Мы нашли на парковке машину и поехали к отелю, не переодеваясь – прямо так, как гуляли на Потлаче. Вик накинул на мои плечи свою куртку, а сам остался в майке. В числе немногих мы выехали в ночную прерию, и я прижалась лбом к холодному стеклу, молча любуясь тем, чего никогда ещё прежде так ясно не видела: мириадами далёких звёзд, кажущихся молочной пылью на покрывале неба. Они замерли над огромными, изрезанными тенями скалами и смотрели на нас, холодные и равнодушные, а я с надеждой глядела на них, чувствуя, как замирает в груди сердце. От красоты момента тоскливо укололо, я перевела глаза на Вика и медленно сжала пальцы на его колене, желая разделить с ним то, что видела и ощущала.
– Хочешь, остановимся? – спросил он, поняв, что я чувствую, и я едва нашла в себе силы выдавить:
– Да.
Ночью в прерии было так холодно, что я поджала плечи, запахнув его куртку на груди. Замша приятно согревала и словно бархат ласкала пальцы. Я поразилась, как же ему не холодно, но он лишь молча обнял меня со спины. Обвил руками, покачивая, и прислонился к капоту машины. Мы смотрели на небо.
– Прерия ночью бывает жестока к чувствам, – тихо сказал Вик. – Всё, что прежде таилось в глубине, неожиданно поднимается на поверхность, и горло начинает душить спазм. Понимаешь, о чём я?
Я молча кивнула, сморгнув подступившие слёзы. Нежно обняв его запястья, я глядела в бескрайнее небо, на каньон и вертикальные отвесные скалы посреди мёртвой каменистой пустыни. И всхлипнула, понимая, что щемящая тоска, боль и страх никогда и никуда не денутся, кем бы я ни заполнила своё сердце. Тоска по тому, что ушло. Тоска по тем, кто никогда не вернётся. Страх перед тем, кого люблю. И страх за него. Что будет с ним, когда мы вернёмся домой, и что будет с нами обоими? Сможем ли мы остаться вместе и хочу ли я этого?
Мы хорошо повеселились и хорошо погоревали в тот день. Крепко обнявшись, смотрели на небо и дышали ночным холодом, поддерживая друг друга. В ту ночь – я знала – мы простили все обиды, какие могли накопиться в прошлом, и кем бы ни был Вик, я не была готова потерять его, хотя оставаться с ним было опасно. В ту ночь появилось предчувствие чего-то страшного, что наступало из темноты, но мы держались друг за друга и знали простую истину: по-настоящему мы не выживем, только если один из нас потеряет другого.
Я повернулась к нему первой и, положив руки на плечи, мягко легла своей грудью на его. Поцелуй, с которым прильнула, был моей тихой надеждой на то, что беды и невзгоды оставили нас, и он – наивно, я знала – но оставит свою месть и кровавую жатву ради меня. В ушах всё ещё звучали голоса поющих, и сердце пело вместе с ними. Я осторожно надавила Вику ладонью на живот, и он прилёг на капот, посадив меня поверх бёдер.
– Я люблю тебя, Шикоба, – нежно сказала я, не желая думать, что сделала верно, а что – нет.
Я увидела, что в его глазах вспыхнул слабый свет. Как мало в его жизни было хорошего. Наверное, трудно быть добрым, когда многие вещи вокруг кажутся жестокими и несправедливыми. Он не выдержал этого, и его тёмная сторона вышла наружу.
Вакхтерон.
Он всё ещё оставался нашей общей проблемой. Он был неотделим от Вика. Я погладила смуглую шею в вырезе майки и очертила кадык, опустила под ткань вторую руку, лаская мускулистый живот и чувствуя, как Вик подался мне навстречу. Он откликался на каждый жест, но когда я скользнула по бедренной кости и положила ладонь на ширинку джинсов, он мягко убрал мою руку.
– Это ни к чему, – сказал он, откинул голову назад и притянул меня на грудь.
– Неправда.
Я чувствовала, что он хочет меня – но не верила, что сдерживается из мнимого благородства. Вик никогда и ничего не делает просто так. Я не верила, что принципы для него – пустой звук, но не такой он человек, чтобы не преследовать каких-либо целей.
– Малышка чикала, – улыбнулся он и ласково погладил меня по вискам обеими руками, примяв волосы. – Когда придёт время – а оно придёт очень скоро, – ты будешь сожалеть, как и я, что не подождала совсем чуть-чуть, чтобы сделать особенный день ещё более особенным.
Я чуть нахмурилась, не понимая, о чём он говорит, но Вик лишь обнял меня, уложив на плечо мою голову. Над нами расстилалось бесконечное небо, и я подумала, что Виктор Крейн и сам похож на прерию: жуткий и притягательный одновременно.
– О чём ты говоришь?
– О нашем будущем, – ответил он. – О том дне, когда мы уже точно не расстанемся. За те месяцы, что тебя не было рядом, чикала, я понял: одиночество не делает меня счастливым. Я ничего не хотел, даже имея, в принципе, всё, в чём нуждался, а нуждаюсь я в немногих вещах. По-настоящему мне нужна ты. И так уж получается, что меня влечёт только взаимность.
От этих слов меня пробрала дрожь, и я вспомнила, что Вакхтерон говорил мне то же самое. Вскоре мы разомкнули объятия: в прерии стало невыносимо холодно. Мы с Виком включили в машине обогрев и в странном спокойствии отправились дальше. В дороге я немного задремала. Помнила только, как Вик тихонько разбудил меня и вывел из машины, когда мы подъехали к одноэтажному отелю, больше похожему на придорожную гостиницу.
– Чикала, – усмехнулся он, глядя на моё сонное лицо, – постой немножко, сейчас заселимся…
Я отчаянно зевнула и возле стойки прижалась к его плечу щекой, прикрыв глаза. Спать хотелось так, что я даже не смутилась, узнав, что мы поселимся в одном номере. Когда все формальности с документами были улажены и нам передали ключи, Вик взял рюкзаки. Я лелеяла мечту о крепком сладком сне в удобной кровати. Господи, как же я устала за этот долгий день!
Вик не стал включать свет и рассмеялся, когда я с порога кинулась на широкую кровать и зарылась лицом в подушки. Он прошёлся по комнате. Заглянул в шкаф и в ванную; приоткрыл дверь в душевую и подошёл ко мне, присев на кровать:
– Лесли, в душ хочешь?
– Всё завтра, – глухо пробормотала я, сжимаясь от холода и безуспешно пытаясь стряхнуть с ног кроссовки. Посмеиваясь, Вик покачал головой и разул меня, а после помог стянуть куртку. Что было дальше, помню слабо: кажется, я вяло сопротивлялась, но Вик снял с меня шорты и закутал в одеяло, а затем разделся и лёг рядом, крепко обняв. Я слышала его ровное дыхание на шее. Он поднял мои волосы, положив их на подушку, и уткнулся в мой загривок носом. И вот так, согревшись теплом друг друга, впервые мы уснули вместе.
Глава одиннадцатая. Вендиго и паук
Мир этот был странен, обычному человеку – непривычен, а монстрам и тварям, населявшим его, казался наилучшим убежищем, способным приютить и накормить каждого из них. Кругом царили мглистые сизые сумерки. С севера, где раскинулись болота, всегда наступала ночь, которая никогда не доходила до запада. На западе была Непреодолимая скала, такая крутая и отвесная, что взобраться на неё было невозможно. Если и удавалось вставить ногу в выемку в камне и заползти на стену, несчастного с неё сдували жестокие холодные ветра. А если с ним не могла справиться и суровая природа, то очень скоро прилетали тах-тах-кле-ах, у которых на самых вершинах были гнёзда, и тех, кого они заклёвывали насмерть, больше никто не видел: безобразная, страшная и необратимая гибель без возрождения и надежду на спасение. Потому нам не оставалось ничего иного, как бежать отсюда один раз за другим. Мы просыпались у Непреодолимой скалы в неглубоких ямах, прикрытые землёй и жухлой травой, будто каменистая жестокая почва выдавливала нас из своих могил, и, немного передохнув, снова пытались пройти через Лес, чтобы выйти к Равнинам, а оттуда – к Болотам. Что там было, за ними, что-то рассказывали прежние Беглецы, а что-то знали мы сами: об этих землях ходили легенды и слухи, передаваемые из уст в уста. Рано или поздно люди уходили и не возвращались, и больше никто не находил их в земле. Они просто исчезали, словно их никогда и не было. Удавалось им спастись или нет – этого мы не знали. Но нам казалось, отсюда нет выхода.
Сколько времени я здесь находилась, отследить было невозможно. А было ли здесь вообще время? В этом мире не существовало смены дня и ночи. По внутренним ощущениям я могла определить, прошло ли несколько минут или часов, но никто из нас не знал, сколько дней или лет миновало с тех пор, как нас убивали, а мы пробуждались в земле. Может, это был день или час. А может, год или месяц. Кто знает?
– Пошевеливайся, Лесли, – шёпотом сказал Майк и отодвинул рукой густую листву чёрного высокого дерева. Из-за тьмы вокруг листва тоже казалась чёрной. – И не шуми.
– Я и не шумлю, – раздражённо ответила я. – Ты разве меня слышал?
– Да ты сопишь мне в спину.
Что же теперь, он из-за того, что в прошлый раз я попалась Барону, будет меня пасти, как овцу? Нет уж. С Майком мы уживались плохо. Конни рассказывала, что когда-то нас было семеро, но потом двое, парень и девушка, выбрались из Леса на Равнину и пропали. А куда – один чёрт знает.
Под ногами легонько скрипели сосновые иглы, упавшие в почву. Тут и там лежали сухие ветки, а из-под толстого слоя мха, похожего на ковёр, покрывавший древесные корни, выглядывали кочки. Одно лишнее движение, и тихо пройти по лесу не получится. Но у каждого дерева, у каждого куста здесь были глаза и уши.
Лес принадлежал трём убийцам, что охотились на здешних угодьях. Это была их территория, и они были страстными мучителями и жестокими садистами – эти ублюдки, охочие до человеческой крови. У убийц Овхары не было ни желания выбраться отсюда, ни жажды узнать, что находится за пределами их земель. И, как самые настоящие хищники, они делили друг с другом границы и никогда их не переступали. Ну или почти никогда.
В Лесу можно было угодить под пулю или в силки Охотника – коренастого молчаливого смуглого человека с мягкими тёмными волосами, скуластым лицом и небольшой бородкой. Он был одет в старую чинёную дублёнку, а на груди держал шнурок с маленьким глиняным медальоном: немногим доводилось видеть его вблизи, но те, кто видел, вытерпели перед этим жестокую боль от столь же жестокой смерти. Он носил при себе охотничью винтовку, подстерегал добычу, прячась между деревьями, но пользовался винтовкой редко: ему больше нравилось добивать выживальщиков ножом с костяной рукоятью.