уже восемнадцать, просто в отцовском доме копы что-то ищут. А так – после Рождества перееду к себе, – пожал плечами Джонни. – Повезло, на самом деле, что у отчима Стива есть связи в местном филиале. Дело обстряпали за неделю, так что теперь я просто живу у них. А по правде…
Он поднял глаза, прищурился, не глядя ни на кого конкретно, и в них я увидела столько боли, скрываемой всё это время, что тихо сглотнула и, усевшись босиком на диван, поджала под себя ноги.
– Каково это – потерять всех? – тихо спросила Дафна.
– Страшно, – сказал Джонни. – Мне иногда кажется, я сошёл с ума и всё выдумал. Потом смотрю на семейное фото. И понимаю: всё было, и они были.
Снег всё падал за окном, заботливо укрывая землю, как любовник, накидывающий на плечи любимой покрывало. Ночь была тихой и будила самые глубокие и самые болезненные воспоминания. Старый дом откликался нам своей болью: он был похож на молчаливого собеседника, готового выслушать. И я ощутила разрастающуюся в груди дыру, когда услышала, как Джонни прибавил:
– Больно это – остаться одному. Очень.
Он помолчал. Пожал плечами, скривил рот, будто хотел и вместе с тем не мог плакать. Посмотрел на носки своих ботинок.
– Наверное, вы думаете, раз мой отец – доказанная сволочь, то и смерть его я легко перенесу. Или брат… – он поморщился. – Из той же породы, что папаша. И мне вроде как должно стать легче. Да, вы правы, они моих переживаний не стоят. Про них такое начали писать в газетах, что у меня волосы на голове шевелятся. Я не знаю, слухи это или правда. Но переживаю. Я помню, хорошего с ними было мало, но всё равно… было. Понимаете?
– Понимаем, – сказала я и вспомнила лицо Эрика Палмера, умиравшего с простреленной шеей.
– Тот ублюдок всё равно никого не пощадил бы, – с сочувствием произнесла Дафна, – так что ты не виноват. Ты просто лишился своих близких, какими бы они ни были, вот и всё.
Вдруг она поднялась решительно с дивана и подошла к буфету. Порывшись в нём, достала три зазвеневших пыльных бокала:
– Ну-ка держи.
Она вручила Джонни один, а мне сразу два других, и вернулась к буфету. Потом щёлкнула языком и начала шарить по полкам.
– Что ты ищешь? – нахмурился Джонни.
– Тихо! Спугнёшь! – цыкнула на него Дафна, отводя белые кудри назад. Она наклонилась к маленькому холодильнику и с радостным возгласом подняла в вытянутой руке бутылку шампанского. – Глядите, что я нашла!
Она передала её в руки Джонни – такую же пыльную, как и бокалы, и тот выпучил глаза, вчитываясь в этикетку:
– Какого оно года?.. Да я ещё в начальной школе сопли вытирал!
– Давайте выпьем, – сказала Дафна и прервала мой невысказанный протест одним взмахом руки. Я только рот открыла, а она уже заявила: – Не выражайся. Нам это нужно. Сначала чёртов бал. Потом ты приезжаешь на такси и везёшь нас сюда. Адсила умирает в больнице… а мы едем кормить её кота и искать погребальный индейский наряд. Кто-нибудь может объяснить мне, почему всё это звучит как сумасшествие?
Я пожала плечами и хотела было сказать, что идея с выпивкой тоже из разряда «ну такое», как вдруг Дафна прошлась по больной мозоли с лёгкостью слона, совсем того не замечая:
– И вы с Виком совсем перестали общаться. То так смотрели друг на друга, что я думала – вау, вот есть же реальная любовь между людьми! То теперь словно чужие. Что вообще происходит в последнее время со всеми нами?
Я спокойно пожала плечами, перебирая ткань платья в пальцах.
– Да ничего особенного не случилось, просто моя мама против наших встреч, – сказала я чистую правду. Вернее, её часть. – И нет ничего хуже, чем постоянно капать мне на мозги. Мы пока решили…
…ну же, солги.
– …сделать паузу. Разобраться в себе. Подождать хотя бы немного, пока всё замнётся. А может, мы и вовсе разбежимся, ведь мне ещё поступать в колледж, а Вик останется здесь. Наши пути просто разойдутся. Так бывает.
Не могу же я сказать Дафне правду – что Вик и есть тот безжалостный маньяк, что наводил на город ужас. Не могу признаться, что много раз, пока он резал, кроил и убивал, я была бессильна сделать хоть что-то. Часть меня хотела видеть Крика снова и снова. Часть – куда большая – разумно боялась. Но теперь, когда всё оказалось так очевидно, я поняла, почему он так притягивал меня. И почему меня так притягивал Виктор. Быть может, я изначально чувствовала в нём ту бешеную, глубокую энергию, что была в Крике? А может, любила и самого Крика – Вакхтерона – потому что в нём было несокрушимое спокойствие моего любимого Виктора Крейна?
Джонни снял чёрно-золотую фольгу, взялся за пробку. Потихоньку, чтобы газ не вытолкнул вино из бутылки, вытащил её и чуть хлопнул, отчего из горлышка тонкой струйкой показался слабый дымок.
Золотистое шампанское пролилось в бокалы. По стеклянным стенкам побежала шапочка из пены, а потом растаяла пузырьками. Шампанское холодило пальцы, я прислушалась к алкогольному духу. Джонни поднял свой бокал, удобно сел в кресле и сказал:
– За Аделаиду. За маму… – он помолчал с секунду и тихо добавил: – И за всех нас.
– За нас, – у Дафны голос подрагивал. – Пусть всё теперь будет только хорошо.
– Да, – поддержала я.
Джонни сделал глоток и тут сплюнул обратно в бокал:
– Уф, Боже… что за пойло?! Мерзкое какое!
Дафна тоже отпила – и тоже сплюнула. Она вытерла губы тыльной стороной ладони:
– Понятно, чего она его не пила.
– Противное? – улыбнулась я, и Дафна скорчила рожицу.
– Омерзительное! – сказал Джонни с готовностью и встал с кресла. – Пойду-ка я лучше чайник поставлю…
И в этот самый момент зазвонил мой телефон.
Я похлопала по карманам куртки, но в них его не было. Тогда Дафна махнула рукой: он лежал на полке буфета, куда я его положила и благополучно позабыла. Я подошла к нему и помедлила. На экране высветился незнакомый номер телефона.
С мгновение я сомневалась, стоит ли отвечать, но всё же под вопросительные взгляды Дафны и Джонни ответила.
Сначала была тишина. А потом его голос прозвучал так отчаянно, что я прижала ладонь к дрогнувшим губам:
– Лесли.
Невозможно обмануться, это Вик. Он был просто убитым. И мне сейчас больше всего на свете хотелось быть с ним рядом и обнять.
Увы, это невозможно.
– Вик? – голос у меня сел. – Она…
– Минут десять назад, – подтвердил он. – Да. Её не стало.
Мы одновременно замолчали, слушая дыхание друг друга, и я нашла в себе силы медленно сказать:
– Соболезную.
Ребята встрепенулись, подняв на меня глаза, и всё поняли. Они поникли. Мы все это чувствовали: смерть снова была здесь и забрала одного из нас.
Вик негромко прокашлялся, сказал всё таким же бесцветным голосом:
– Прости, Лесли. Я, верно, тебя разбудил. Хотел просто…
…не быть один в такую минуту?
– …сообщить, что это случилось. Спасибо за твою поддержку там, в больнице.
Он режет по живому, боже. Мне больно почти физически.
– Доброй ночи.
Его бормотание я прервала своим вскриком, неприлично громким для телефонного разговора:
– Погоди!
Вик замолчал, а я подхватила куртку, накинула её на плечи и выбежала на террасу, хлопнув дверью. Затем выдохнула пар изо рта. Холодный воздух меня немного отрезвил, и я быстро спросила:
– Не хочешь… немного поговорить со мной?
Снег густо кружил в воздухе. Я запахнула куртку на груди и обняла себя за талию, прислонившись к стене дома.