Вакхтерон первым ловко забрался по окаменевшему предплечью исполина и подал Мистеру Буги руку. Тот ухватился за неё, но всё же посмотрел вниз и едва заметно вздрогнул. Вакхтерон подавил улыбку. Он знал: такой рослый, такой сильный, внушающий трепет одним своим именем, Мистер Буги страшился высоты и старался это скрывать. Но он и Дым были в курсе, потому что кто, как не самые близкие люди, должны знать слабости и преимущества друг друга, чтобы использовать их в командной работе. Возможно, Беглецы считают, что они – озлобленные и беспощадные звери, но эти трое были о себе другого мнения. Они делали то, что умели лучше всего, чтобы выжить самим, и будто у них был другой выбор, у этих природных хищников, которых Жатва звала голосом крови. Они знали: отказ от охоты приносит несоизмеримую боль, а вместе с ней жрец Иктоми гибнет от рук других охотников, принося свою жизнь в качестве жертвы. Что случается с душой после такой смерти, ни один из них старался не думать.
На сгибе локтя, на высоте порядка пятидесяти футов, ничего не боясь и глядя на горизонт, сидел, спустив ногу вниз, коренастый и взрослый, старше двух других мужчин, Дым. Его кудрявые аспидно-чёрные волосы, посеребрённые на висках и опускавшиеся на мускулистую широкую спину, подобно плащу, шевелил холодный ветер. В длинных узловатых пальцах он держал охотничий лук. Возле бедра лежал колчан со стрелами. Дым уже не смотрел туда, на землю, где жадная до крови почва мира Иктоми поглощала утыканное его же стрелами женское тело, и не смотрел в лицо своей жертвы, преисполненное горького страдания. Буравя небо долгим немигающим взглядом, он курил, и дым от сигареты змейкой вился у его лица.
– Что там? – спросил Вакхтерон и поспешил подойти к нему. – Что ты увидел?
Дым лишь кивнул. Вакхтерон присел рядом и всмотрелся, но ничего не заметил. Ему понадобилось около минуты, чтобы увидеть это в сизом небе. К ним наконец забрался и Мистер Буги, отдуваясь и утирая пот со лба. Он действительно сильно боялся высоты, но здесь было лучшее место для наблюдения, и потом, он не хотел оставаться внизу в одиночестве.
– Что там? – повторил он слова Вакхтерона и с любопытством прищурился, глядя на горизонт.
– Дым что-то увидел.
– Но что?
– Просто небо, – вдруг ответил сам Дым и с насмешкой в спокойных глазах поглядел на друзей. – И ворона в нём.
– Я вижу ворона, – сказал Вакхтерон. – Но он не похож на тех, что прилетают с болот. Те мельче, и глаза у них красные, а этот – большой, и он кружит над одним и тем же местом.
Мистер Буги почесал в затылке и хмуро бросил:
– Птица как птица. По-моему, ничего особенного.
Дым и Вакхтерон проследили за её полётом, пока она не скрылась в густых болотных туманах.
Дым раскурил сигарету, стряхнул пепел и прибавил:
– Теперь я часто вижу его.
– Может, наблюдает за кем-то? – предположил Вакхтерон. – Или принадлежит охотнику с болот. Никто ведь не знает, кто там охотится.
– Я знаю, – тихо сказал Дым и снова затянулся. – Там живёт убийца убийц. Он, говорят, был раньше не одинок, но теперь, расправившись с другими охотниками – со всеми, кого бы Она к нему ни подселила, – бродит один по топям.
– Чего он ждёт, если никто из Беглецов не способен пройти мимо нас? – с усмешкой спросил Мистер Буги и сел рядом с Вакхтероном, с некоторым испугом поглядев вниз. Там, на красной земле, убитая женщина осталась лежать лишь наполовину. Её ноги и большую часть туловища уже поглотила голодная почва здешних мест.
– Я думаю, он ждёт не жертв, – заметил Дым. – А охраняет это место от кого-то другого.
– И от кого же, например?
Вакхтерон тяжело, исподлобья посмотрел на тёмную кромку топей, бравших в кольцо мир Иктоми. И вздрогнул, когда услышал преисполненный боли женский крик со стороны леса. Стряхнув пепел, Дым пожал плечами:
– Например, от нас?
Утренний свет проник сквозь плотные шторы: в узкую полоску между ними я увидела серое небо. Я с наслаждением потянулась под одеялом и ойкнула: меня обняли поперёк живота и притянули к себе. Спросонья я даже не помнила, что рядом со мною был Вик.
Я осторожно отодвинула от себя его руку. Гладкая смуглая кожа под пальцами казалась куда грубее и плотнее моей собственной.
– Доброе утро, чикала, – хрипловато сказал он, обдав мою шею тёплым дыханием.
Я не успела ответить, как он тяжело лёг сверху, через меня потянувшись за телефоном на тумбочке. Я слабо упёрлась рукой в его грудь, ощущая каждый дюйм его тела – своим. Вик не смутился ни на мгновение. Он посмотрел на дисплей и простонал:
– Уже семь утра. Как мы разоспались…
Ну да, прямо Виктор Крейн, король сна. Будь моя воля, не вылезла бы из-под одеяла ещё час или два. Вик зевнул, упал на спину и привлёк меня к себе.
– Не очень-то охота вставать, – я сонно легла щекой на его грудь и зевнула, в приоткрытую полоску глаз рассматривая возлюбленного.
С утра он был встрёпанным и расслабленным, волосы выбились из косы, и короткие пряди каштаново-красным ореолом обрамляли лицо со смягчившимися чертами. Он провёл большим пальцем по моей щеке, лаская её.
– Скоро будем выдвигаться. Дядюшки наверняка заждались. Да и, скажу откровенно, хочу успеть на завтрак к Тео. Он готовит как бог, особенно блинчики. Ты обязана их попробовать.
– Сразу бы сказал, что дело в еде! – я шутливо ткнула его под ребро. – Кстати, снаружи похолодало.
– В прерии ночи всегда холодные, это днём адское пекло, – заметил Вик и искоса хитро взглянул на меня. – Но согреться вдвоём в одной постели можно разными способами, да?
– Ты же был против того, чтобы торопить события, – напомнила я, ощутив движение его тела под собой. Он уклончиво ответил:
– Может быть. Но время идёт, и ты покинула меня слишком надолго. Мне это совершенно не понравилось…
Его длинные пальцы скользнули под мои рёбра, а потом ниже, на живот. Если мы останемся в постели дольше, боюсь, благие намерения Вика отсрочить нашу близость превратятся в ничто. Мне было трудно не хотеть его и невозможно не любить, словно то, что он сделал в Скарборо, осталось в Скарборо. Сейчас он был только мой, кем бы ни оказался – собой или Вакхтероном, и каким бы ни был настоящим – добродушным Кархаконхашикобой или страшным, жестоким карателем. Я не знала, как сложится наша дальнейшая судьба, и сейчас хотела забыться рядом с ним. Я вжалась в его грудь своей, припала к губам и огладила их языком, чувствуя, как Виктор Крейн напрягся каждой мышцей.
Он медленно положил на моё горло ладонь и стиснул её. Тогда меня охватили испуг пополам с острым возбуждением, такие знакомые с того дня, как Вакхтерон стал меня преследовать. Я податливо легла в его ладонь, желая показать, что полностью покорна, и хотела шепнуть это, но хватка его обрела жёсткость. Он резко опрокинул меня на матрас и навалился сверху, даже не поморщившись, когда я впилась ногтями в его плечи. Тогда он скользнул по моему телу всё ниже и ниже; замерев дыханием на животе, поднял голову, и мы встретились взглядами. Я забыла обо всём, погружаясь в мерцание света и тьмы перед глазами от каждой его ласки и прикосновения. Он немного разжал пальцы, давая мне больше свободы, и тихо сказал:
– Расслабься.
Смотреть на его смуглое лицо, застывшее у меня между ног, на поднявшиеся лопатки, точно у пумы перед прыжком на охоте, на плавно поднимающуюся мускулистую спину, по которой змеилась встрёпанная коса, было страшно и желанно одновременно, и я вспомнила ту ночь, когда он стоял передо мной коленопреклонённым. Это было неправильно, это было страшно; но я хотела и любила его, человека с двумя жизнями и двумя личностями. И будто у меня был в самом деле выбор, я вдруг пожелала, чтобы он не останавливался.
Он приласкал губами и языком внутреннюю сторону бёдер. Потом вновь поднялся к животу, погрузив язык в чашечку пупка, и опять спустился ниже, к краю белья. Он дразнил меня и не спешил сам, и на лице его отразилась ленивая сытость хищника, поймавшего добычу и готовящегося свернуть ей шею; наконец, он втянул ноздрями воздух с кожи на моём животе, и мне впервые стало щекотно, неловко, стыдно. Я испуганно попробовала сжать бёдра и упёрлась в его плечи руками:
– Подожди, постой…
Обдав меня дыханием, он навалился сверху плотнее и впился губами в тёплую влажную складку поверх белья. Язык вжимал и вкручивал внутрь сырую ткань, проникая на самую малость и заставляя желать больше… больше и глубже. Тогда я перестала стыдиться; только положила ладонь ему на волосы и стиснула их в кулаке, вжала Вика в себя, не желая отпускать ни на миг: мир, казалось, задохнулся вместе со мной, в нём выжгли кислород, опалили грудь до самого сердца.
Вакхтерон – это был он, я видела его сквозь лицо Вика, кажущееся маской не хуже его собственной, – взглянул на меня потемневшими глазами: тогда я сделала то, что давно хотела, и сжала его волосы в пальцах, пропустив сквозь них. Тогда он толкнул пальцами край белья вбок и погрузил язык в мою плоть.
Я утонула в собственном надрывном вскрике, зажав рот рукой. Темп ускорился, бедро обожгло ласковым ударом его тяжёлой руки, и я просела под ним, чувствуя, как он впивается в меня губами.
Жар раскалил мои веки и опалил губы. Я проглотила живой огонь, порвавший лёгкие гортанным стоном, и услышала его низкий выдох всем своим телом. Толчок за толчком, он выпивал из меня свободу, привязывая к себе не болью и страхом, а теперь наслаждением, и, бросив новый взгляд на него, я поймала ответный, обжигающий. Он смотрел неотрывно на то, как я дрожала и извивалась в его руках, так долго, будто запоминал выражение моего лица в тот момент. И когда всё кончилось, а моё тело натянулось струной, он отстранился и с задумчивым выражением на лице положил подбородкок на мой живот, источая волну спокойствия и властной уверенности.
Вслед за сокрушительной волной удовольствия ко мне пришло понимание. Раз за разом он делает так, что я не могу забыть его. Он обладал неким удивительным магнетизмом, который был дарован далеко не каждому человеку. Неужели он настолько сломил меня, что я готова простить ему даже столь страшные деяния, как убийства? И кого я люблю на самом деле: добряка Виктора Крейна или это жестокое, всеподчиняющее существо?