ое право, и Логан, а также некоторые другие индейцы устроили в ту пору с разрешения своих вождей страшную бойню, умывшись кровью врагов. Они карали всех, в том числе поселенцев, которые не участвовали в той резне, но укрывали у себя солдат либо были из их близкого окружения. Кровная месть побуждала их убивать не только мужчин, но и женщин, и детей, и стариков. Губернатор того штата был крайне встревожен обстановкой и предложил разгневанным индейцам переговоры, но Логан на них не явился и прочёл речь, которая потом стала известна как Плач Логана. Сейчас все спорят, он ли был её автором, но, так или иначе, там сказаны очень правильные вещи.
Меня обуял страх едва ли не больший, чем в аэропорту или на пляже. Мистическое и жуткое пришло со странным, потусторонним, холодным голосом Вика, оно было здесь – лишь протяни руку. Абсолютное непобедимое зло – зло ли? – заключённое, словно стихия, в одном человеке. На фоне грозовых облаков его лицо на короткое мгновение показалось мне чужим, старинным профилем человека, жившего на этой земле многие столетия назад. Он говорит, чеканя слова:
– Я обращаюсь к любому белому человеку с просьбой сказать… Если он когда-нибудь приходил в хижину Логана голодным, неужели тот не дал ему мяса; если он был холоден и наг, неужели не одел его? За всю долгую и кровопролитную войну Логан не брался за томагавк и выступал за мир. Я так любил белых, что мои соотечественники говорили: «Логан – друг белых людей». Я даже думал жить с вами бок о бок… Но полковник Кресап прошлой весной хладнокровно убил всех моих родственников, не щадя даже женщин и детей. В жилах ни одного живого существа на земле нет больше ни капли моей крови, и я прошёл по пути мести. Я искал её, убил многих и полностью утолил свою жажду отмщения. Но не питайте надежд, что я испуган. Логан никогда не чувствовал страха. Он не станет спасать свою жизнь в случае опасности. Кто будет оплакивать Логана? Никто.
Он смолк и задумчиво взглянул на дорогу перед собой. В жилах моих стыла кровь. Руки заледенели, я стиснула занемевшие пальцы. Боль смешалась с моим страхом. Вот что чувствовали эти мужчины: хотя между ними и была пропасть в три сотни лет, но жизнь толкнула обоих на путь мести.
И в тот момент я всё поняла.
Вик не видел ничего преступного в том, чтобы убить всех причастных к тем преступлениям, за которые мстил. Нет, это неправильно, это дико, это жестоко – линчевать людей без суда и следствия, но он считал, что поступает так, как должен был поступить, потому что закон остался в стороне. Справедливости он не дождался.
– Я с рождения в Скарборо был чужим и нежеланным человеком. Незваным гостем на собственной земле.
Его пальцы крепче стиснули руль.
– В семнадцать меня поставили на учёт в полиции. Посчитали преступником из-за несчастного случая, который хотели провести как непреднамеренное убийство… но, к счастью, дело попало в суд штата, мои документы рассматривали в Огасте. Я тебе не рассказывал прежде, но тогда один парень сорвался из-за меня со стрелки строительного крана.
Он поморщился. Черты его лица заострились.
– Там была внушительная высота, он упал на арматуру. Штыри срезали час, чтобы снять с них его тело. На том месте вечная стройка: после несчастного случая с офисами как-то не задалось. Потом там решили сделать торговый центр, но снесли и его… А мать этого парня – она явилась ко мне и влепила пощёчину в день суда, будто я толкнул её сына в эту пропасть. Но я не чувствовал вины ни одной секунды, потому что я не просил этого мальчишку травить меня. И гнать меня, как оленя, с заряженным оружием в руках в компании тех, кто хотел изувечить меня ради развлечения. Клянусь тебе, Лесли, если бы они покалечили меня, как желали, никто не стал бы их судить.
Так вот о чём говорила Рамона. То самое убийство. Я медленно положила ладонь на колено Вика, сжав его.
– Мне очень жаль.
– Когда я вернулся спустя полгода после подростковой исправительной школы в Бангоре, куда меня определили вместо колонии, я был совсем другим парнем. – Вик прятал боль за внешним безразличием. – В первый же день учёбы один из тех, кто топил меня в бассейне год назад, подошёл со спины в столовой и решил шутки ради вылить содовую мне на голову. Хотел посмотреть, как я вскочу, весь мокрый и липкий, возможно, вскрикну или буду нелепо звать на помощь. Ведь так приятно снова взглянуть, как заика-маскот получает под задницу.
Вик мрачно улыбнулся.
– Тому пареньку я разбил голову подносом и заставил сжевать алюминиевую банку, а перед тем вылил содержимое ему за шиворот. Я уже был крепче и сильнее многих из них. И мне не шли поперёк.
Да я бы и сейчас не шла злому Вакхтерону поперёк. Размажет по стенке и не заметит.
– Алюминий, кстати, здорово режет до крови, так что красным у гадёныша был весь рот. Но выбор-то невелик: либо жри, либо я изобью тебя как умею. А умел я тогда уже много чего: меня в той, другой, школе научили уличной драке, самой, наверное, опасной из всех. В ней нет правил, нет чести. Ничего такого. Это просто мордобой без прикрас и благородства. Полгода, пока я там был, постоянно ходил с вот таким лицом, – и он показал руками шар, на секунду отпустив руль. – Весь фиолетовый от синяков. Но в конце бил уже я их, а не они меня.
– Они сами воспитали в тебе зверя.
– Зверем я был всегда, только мне старались сперва внушить, что я добыча, а не хищник. Уничтожить меня им не удалось, – спокойно сказал Вик. – У нас в резервации пять или шесть ребят покончили с собой, когда я был подростком. Одну девочку в четырнадцать нашли зарезанной осколком зеркала. Разбила его и убила себя, понимаешь? Дошла до ручки, потому что сообразила, что будет мерзкой пинто до конца жизни. Ещё двоих парней лупили так часто и так сильно, что они просто слились. Да много кто слился. Лучше один раз и насовсем, чем каждый день и понемногу. В семьях у них творился кошмар наяву. Жили в основном с матерями, с бабушками, с тётками. Мужчин или не было, или они были такими, что лучше б не возвращались…
– Почему?
– Не всегда лгут про алкоголь, когда говорят о нас: а куда нам деваться? Не все, но многие кончили так, продав дьяволу душу за бутылку. Но всё это делали не от хорошей жизни. Было много и других, славных людей, но и они прожили невесело, а кончили ещё хуже. Весело бедным и травимым не будет. Бились, как черти в церковь, ломились в закрытые двери с чёрного хода, раз с парадного не впускали. Им не давали нормального житья. Их не принимали в университеты и в училища. Нормальной работы им не давали: только временную, разъездную. Сезонную. Разовую. Вдали от семьи. Вдали от всего, что им было дорого.
– Ох, Вик.
Я закусила губу, не решаясь убрать руку с его колена.
– Мне крупно повезло найти стабильное место. Я не пил и не курил, у меня не было вредных привычек, я был на хорошем счету. Люди поумнее это видели. Я пришёл после армии, доверие ко мне малость выросло… в первое время. – Вик помолчал, затем продолжил, и на челюстях его появились желваки: – А потом грёбаный шериф Палмер и ещё несколько таких же, как он, ублюдков напомнили всем, что я гожусь только для чистки унитазов, потому что в семнадцать не дал белому парню выпустить в себя обойму и тот разбился на хрен. Долгие годы я смотрел, как он и его ублюдки измываются над теми, кого обычные скарборцы – какая-то тля на здоровом растении, блохи на теле собаки – считают отребьем. Отребье – это я и такие, как я! Шериф возомнил себя главным. Он решил, что может разменять чужие жизни и судьбы за деньги, которые ему отстёгивали те, кому требовались земли Скарборо. Та замороженная стройка, моя земля, ферма Лоу – лакомые кусочки: одна из строительных бангорских компаний задалась целью присвоить себе всё, на что положила глаз. И они привыкли делать это методами полулегальными, а то и совсем незаконными. Шериф и высшее руководство города, продававшее земли за бесценок по официальным каналам, кормились с откатов; потом что-то между партнёрами не задалось. Шериф из ревности убил свою беременную жену. Его депьюти, чёртов ублюдок, не гнушался калечить и насиловать… Разве это представители закона?! Те, из-за кого поломано столько жизней?! Разве справедливо было бы, что юная компания говнюков, сдавших в руки этим оборотням ребёнка и невиновную девушку, остались бы безнаказанно коптить воздух на этой земле, а потом поступили бы в колледжи, пили бы там на своих вечеринках спиртное, совокуплялись с такими же сволочами и плодили следующее поколение жестоких, беспринципных подонков?
Он сжал мою руку так, что её до запястья обожгло болью, и вдруг резко дал по тормозам. Меня качнуло вперёд в ремнях безопасности. Трасса здесь пустая, ни машины, ни человека, ни здания… одна прерия от края и до края, и мне стало сильно не по себе. Меньше всего мне хочется остаться здесь один на один с ним.
С ним, с Вакхтероном.
– Лесли.
Он повернулся ко мне: глаза оставались тёмными и чужими. Медленно обнял ладонью за шею, уткнул моё лицо в своё крепкое плечо, коснулся губами макушки. От замшевой куртки всё ещё пахло сеном и вчерашним радостным днём, и я зажмурилась, обняв в ответ этого мужчину, кем бы он сейчас ни был, но не переставая бояться его.
– Прости меня. Не надо было заводить этот разговор, – сказал он.
Я опустила глаза, не зная, что сказать, но Вик осторожно коснулся подбородка, приподнял лицо, чтобы я взглянула на него:
– Нам нужно многое узнать друг о друге, чикала, и я надеюсь, тебя это не отпугнёт настолько, что ты захочешь уйти от меня. – Он запнулся, помолчал, а потом, будто набираясь сил, неловко добавил: – У меня непростой характер.
– У тебя нож при себе, и я сижу посреди прерии в машине, как я могу куда-то от тебя уйти? – шутливо спросила я.
Вик грустно улыбнулся и прильнул своим лбом к моему:
– Едва я увидел тебя в тот день, когда ты переехала в город, понял, что не отпущу. Я не знал тебя. Ты, девушка из дома моей мечты, который для меня был каким-то знаком того, что не у всех людей на этом свете жизнь сложилась так паршиво, как у меня и таких, как я, была для меня, обозлённого и желающего только крови, такой же, как они. В первую встречу я был взбешён и взведён до предела. Во вторую, во время того танца, я лучше понял, что ты за человек. У меня когда-то была… подруга, похожая на тебя: она приехала из другого места; мы были неразлучны, пока она не предала меня. Но ты – не она. Я пропал, когда ты вытащила меня из той раздевалки; понял, что, возможно, ты не с первого раза запомнила, что я был чёртовым скаутом и служил… что я был для тебя никем…