Оно находилось неподалёку от общего, но было огорожено простеньким ограждением, украшенным старыми бусами, выцветшими лентами, растрёпанными перьями. Я была рядом с Виком и держала его за руку всё время, пока оба гроба опускали в могилу, а затем положила на каждый по белой лилии, мысленно прощаясь с обеими женщинами из рода Каллиген.
Вик выглядел предельно спокойным, но в глазах его плескалась боль. Он тяжело переживал в себе утрату. Подождав, пока гроб Аделаиды закроют, он положил на него и на гроб матери небольшие букеты белых лилий. Последними из простившихся были двое незнакомцев. В руках у них были богатые букеты полевых цветов – откуда только взяли их в середине зимы? В своих чёрных широких пальто мужчины были похожи на двух братьев-воронов. После погребения они подошли к нам с Виком. Спокойно протянули по очереди руки, и Вик их пожал.
– Здравствуй, Виктор, – улыбнулся один из них. Улыбка была светлой и приятной. Крупные белые зубы не прибавляли мужчине красоты, но он был очарователен донельзя. Вблизи им можно было дать лет по сорок пять, но выглядели они превосходно.
– Мы знакомы? – уточнил Вик.
– Заочно, – покачал второй мужчина ребром ладони. – Хочу сказать, я был тронут речью, которую ты произнёс. Но, к счастью, взрослеть тебе ещё и взрослеть, дружок.
Мы с Виком непонимающе застыли. Один индеец был предельно спокоен и достал из кармана пальто портсигар с серебряной чеканкой, а уже оттуда – узкую чёрную сигарету. Второй широко заулыбался, сложив руки на груди. Боже, вроде близнецы, а какие разные.
– Меня зовут Теодор Каллиген, – представился самый невозмутимый из них. – А этот восторженный щенок – Адам Каллиген. Мы твои дяди, Вик. Двоюродные.
– Чего?
Больше Вик не сказал ни слова. Братья переглянулись друг с другом.
– Не поверил, – кивнул Адам.
– Я его не виню, – вздохнул Теодор. – Мы кузены твоей мамы, Виктор. Едва узнали о её кончине, как вынуждены были оставить все дела и приехать сюда. Во-первых, потому что нас вызвал нотариус для оглашения завещания.
– А во-вторых, потому что, очевидно, у тебя больше никого, кроме нас, нет, – развёл руками Адам. – Но свои своих в беде не бросают и всё такое.
Я обеспокоенно коснулась запястья Вика. Он стиснул мою талию так, что кости отозвались глухой болью.
– Это… – он покачал головой. – Это очень неожиданно. Я вообще не знал, что у меня есть ещё родственники.
– Понимаем, – кивнул Теодор.
– Это непривычно, – добавил Адам. – Но поверь, дорогуша, мы как никто рады нашей встрече.
– Дел дома невпроворот, и мы редко выезжаем из родных мест. Почитай как с твоего рождения здесь не появлялись.
– То да сё, и некогда повидаться с родными. Сам знаешь, как это бывает. Откладываешь на завтра и так далее, и так далее. И всё же хорошо, что мы с тобой повидались. Как-никак, не чужие люди.
– Обстоятельства, конечно, ужасные, – недовольно покосился на близнеца Теодор, зажигая сигарету и раскуривая её. Вик поморщился.
– Но, как говорится, дурной случай приносит удачу, – продолжил Адам. – Если хочешь, заедем за тобой завтра.
– Зачем? – резко спросил Вик, исподлобья глядя то на одного, то на другого дядю.
– Чтобы вместе отправиться в нотариальную контору в Огасту, – вскинул брови Теодор. – Для оглашения завещания твоей матери.
– Я не поеду, – сухо сказал Виктор. – Меня не интересует её последняя воля. В любом случае не думаю, что она упомянет меня в бумагах.
– Но она уже упомянула, – усмехнулся Теодор.
– Раз ты записан в завещании, – добавил Адам. – Разве ты не хочешь узнать, что мать хотела тебе сообщить?
– Она могла бы сделать это, пока была жива.
– Так, значит, эта душещипательная речь – чистая профанация? – холодно уточнил Адам и склонил голову к плечу. Этот жест настолько был похож на жест Вакхтерона, что я даже вздрогнула. Они с Виком точно родственники, одной и той же хищной породы.
Вик покачал головой. Нахмурился.
– Бред какой-то.
– Не бред, – тихо сказала я. – Тебе сейчас очень тяжело со всем смириться, но, знаешь, поезжай завтра! Ладно? Узнай, что хотела Селена напоследок… дать тебе. Раз она не смогла сделать это при жизни, может, вы станете ближе хотя бы после её смерти?
Вик глубоко задумался и опустил глаза, размышляя о том, что я сказала. Я стиснула рукав его пальто. Это был подлый ход. Я просто хотела, чтоб завтра ему было проще отпустить меня в Бангор, и, возможно, это предопределит наши судьбы.
– Какая умная молодая мисс, – Адам расплылся в широкой улыбке и протянул мне ладонь. – Кто такая?
– Моя девушка, – без тени сомнений заявил Вик. Я возмущённо посмотрела на него. Теодор усмехнулся:
– Ты в этом уверен?
И Вик усмехнулся точно так же, глядя на меня сверху вниз:
– Думаю, да. А ты не поедешь со мной, чикала?
Вот мы и подошли к трудностям. Я отвела взгляд. Конечно, он сразу понял: что-то не так.
– Мы отойдём ненадолго, – спокойно сказал Тео. – Поговорите пока.
– А что такое? – всё ещё блистая улыбкой, спросил Адам, но брат уже оттащил его за локоть в сторону. – Да что? Шептаться при других ой как некрасиво!
Вик повернулся ко мне, взял за руки и внимательно посмотрел в глаза:
– Только не говори, что мы больше не увидимся.
Его голос был так спокоен, а во взгляде – столько боли, что я молча обняла его за талию, спрятав руки под пальто на рубашке и вжавшись лицом в его грудь.
– Я уеду только на три месяца, – глухо сказала я. Врать было бесполезно. Он мог найти меня где угодно. – В Бангор, в колледж. Вернусь в апреле, получу стипендию, и… знаешь, это всё потребовала мама. Я не хотела бы… Я не хотела от тебя сбегать, Вик.
Он медленно кивнул. Положил ладонь на мой затылок.
– Я понял. У тебя бы и не вышло. Значит, Бангор?
От этих слов мне стало здорово не по себе, потому что я вспомнила ту ночь и коленопреклонённого Вакхтерона перед собой. Теперь же, при свете тусклого дня, Вик улыбнулся мне, слабо и совершенно вымученно:
– Сейчас меня здесь больше ничто не держит. Я поеду с тобой, если захочешь.
Но я покачала головой и отстранилась от его груди. Он смотрел так, будто у него внутри что-то оборвалось. Я же чувствовала, что совершаю ошибку. Знала, что буду тосковать по нему каждую минуту… но то, кем он был и что совершил, ясно дало понять: нам нужно время, чтобы всё обдумать и принять определённое решение.
– Я хочу побыть немного одна, Шикоба. После всего, что случилось, немного прийти в себя. После всего, что ты сказал мне там и сделал.
Он сузил глаза, отвёл прядь моих волос со лба. Погладил по голове. Делал это так, словно умолял никуда не уезжать, хотя говорил: хорошо, надо так надо. От его вида с души воротило.
– В апреле я вернусь, и всё будет как прежде, но я не хочу, чтобы ты ссорился с моей семьёй, – продолжила я спокойно, хотя внутри всё перевернулось от собственной лжи. – Я никуда не денусь. Мы всё решили. Только отпусти меня теперь.
Сердце колотилось в горле, и мне хотелось ударить себя по щекам за эти слова. Ведь я до конца не знала, правда это или нет.
– Никогда, – твёрдо сказал он, и в этих интонациях я узнала Крика. Тогда мягко добавила, положив ладонь выше брючного ремня на его живот:
– Но я твоя, а ты мой. Разве ты не ощущаешь всего, что я чувствую?
– К кому именно и что ты чувствуешь, Лесли Клайд? – вкрадчиво спросил он.
Даже без маски это был именно Вакхтерон. Поневоле я поджала плечи, ощущая себя совершенно беспомощной рядом с ним, и прибавила:
– Это пойдёт нам двоим на пользу.
Тогда Виктор Крейн, сглотнув, кивнул и опустил глаза. Посмотрел на носки ботинок. Потом снова на меня, заботливо стряхнув с моих плеч снег.
– А если нет?
Я не нашлась, что ответить, и просто обняла его, понимая, что слёз уже не остановить.
Накануне Рождества мы с Виктором Крейном попрощались на индейском кладбище под старым вязом. Он поцеловал меня в лоб, и ни один его жест не выказывал обиды.
За толщей бетонных стен, за пеленой стеклянных окон, в бетонном колодце, который сеятельница раздоров, богиня информации и человеческих наук, покровительница разума, обманщица и жрица древних богов, праматерь пауков, Иктоми, могла сделать бездонным, глубоким сном забылся многоглазый бог Хейока. Когда-то давно ему поклонялись индейские племена от Небраски до Манитобы – и санти, и дакота, и вахпетоны, и надуессиу, и охенонпа, и янктонаи[14], и другие из очети шаковин, Семи Костров Совета[15], и молились перед сложной охотой и смертным боем именно ему, неудержимому весельчаку, всесильному Хейоке, Голосу Духа, поскольку он был не только богом гроз и молний, богом кошмаров и провидческих сновидений, но и воином, и охотником, и покровителем собственного культа, который чтил и жил по его заветам. Святыми людьми были те, кого избрал Хейока: тогда он являлся к ним во снах, и, если люди эти не проходили сквозь особые церемонии, чтобы стать его последователями, на всё племя обрушивались страшные беды. Жрецы культа Хейоки были, как и их владыка, очень противоречивы. В доказательство своей веры они вели себя противоестественно: подобно ему, смеялись, когда им было грустно, и плакали, когда становилось весело. Натерев кожу снадобьями из соков тайных растений, которые им во снах показывал многоглазый покровитель, они совали руки в огонь и жаловались на холод, а растираясь кусками льда, пока не окоченеют, в голос смеялись, как им жарко. В бою это были неукротимые могучие воины, которых не страшили ни раны, ни смерть; в племени – неприкасаемые шуты и плуты, через которых Великий Дух взывал к вождям и старейшинам, диктуя свою волю, ибо и сам Хейока, немой бог, был при сотворении мира эхом его голоса.
Но где те племена, где те жрецы, где те люди? Святыни попраны, кости втоптаны в землю, отданную покорителям, прах ра