– Мишлен Гумбольдт рада… оу, Вик. Так это ты!
– Привет, Мишлен, – улыбнулся он. Вышло горько.
– Мальчик мой…
Она нежно привлекла его к себе и обняла за шею, для чего Вику пришлось наклониться.
– Спасибо, что согласилась помочь, – сказал он тихо, и Мишлен махнула рукой, ласково погладив его по спине.
– Твоя беда – моя беда, Виктор, ты это хорошо знаешь. Что за леди с тобой?
– Это Лесли Клайд. Она была другом Адсилы. Она и мой друг тоже.
Мишлен улыбнулась, пожав мне руку.
– Аделаида была и моей доброй подругой. Для меня это честь – помочь с её погребением. Проходите.
Она впустила нас в дом. Вот так я и сделала шаг за порог и попала в классический американский особняк конца девятнадцатого века, но с некоторыми новшествами.
Две большие стеклянные витрины напротив широкой дубовой лестницы, покрытой лаком, хранили многочисленные кубки, награды и портреты. В углу стояли напольные часы из красного дерева. Их тиканье – единственное, что нарушало тишину. Прихожая была окружена сквозными дверьми и арками: бесконечным количеством арок и дверей, если быть точной. Стены, оклеенные обоями бутылочно-зелёного цвета, верно, окраса не меняли уже много лет.
– Сюда, пожалуйста. Перейдём сразу к делу, – сказала Мишлен, и мы последовали за ней в соседнюю комнату, оказавшуюся неожиданно большим торжественным залом за двойными стеклянными дверьми.
Роскошный паркетный пол, несколько рядов обитых бархатом алых кресел, две бронзовые люстры и бра по стенам, выложенным деревянными панелями.
– Как тебе? – печально улыбнулась Мишлен. – Понимаю, это немного не то, быть может, что хотела бы сама Аделаида…
– Это прекрасное место, – хрипло сказал Вик, прислонившись плечом к дверному косяку. Он прикрыл глаза. Потом насилу открыл их снова. – Я должен выбрать гроб и цветы, да? И ленты? И венок?
Каждое слово давалось ему через силу, и я осторожно коснулась его руки. Вик обнял меня и погладил между лопатками.
– Послезавтра состоится погребение, – медленно заметила Мишлен.
– Да, хорошо.
– Насчёт атрибутики не беспокойся, мы с Эндрю уже обо всём позаботились. Не думаю, что мой вкус не устроил бы Адсилу. Уж прости, Вик, но с этим у тебя как раз непорядок.
Вик вскинул брови. Он всё ещё горевал, но теперь недовольно начал:
– Я не хочу напрягать вас ещё и этим…
Мишлен жестом остановила его:
– Перестань. Мы тоже хотим внести посильный вклад. Ты сам знаешь, мы многим обязаны твоей бабушке, Вик, потому позволь нам сделать для неё то, что в наших силах. А ты…
Маленькая дверь сбоку приоткрылась, и из полуподвального помещения к нам стремительно вышла, стуча каблуками по ступенькам, девушка моего возраста и с короткими тёмными волосами, крепко сложенная, но отнюдь не полная. Мне показалось, она занимается спортом, быть может, даже атлетикой.
– Мам, мистер Уотсон прибыл, – едва слышно сказала она, бросая подозрительный взгляд на нас с Виком. – Там привезли миссис… э-э-э… миссис Калли…
– Каллиген? – Мишлен пожала плечами. – Ты что-то напутала, Тэм, милая. Кстати, ты же знаешь Вика? Вика Крейна? Это её внук.
– Тамара, – хмуро представилась девушка, пожав руку Вику. Он ответил рукопожатием, но ничего не сказал. – Знаю.
– А это Лесли, – представила меня Мишлен. Тамара и мне тряхнула ладонь. Рука у неё была сухой, крепкой и неожиданно сильной. Мишлен сказала гораздо тише: – Милая, передай мистеру Уотсону, чтоб он был внимательнее с документами. Миссис Каллиген привезут только к вечеру.
– У него бирка на фамилию Каллиген прямо сейчас, – упрямо повторила Тэм, зачёсывая за уши тёмные волосы. – Я хорошо помню про старую миссис, но эта – молодая.
– Что?
Вик прильнул спиной к дверному косяку, и я ладонью почувствовала, коснувшись его груди, как медленно и гулко забилось сердце. Мишлен пробормотала «извините» и отвела дочь за локоть в сторону.
– Это ошибка, – уверенно сказала я.
Вик нервно мотнул головой:
– Да чёрта с два.
– Точно ошибка!
Очень тихо Мишлен шепнула что-то Тамаре, и та лишь кивнула. Воцарилось молчание.
– Мистер Уотсон сказал, повесилась нынче ночью у себя дома, – осторожно сказала Тамара. – Тело поутру нашёл молочник. Дверь была открыта. Но у Селены часто это случалось, так что он прошёл внутрь и…
– Да, – хрипло сказал Вик и сполз по стене. – Часто.
Он сел прямо на пол, закрыл ладонями лицо. Мне казалось, в него выстрелили, в самое сердце, и бросили вот так истекать кровью. Я коснулась его плеча, но он вряд ли это почувствовал.
– Господи боже, – покачала головой Мишлен. – Что здесь творится, мой дорогой.
Так мы узнали, что мать Виктора Крейна, Селена Каллиген, покончила с собой накануне Рождества.
Глава седьмая. Прощание
Двадцать четвёртого декабря день был солнечным и ясным. Сегодня должны были пройти похороны сразу обеих женщин – и матери, и дочери – из семьи Каллиген. Скарборо удивлённо гудел. Селена слыла чудачкой, но не самоубийцей. Самоубийца – это уже нонсенс.
Мама ещё с вечера запретила мне ехать туда. Был большой скандал. Она стояла на своём, постоянно повторяя одну и ту же фразу: «Я не хочу, чтобы ты имела что-то общее с этим ужасным человеком!» Но проблема была в том, что этого по-прежнему хотела я.
Вик совершенно не искал со мной встречи в следующие два дня, и я не могла его винить. Он был убит страшными новостями, которые навсегда изменили его жизнь. И хотя с матерью он давно не общался, а она покинула его, когда он был ещё ребёнком, но её смерть стала для него сильным ударом.
Моя мама этого не понимала. Казалось бы, простая такая истина: человек, потерявший всю семью, несчастен, и его нужно поддержать. Но она стояла на своём до тех пор, пока я не пригрозила уйти из дома – потому что мне уже порядком надоело беспрекословно подчиняться. Я долго это терпела, но теперь просто не могла играть в молчанку.
– Мне всё это не нравится, Лесли, – серьёзно сказала она, когда поняла, что отговаривать меня бессмысленно. – Ты же сказала, что больше не хочешь с ним видеться. И что скажут люди, когда поймут, что вы снова снюхались?
– Мы не снюхались, мама, мы же не пара псов для случки, – процедила я сквозь зубы. – И это только похороны. Я не отпрашиваюсь с ним в бар или бордель.
Разговор состоялся после ужина. Мама мыла посуду и так яростно тёрла щёткой сковороду, что та очень скоро натурально заблестела, как в рекламе «Мистера Пропера».
– А если я запрещу тебе идти туда?
– Мне уже есть восемнадцать.
– А ему уже есть тридцать пять.
– Тридцать один, мам.
Хэлен ела хлопья и молча пялилась на нас. На меня – с особенным восхищением. Ну надо же, я противостою нашей матери! Какой скандал! Какой восторг!
– Он ужасно выглядит. Он точно не пьёт?
– У него умерли мама и бабушка, мам, за пару дней он лишился всей семьи, а ты хочешь, чтоб он был как модель с показа? На похоронах будут кое-какие ребята из школы. Может, даже учителя. – Я помолчала. Мама продолжила скрести сковороду. – Даже если ты запретишь, я всё равно пойду.
Она молчала потом целый день, а после – всё утро. Я не сдавалась и отказалась выходить из комнаты, кроме как в уборную. Хэлен приносила мне поесть и попить. Я демонстративно оставляла еду на подносе нетронутой. Всё равно не было аппетита. Это был бойкот, и мама это понимала.
В день погребения, рано утром, она ворвалась в мою комнату и рявкнула:
– Я отпущу тебя на эти чёртовы похороны, но только с условием!
Я не спала уже давно. Сидела в кресле и читала роман Маргарет Митчелл, потому что мне надо было хоть немного забить голову чем-то лёгким. Вдобавок, может, хоть у Скарлетт[13] я научусь отстаивать свои права. Я подняла на мать глаза. Конечно, просто так проявить великодушие она не могла, условие обязательно было.
– И какое?
– Я выбила для тебя место практиканта по общественным работам в Бангорском колледже…
Я помедлила, заложила страницу пальцем. Так себе бартер.
– Три месяца ты будешь учиться там. Заодно заработаешь себе достойную стипендию. С директором твоей школы мы договорились.
Она говорила бесстрастно, но в глазах я видела непреклонную решимость. С этим взглядом я была знакома: он означал – или будет так, как сказала я, или не будет никак.
– Вернёшься весной. В апреле, к экзаменам, но уже с рекомендательным письмом. Некоторые ребята из вашей школы тоже поедут туда.
Я отвернулась, потёрла щёку. Ладони жгло, уши горели.
– Сегодня вечером у тебя рейс.
А она всё продумала. Это значит, я успею побывать на похоронах и сразу уеду. Это значит, три месяца я не увижу Дафну, Джонни и Вика.
Не увижу Вакхтерона, который пока притих, отчего мне было слишком тревожно. Человек, который сказал, что убьёт меня, если я не буду принадлежать ему, не может так просто отступиться от своих тёмных желаний. Отступился ли он, если пока затаился? Вряд ли.
Сердце от боли стиснуло, но у меня не было выхода, и отказать я не могла. Всё честно. Я уступила ей, она уступила мне. Вдобавок в глубине души как бы сильно я ни хотела быть рядом с Виктором Крейном, но не со всеми его тайнами готова была мириться. Мне нужно немного времени, чтобы это пережить и обдумать. А потому остаток утра до приезда такси я провела в сборах. В этот раз мы с мамой пришли к компромиссу, и это обнадёживало: один – один, но хотя бы не мой проигрыш.
В похоронное бюро приехала минут за двадцать до начала церемонии. Людей собралось так мало, что в зале точно будет много пустых кресел. Кроме нескольких жителей города, здесь было и несколько индейцев из резервации – она располагалась милях в пятидесяти к западу от Скарборо. Они держались особняком, возрастом – старше всех присутствующих. Тэм в строгих брюках и рубашке, с убранными в хвост волосами, тоже сновала между приглашёнными, незаметно проверяя букеты из белых лилий, установленные в высоких медных подставках вдоль стульев.