В Лесу за каждым мог проследить и внимательный, всегда вежливый Барон Суббота в чёрном поношенном пальто и изящной шляпе, сдвинутой на лоб. Его смуглое лицо покрывал рисунок-череп, а коричневые волнистые волосы спускались до самых лопаток, скрывая в одежде прорехи, из которых торчали иглы и булавки. Ими он любил мучительно долго пытать пойманную жертву, чтобы затем, натешившись вдосталь, оборвать жизнь жестокими ударами ножа-вендетты.
Страшнейшим из зверей в Лесу был Палач, устроивший свои страшные ловушки повсеместно. Их было почти невозможно заметить. Тем более из них едва ли кто выбирался, а если это и случалось, Палач был тут как тут. Насвистывая одну из своих любимых песенок, он шагал по лесу. Ему была знакома здесь каждая кочка, каждая веточка. Попасть к нему в руки было страшным мучением. Он медленно душил своих жертв проволокой-егозой или резал их на куски. Она была у него такой бритвенной остроты, что нужно было лишь обвить ею нужную часть тела, и шипы кромсали плоть, причиняя невыносимые муки. Палач был единственным здесь, в чьих руках люди молили о смерти. В бурого цвета старом комбинезоне, утратившем всякие другие краски, в высоких ботинках, с тёмно-каштановыми волосами по плечи, со смуглым, тёмным, волевым лицом с чувственными, красивыми чертами, но с глазами такими жуткими – большими, выпуклыми, непроницаемыми, под тяжёлыми нависшими веками, – что от одного взгляда пробирала дрожь.
Сперва мы с ребятами шли по лесу цепью, потом рассеялись между деревьями. Мы старались держаться друг у друга на виду, но вместе передвигаться было опасно. Попадёт в ловушку один – попадут все остальные, хотя чего мы только не пробовали: всё равно отлавливали каждого. А тех, кого не успевали изловить, убивали охотники Равнины. Конни вспоминала одну из Беглецов, Монтану, девушку удачливее и смелее остальных, которой удавалось не раз оказаться в прерии. Она часто рассказывала о другой троице: о Вакхтероне, убийце с маской на лице, покрытой кровавым индейским раскрасом, с томагавком и охотничьим ножом; о Мистере Буги, огромном, источавшем яркий свет из глазниц и рта охотнике, таком сильном, что он легко ломал шеи своим жертвам одним ударом; о Дыме, хмуром лучнике, бьющем без промаха.
В сумерках я быстро потеряла из виду Конни. Она шла от меня по правую руку, но в тумане пропала совсем бесшумно. Вот только что была – а теперь нет. Тревожась, я поглядела на Майка, но он не обратил на это никакого внимания. Он был из тех, кто сам за себя. Тогда я заметила ворона, который сидел на ветке над моей головой и был не похож на других птиц, что обитали здесь. Этот ворон казался обычным, похожим на ворона из того мира, который я оставила, и потому я давно уже считала его своим другом.
– Привет, приятель, – тихо шепнула я ему, но он не издал в ответ ни звука.
Между деревьями стлался густой туман. Он поднимался на уровень головы, то сгущаясь, то рассеиваясь дымными кольцами. Я двигалась так тихо, как только могла. Дрожа от нетерпения и ожидая каждую секунду, что на меня бросится незаметно подкравшийся убийца, я пробиралась всё дальше от скалы, пока не услышала, как по Лесу прокатился крик. Несомненно, он был женским и преисполненным боли. И ещё: я знала, кому он принадлежал.
Подавив желание убежать, я уверенно шла вперёд, хотя увидеть пространство могла лишь на пару локтей от себя во все стороны. Не знаю, сколько времени я бродила в лесу, отмечая зарубки, которые оставляла на деревьях. Я шла по ним, надеясь изучить лес хотя бы на самую малость и однажды благодаря этим зарубкам покинуть его, но в конце концов набрела только на труп в земле. Горло было перерезано, губы и веки пронзали иглы и булавки, на лице осталась гримаса предсмертных мук. Это была Конни в пятне собственной багровой крови. Её рыжие волосы разметались по древесным корням, а мёртвое тело потихоньку утягивало под землю, точно трясиной. Я отшатнулась, сразу поняв, что где-то неподалёку бродит убийца. Барон Суббота – это был его почерк – весьма умён и предпочитает тщательно следить за местом охоты, хорошо зная, что рано или поздно на него может наткнуться ещё одна жертва. Я скользнула за широкий древесный ствол, покрытый толстым слоем мха, и порослью колючего тёрна возле него, и притаилась, решив, что лучше всего будет переждать опасность здесь. Если Барон и притаился в засаде неподалёку, он бы уже поймал меня. А если я решу двинуться в любом направлении, вполне могу наткнуться на него. Подумав так и присев на корточки, я стала ждать. Очень скоро – даже ноги не успели затечь – услышала всего-то футах в пятидесяти от себя звуки борьбы и стоны.
– Не стоит сопротивляться, – приговаривал мужской голос. – Всё равно исход будет таким, каким я его предрешил.
Последовал болезненный крик, и я не сумела сдержать ехидной мысли: а вот и Майк попался. Что ж, в этот раз – без дураков – моей вины в этом не было. Я понимала, как бесчеловечно это звучит, но теперь, пока Барон мучил Майка и отвлёкся на него, я могла наконец-то сбежать. Я обошла то место, откуда доносились их голоса. Туман немного рассеялся, и я увидела, что Барон повалил Майка на землю и уселся поверх него, придавив тяжестью своего тела. Под ногами у Майка натекло много крови. Должно быть, ножом Барон, как и мне в прошлый раз, перерезал сухожилия: то был его любимый трюк.
Стоило ему щёлкнуть пальцами, как на запястьях появлялись верёвки, точно сотканные из тьмы и дыма. Связанной и обездвиженной жертве оставалось только ждать скорой расправы.
– Я тебя ненавижу, – с яростью сказал Майк. – Однажды я всё же обдурю тебя, и ты останешься ни с чем. Ты, подонок, слышишь меня?
– Слышу-слышу. Ты многовато болтаешь для того, кто вот-вот простится с жизнью.
Потом Майк только кричал. Он был смел, этот отчаянный парень, но смелость в этих краях совсем не нужна, если хочешь выжить, – разве что в особенных случаях. Я удалялась прочь от Барона, мрачно думая, что одного убийцу уже нашла и их осталось только двое. И, точно накликав их на свою голову, почти сразу ощутила страшную боль в ступне. Такую, словно мне переломали в ней все кости.
Зажав рот рукой и замычав от боли себе в ладонь, я поглядела вниз и застыла от ужаса. Меня схватил один из искусно спрятанных под листвой и мхом капканов Палача. Палач! Только не он! Почти сразу, как сомкнулись зубы капкана и я дёрнулась из него, высоко над головой серебристо зазвенел колокольчик.
О нет. О нет!
Я дёрнулась снова и снова, забившись в своей ловушке и хорошо понимая, что так просто не выберусь из неё. Затем, прекратив паниковать, опустилась на землю и попыталась разжать капкан руками. Конечно, этого мне не удалось бы сделать ни за что. Внезапно я услышала из чащи тихий посвист.
Это был он.
Как если бы в прибрежные спокойные воды заплыла акула, показавшись серым гребнем из волн, так и Палач мелькнул тёмным боком там, в серебряной туманной седине. Он был недалеко и кружил возле меня, хорошо зная, что я никуда не денусь и не спасусь. Мне стало горько. Оставшись, вероятно, последней выжившей из всех, я была так близка к тому, чтобы попытать счастья снова и выбраться отсюда! А теперь впервые попалась Палачу. Его я боялась больше остальных. Не зная, к чему быть готовой, но помня, что он будет истязать меня перед смертью, я с большей силой схватилась за капкан. Вдруг из леса выскользнула незнакомая мне девушка. Её русая голова была посеребрена слабым светом сумерек. Мне некогда было решать, довериться ей или нет, но выбора всё равно не оставили.
– Давай-ка попробуем этим, – сказала она и просунула между железных ржавых зубов осколок острого камня. – Ну-ка!
И нажала на него. Капкан открыть не удалось, но я приободрилась. Теперь нас было двое. Беглецы из разных групп, рассеянных по лесу, редко приходили друг другу на помощь. Мне говорили, так было не всегда, но вскоре жертвы поняли, что помогать бесполезно – всё равно никто не выживал. Но эта, кажется, так не думала. Отбросив ненужный камень в сторону, она подтащила ко мне большую ветку и попыталась разомкнуть капкан ею, словно рычагом. Всё это время свист в тумане не прекращался. Он был то тише, то громче. То ближе, то дальше. Я уже могла разобрать даже песню, которую насвистывал Палач: «Мистер Песочник», старая вещь из шестидесятых. Затем, когда капкан едва-едва поддался, Палач, верно, заметил это и выступил нам навстречу.
Взгляд его был почти ласков, и он поглядел на нас обеих, как смотрит коллекционер на бабочек, которых не терпится накрыть сачком и отравить формалином. Мы замерли, будто перед нами действительно был крупный хищник, способный броситься в любую секунду.
И мы не ошиблись.
Он ринулся к нам, но девушку лишь схватил за отворот куртки и швырнул в сторону, так небрежно, точно она совсем ничего не весила. Палка выпала из её рук. Беглянка ударилась боком о выступавший из земли древесный корень и изогнулась от боли. Палач не тронул её, но встал передо мной так, словно преграждал ей путь или загораживал меня. Бросив на неё злой взгляд, сказал:
– Не мешай мне здесь. Уходи.
– Даже не собираюсь! – ответила она. – Ты очень смело обходишь меня третьей дорогой, если встречаемся один на один!
– Убирайся отсюда.
Он отвернулся от неё и опустился передо мной на корточки. Лицо, озарённое холодной улыбкой, обрамляли грязные, повисшие сосульками волосы. Он протянул ко мне руку, нерешительно коснулся головы. Я мотнула ею и отползла назад в сухой листве. Короткая цепь не давала мне сделать лишнего движения. Палач хмыкнул:
– Не боишься меня, крошка?
Глаза у него были безжизненные, как два тёмных камня с потускневшими гранями. Сжавшись и пытаясь безуспешно высвободить раненую ногу, я огрызнулась, не желая показывать, что на самом деле он вгонял меня в ужас.
Он сжал челюсти, выдавил скупую улыбку, спрятавшуюся в уголках губ. Искоса взглянул себе под ноги. Не стоило мне этого говорить. Не стоило злить его.
– Пошёл к чёрту!
– Жаль, – обронил он. – Жаль, что ты так груба. Я хотел покончить с тобой быстро, но теперь думаю, что нам стоит познакомиться получше… а вот это очень неразумно, очень!