I
Вместительный «Боинг» стремительно разогнался по бетонной полосе аэропорта, легко подпрыгнул и стал быстро набирать высоту, разворачиваясь и ложась на курс, который должен был привести самолет на другой берег Атлантического океана.
Джон Бриггс и Олег Давыдов направлялись в Америку.
Прямого пассажирского рейса из Ухгуилласуна в Вашингтон не было, они летели в Нью-Йорк, чтобы пересесть там на самолет внутренней авиалинии.
– Это и хорошо, – ободрял Сократ спутника, хотя Аргонавт ничем не выражал недовольства. – Долетим с пересадкой… Зато в Нью-Йорке побываем. Время позволяет, выкроим денек для экскурсий. Я звонил нашим ребятам из нью-йоркского представительства. Они встретят в аэропорту имени Кеннеди и обеспечат прогулку по городу.
Олег Давыдов только пожал плечами. Вообще-то он был доволен предстоящей поездкой, она свидетельствовала о том, что Аргонавт выбрал правильную линию поведения в «Осьминоге», а теперь вот ему приоткрылась возможность попасть в логово ЦРУ.
– Имейте в виду, Олег, – это и успех, и новые испытания, – сказал ему человек, с которым штурман успел поговорить по телефону, когда перед отъездом отправился в город попрощаться с Хельгой Ландстрём. – Вас приметили на высшем уровне, но до конца не поверили. Слишком уж необычен ваш путь во вражеский стан. Оставайтесь самим собой. Лучшая легенда для разведчика – его собственная жизнь. Она у вас подлинная, ничего сочинять не нужно, никакой для вас полиграф не страшен. Мой совет: ко всему относитесь спокойно, будто ничего вам не в диковину. Такая позиция сбивает наблюдателей с толку. Скрывайте собственное отношение к происходящему от окружающих. Сдержанность в чувствах – вот ваш стиль, ваш имидж. Впрочем, вы и в самом деле такой человек. Вот и оставайтесь самим собой!
Главное было в том, что Олегу удалось избавиться от накопленной информации, и теперь его не оставляло приятное ощущение выполненного долга. А еще он виделся с Хельгой… На этот раз он сказал Хельге правду: летит в Соединенные Штаты. Конечно, ни слова о том, кто ему на самом деле оплачивает командировку. Этот вариант был согласован с Джоном Бриггсом, который считал, что гласность, до известного, разумеется, предела, лучший вид конспирации.
Едва уплыл назад Скандинавский полуостров, о чем не замедлили сообщить пассажирам по радио, стюардессы принялись разносить напитки. Разведчики «Осьминога» летели в первом классе, поэтому раздача бесплатного алкоголя началась с их салона.
– Выпьешь виски с тоником? – скорее из вежливости предложил Джон Бриггс.
– Разве что задаром, – улыбнулся Олег. – У нас в мореходке шутили: «На шару и уксус сладкий…»
– Тогда не пей, – сказал Джон Бриггс. – Кстати, стоимость пойла мы оплатили, купив билеты. А я выпью на сон грядущий и посплю – много работал перед отъездом…
Когда Джон Бриггс отвернулся вправо и, опустив спинку кресла, задремал, Олег Давыдов стал рассматривать красочно оформленный буклет Скандинавской авиакомпании.
С обложки буклета, он был и раскладывающимся пакетом, на него смотрела улыбающаяся блондинка в униформе. А внутри Олег нашел, помимо красочно оформленного билета, массу всевозможных сувениров. Здесь были виды Ухгуилласуна и Нью-Йорка, репродуцированные с картин скандинавских и американских мастеров, подробная инструкция с правилами поведения во время перелета через океан, карты Нью-Йорка и небольшой путеводитель по городу, проспекты авиакомпании с описанием типов самолетов, которые летают на ее маршрутах, расписание всех ее рейсов, забавный диплом, который свидетельствовал, что мистер Аллен Дуглас – новое имя Олега Давыдова – пересек Северную Атлантику на высоте сорока тысяч футов… Была здесь куча и других милых пустячков, на неспешное рассматривание и изучение которых могло уйти достаточно много времени, скрасив пассажиру полет и дав возможность проникнуться чувством благодарности к фирме. Собственно, ради последнего фирма и завела все эти милые пустячки.
«Неплохо бы и нашему Аэрофлоту перенять, – подумал Олег. – Для каждого маршрута имелся бы особый пакет к билету. Пусть и за доплату. Рублевку-другую переплатил за билет, зато о каком-то районе Отечества узнал побольше. И память о полете осталась… Ведь у некоторых людей путешествие в воздухе случается раз в жизни. Сущий пустяк наладить производство таких буклетов, а пользы от них идеологической куда больше, чем от унылых стендов с наглядной агитацией».
На переборке салона развернулся экран, и стюардесса объявила, что дамы и господа смогут увидеть сейчас новый французский детектив с актером Бельмондо в главной роли. Она предложила тем, кто будет смотреть фильм, достать из спинки впереди стоящего кресла персональные наушники, поскольку картина демонстрируется без общего звука.
Аргонавт любил Бельмондо, но этот фильм он видел уже раза четыре, он был записан на видеокассету и проходил в Ликее по разряду учебных фильмов. Поглядывать на экран он, конечно, будет, только надевать наушники не стоит…
«Посмотрю-ка я лучше журналы, которые мне сунул „старый корабельный товарищ“, – решил Олег и потянул к себе обыкновенный с виду кейс, полученный им в „Осьминоге“. Это был небольшой несгораемый сейф со сложной системой набора шифров для замков, а также приспособлением, которое надежно скрепляло его с левой рукой владельца. Но поскольку никаких ценностей или секретных бумаг он не вез, приспособление хранилось пока внутри.
Перед отъездом Джон Бриггс сказал:
– Думаю, тебе следует познакомиться с литературой, которую выпускают бывшие наши с тобой соотечественники… Прости, я хотел сказать, эмигранты из России всех трех поколений. Старшее, правда, почти все вымерло или дышит на ладан, а два других еще куролесят. Для ориентировки полистай их журнальчики, я приготовил их тебе в дорогу.
Первым Давыдов раскрыл журнал «Посев» и натолкнулся на статью Романа Редлиха. Член исполнительного бюро народно-трудового союза, бывший осведомитель гестапо писал: «Ни у американцев, ни у других правителей на Западе нет злой воли. Они руководствуются доброй волей и желанием стать лучше…» Олег фыркнул и мысленно выругался. Кто у кого содрал эту ханжескую и пошлую фальшивку? Он вспомнил слова мистера Ларкина о всеобщем братстве разведчиков, проникнутых гуманным стремлением ко вселенскому миру.
«Еще одна помесь радикалов с либералами, – подумал Олег. – Мы еще с доморощенными нахлебаемся. К тому идет…»
Почти весь номер журнала был посвящен событиям в Афганистане. Стиль, манера изложения фактов были таковы, что не выдерживали испытания ни логикой, ни здравым смыслом. Но читать было необходимо, и Давыдов пробежал «Афганские зарисовки» Георгия Миллера, патологическое воображение которого живописало «ужасы русской оккупации». Усмехаясь, прочитал грубо сфабрикованное письмо, как будто бы написанное молодым советским офицером, осуждающим ту интернациональную помощь, которую Советский Союз оказал Афганистану. Затем просмотрел номера газет «Новое русское словом, „Русская мысль“, журнала „Континент“, несколько самиздатовских опусов, размноженных на Западе типографским способом
«Неужели кого-то может убедить эта макулатура? – подумал Давыдов. – И ведь вроде бы не кретины в ЦРУ, что подкармливают эту компашку… Неужели тот же мистер Ларкин, ума которому не занимать, не видит, что все эти короли эмиграции все как один голые? Хотя, конечно же, видит, но втирает очки тем, кто стоит над ним, – отрабатывает денежное, так сказать, содержание. А более высокие чины морочат голову одурманенным пропагандой честным налогоплательщикам… Да и собственный наш обыватель готов самообдуриться этим пошлым фуфлом. Не все такие умные, как вы, товарищ шпион по кличке Аргонавт».
Он вспомнил прочитанную недавно в английской газете «Гардиан» статью профессора Н. Чомски «Зачем нужна холодная война». Там с предельной откровенностью было написано: «В наше время Запад способен осуществлять внутреннюю и внешнюю политику только при наличии угрозы извне. Только с помощью манипулирования угрозой со стороны России и ее друзей власти капиталистических стран могут добиться у населения поддержки правительственной линии внутри страны и на международной арене. При отсутствии этой циничной легенды никто, от президента США до директора Информационного агентства, не сможет объяснить, зачем Пентагон наращивает гонку вооружения, втянул Америку в фантастически дорогую и бессмысленную разработку программы „звездных войн“, почему Белый дом поощряет Израиль в его агрессиях против арабского мира, вмешивается в дела Польши, Никарагуа и Афганистана… Психологическая установка на реальность мифа о „советской военной угрозе“ – вот тот кит, на котором держится все здание мирового империализма».
Тем временем Бельмондо элегантно, но бесшумно застрелил еще одного негодяя, а Джон Бриггс проснулся. Он глянул на экран, улыбнулся чему-то, потом повернулся к Давыдову:
– Шлифуешь интеллект, дружище? Это дерьмо для серьезной работы ума не годится… Пойдем-ка лучше в бар, промочим горло. Я выпью виски, а ты апельсинового сока. Мы небось уже в центре океана. Надо отметить событие.
II
Аспирант Матти Бьернсон позвонил Марине Резник на работу и предложил встретиться, намекнув, что у него есть кое-что от общего друга. В кармане у него лежала записка Джона Бриггса, которую тот написал перед тем, как улететь в Соединенные Штаты. Записка, где Марине предлагалось довериться Матти Бьернсону и выполнять его просьбы так, будто просит об этом он сам.
Звонил Матти в конце смены, и Марина сказала:
– Я скоро освобожусь и подскочу в кафе «Сольвейг».
– Нет, Мариночка, лучше у Петра Первого. Хочется прогуляться по красивым местам с красивой девушкой. А потом уж в кафе.
– Хорошо, – легко согласилась Марина. – Можно и у Петра. Погода позволяет… А потом в кафе. Привет!
Матти Бьернсон настоял на встрече с Мариной у памятника основателю города с двоякой целью. Во-первых, передать ей во время прогулки по набережной Невы послание Сократа, во-вторых, на открытом пространстве убедиться: его встречи с Мариной Резник не стали предметом интереса каких-либо определенных лиц.
– Борис остался работать врачом в смешанной фирме на Западе, – сообщил аспирант, когда они шли по набережной.
– Как в «смешанной»? – не поняла Марина.
– Ну, это значит, что фирма и советская, и еще чья-то, общий капитал, – объяснил Матти. – Там платят хорошие для ваших людей деньги. Хватит на «Волгу» и еще останется.
– А когда Боря вернется?
– Через год. Ровно через год наш доктор будет прогуливаться с вами, Марина, по этому замечательному месту. Тогда вы от счастья забудете, что эту весть вам сообщил Матти, который хочет за нее иметь свой – как это по-русски… – ма-га-рыч.
– Будет магарыч, Матти, будет! Хоть сегодня…
– Сегодня я вас угощаю в кафе «Сольвейг», вы моя прекрасная дама, Марина.
– А письма Боря не прислал?
– Письмо есть. Я отдам его в кафе.
«Тогда мне нет смысла выходить замуж за Андрея, – соображала Марина. – Ведь Боря вернется через год… И при деньгах. Да, но женится ли он? Ведь раньше не собирался. Нет, Андрея нельзя отставлять. Надо выходить замуж. Вернется Боря, заговорит о женитьбе, – разведусь. Заодно пощиплю академика по части жилплощади».
Вслух она сказала:
– Год – это ничего, год и подождать можно… Я другого опасаюсь, Матти. Вы друг Бори, можете посоветовать. Андрей жениться на мне хочет. А вдруг ребенок? Боре это вряд ли понравится. Как вы полагаете, Матти?
Матти Бьернсон на некоторое время углубился в размышления, потом сказал:
– Как я понял нашего общего друга, человек он современный, широкий. И любит вас, Марина. И дочку любит, это несомненно. Вряд ли Борису понравится, если вы к его приезду родите ребенка от Андрея. Боюсь, что подобный факт усложнит ваши отношения.
– Я тоже так думаю, – произнесла, прикидывая в голове все «за» и «против», Марина. – Но отказываться от Андрея глупо. Боря мне уже столько лет мозги пудрит.
– «Мозги…» Чего? – не понял славист Бьернсон.
– «Пудрит». Ну, это значит, что водит меня за нос, – нетерпеливо объяснила Марина Резник.
Матти Бьернсон расхохотался.
– Вы прелесть, Марина, – сказал он. – Недаром вас так любят мужчины. Но я, пожалуй, смогу помочь вам и Борису. У меня как раз есть средство, которое позволяет не производить детей… Мне оно пока не требуется.
– У меня самой этого импортного дерьма навалом, – презрительно скривилась Марина. – Это все равно, что в лаптях плавать.
– Что вы!? – отмахнулся аспирант. – Разве смог бы я предложить вам такую гадость… Есть более надежные средства. Вы о них даже не слышали, так как и у нас они не всем доступны. Но для вас и Бориса… Возьмите эту коробочку, в ней лежит небольшая пилюлька. Это средство временно делает мужчину… Как это лучше сказать… Вот! Безопасным! Да-да! Когда мужчина примет эту таблетку, от него целый год не будет детей.
– Неужели целый год? – недоверчиво спросила Марина Резник, а сама меж тем неуловимым движением – так она приучилась брать чаевые – спрятала махонькую коробочку в карман модного пиджака. – Точно подействует?
– Еще как, – усмехнулся Викинг, отмечая собственное удовлетворение от того, что не испытал никаких угрызений совести, передавая этой красотке орудие убийства. – Оно бесследно растворяется в вине…
– Андрей не пьет вина. Вы же видели на даче…
– Неужели ради вас не выпьет бокал шампанского?
– Выпьет! – уверенно произнесла Марина.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно кивнул Матти Бьернсон. – А сейчас я вас приглашаю в кафе «Сольвейг». Там сегодня играет хороший джаз из Копенгагена.
– С удовольствием, – согласилась молодая женщина.
– Как это по-русски: потопаем, двинем, подадимся, рванем…
– Похиляем! – рассмеялась Марина.
III
Стив Фергюссон еще раз пробежал глазами статью в «Дагенс нюхетер»[19], исчерканную красным фломастером, и отложил в папку с двумя буквами на обложке: «VI», что означало: very interesting[20]. В статье рассказывалось о сотрудничестве шведского консорциума «Сведосеан» и французской фирмы «Жемоно», которые вели разработку методов и средств исследований морского дна и добычи минералов на больших глубинах. Французы предложили добывать марганцевые конкреции со дна Ботнического залива с помощью созданных ими автоматических подводных аппаратов.
«Дагенс нюхетер» помещала рисунок такого подводного аппарата, который мог опускаться на глубину до пяти тысяч метров, собирать минералы, затем подниматься на поверхность, находить судно-носитель, отдавать ценное сырье и вновь уходить за добычей.
Подводный аппарат напоминал «Крот», с помощью которого резидентура, руководимая Стивом Фергюссоном, намеревалась развернуть широкую кампанию по заброске лазутчиков в Советский Союз, ГДР и Польшу, используя для этого песчаные берега Балтийского моря.
«Передать информацию в отдел „Крот“, – записал в деловой блокнот Стив. Он подумал о том, что необходимо сообщить о работах „Сведосеан“ и „Жемоно“ в Лэнгли, в управление науки и техники – пусть скоординируют действия. Французские подводные аппараты могут пригодиться не только для сбора конкреций на дне океана…
Затем Стив просмотрел шифровки, которые были получены от Рокко Лобстера и Марка Червяги. Если Рокко Лобстер непосредственно и до конца подчинялся ему как руководителю резидентуры, и операция «Семейные каникулы» находилась в его непосредственном ведении, то агент Марк Червяга внедрялся сейчас в Ленинграде для связи с человеком самого Сэмюэля Ларкина, которого тот передал Джону Бриггсу. Стив Фергюссон не знал этого человека, выход на него был только у Джона Бриггса. И хотя Стив прекрасно усвоил законы оперативной работы, по которым число лиц, знающих действующего агента, максимально ограничено, он почувствовал раздражение. Ему казалось, будто шефы из Лэнгли ущемляют его права, не доверяют ему, что ли…
Тут он ошибался. В штабе ЦРУ Рутти Лаймесон был на хорошем счету, в его искренности и преданности организации никто не сомневался. Но и Сэмюэль Ларкин, и координатор ЦРУ по Скандинавии Вильям Сандерс считали необходимым подстраховать дела участием в них Майкла Джимлина, надежно прикрытого дипломатическим иммунитетом, и Джона Бриггса, опытного в русских делах, хорошо знающего ситуацию в России.
И вот теперь Стив Фергюссон читал сообщение Омара – Рокко Лобстера – о том, что тот прибыл на место и начинает переговоры с лидерами инакомыслящих, эстонскими националистами. Операция «Семейные каникулы» вступала в новую фазу. Докер – Марк Червяга – вышел на первый контакт с тем неизвестным, который был зашифрован цифрой «19». Контакт, состоявшийся с ним, относился к типу косвенных, без личной встречи.
«Ладно, – успокоил себя Стив, – у меня собственных забот по горло…»
Он отложил донесения агентов, потом поднялся и подошел к сейфу, чтобы положить туда документы. У раскрытого сейфа и застал его зуммер селекторной связи. Стив аккуратно притворил стальную дверь и, наклонившись через стол, нажал клавишу.
– Мистер Фергюссон, к вам посетитель. Он говорит, будто вы ждете его, и предъявил дипломатический паспорт на имя Майкла Джимлина, – бесстрастно сообщил голос. – Даю видео!
Вспыхнул экран, и Стив увидел на нем ухмыляющееся лицо политического советника.
«Еще немного – и этот шалопай покажет камере язык», – усмехнулся шеф «Осьминога», отдавая распоряжение проводить мистера Джимлина к нему в кабинет и остро позавидовав тому, что этот его коллега может вести себя как угодно где угодно.
«Великое благо – обладать способностью быть всегда самим собой», – вздохнул Стив Фергюссон.
IV
– Жить мы будем в гостинице «Дофин», – сообщил Олегу Давыдову его спутник, шеф и, видимо, охранник Джон Бриггс.
– На углу Бродвея и шестьдесят седьмой стрит? – спокойно уточнил Давыдов.
Джон Бриггс удивленно глянул на него, затем вопросительно тронул за плечи сидевшего впереди коллегу из нью-йоркского филиала ЦРУ, который встречал их в Международном аэропорту имени Джона Кеннеди. Тот подтвердил.
– Ну ты даешь, Арго, – сказал Джон Бриггс по-русски. – Я с детских лет бывал в Нью-Йорке и не знаю, где этот чертов «Дофин» размещается, а ты ведь в первый раз…
– Потому и знаю, что в первый, – улыбнулся Олег. – Ладно, не бери в голову и не думай, что я тайный нью-йоркер… Пока ты спал, я только и занимался тем, что зубрил путеводитель, которым одарила меня авиакомпания. На всякий случай.
– Отель «Джордж Вашингтон»?
– Лексингтон-авеню и двадцать третья улица.
– А гостиница «Виктория»?
– Седьмая авеню и пятьдесят первая стрит, – ответил Аргонавт.
– Сдаюсь, – сказал Сократ. – Я знаю еще с пяток гостиниц в Нью-Йорке, хотя их здесь куда больше сотни, но и их адреса вряд ли назову. Да ты просто феномен, Арго! Не подозревал, что у тебя такая память…
– Я тоже не подозревал, – скромно улыбнувшись, пожал плечами Давыдов. – А тут вот обнаружилось… Положение обязывает.
Джон Бриггс с сомнением посмотрел на Олега Давыдова, по документам Аллена Дугласа.
«Тут что-то нечисто, – подумал он. – Может быть, парень принял особое средство, обостряющее восприятие, подстегивающее память… Да, но откуда бы оно взялось, подобное средство, его попросту нету… Это у нас нет. Может быть, где-то и изобрели… Чепуха какая-то. Почему я отказываю Арго в чрезвычайных способностях? Ведь они раскрываются в экстремальных условиях, а в экстремальных условиях он находится сейчас постоянно. Ничего, психологи специального подразделения Ленгли всесторонне обследуют Арго».
Сократ вспомнил, как много лет назад он сам подвергался процедуре обследования психологами, проходил испытание на детекторе лжи. В основу работы этого прибора была положена вполне научная идея, но Джон Бриггс хорошо знал, что психически стойкий, тренированный человек, обладающий сильной волей, может обвести хваленый детектор вокруг пальца. Этот прибор срабатывает на хлюпиках, слабаках, которых опытному оперативнику и без помощи полиграфа нетрудно расколоть. Более перспективной оказалась идея проверки испытуемого на анонимном детекторе лжи, вмонтированном в письменный стол, диван или кресло, о чем подопытный кролик и не подозревал, а поэтому не мог бороться с полиграфом. Но эти работы, насколько было известно Джону Бриггсу, не вышли за пределы экспериментальной фазы.
Черный «крайслер» пересек Бруклин и приближался к Манхеттэну. Время от времени Эдди Картер, встретивший Джона Бриггса и Олега Давыдова в аэропорту, поворачивался с переднего сиденья и сообщал, мимо какого достопримечательного здания или памятника они проехали. Олег Давыдов все ждал небоскребов, хотя и знал, что они собрались в основном на острове Манхеттэн. Впрочем, он бывал в бразильском супергороде Сан-Паулу, где небоскребов, пусть и поменьше ростом, хватает тоже.
– У нас есть время, – сказал Эдди Картер два часа назад. – Небольшая обзорная прогулка по Нью-Йорку? Джентльмены не возражают?
– Ты как, Арго? – спросил Сократ у Давыдова. – Не устал с дороги?
– Голосую за экскурсию, – улыбнулся Олег. – В какие еще века удастся посмотреть Нью-Йорк…
И тогда Эдди Картер показал им Таймс-сквер, Центральный парк, здание ООН, таможню, прокатил по Бродвею, завернул на Уолл-стрит, обратил внимание гостей на французскую таверну, в которой была написана песня американской революции и где 4 декабря 1783 года генерал Джордж Вашингтон произнес прощальную речь перед офицерами.
У Рокфеллер-центра Эдди Картер велел водителю, хмурому рыжему здоровяку, не произнесшему ни слова, остановиться неподалеку от фонтана со скульптурой парящего в воздухе Прометея.
– На первый раз достаточно, – сказал Эдди Картер, когда они приняли его предложение размяться, вылезли из машины и принялись прогуливаться вокруг потоков льющейся в бассейн воды. – Сейчас отвезу вас в «Дофин» – короткий отдых, ванна, кофе… Потом поедем обедать в Чайна-таун, попробуете китайские деликатесы. Затем новый бар на 5-й авеню, сверхмодное заведение под названием «Секс по-венериански». Говорят, нечто грандиозное. Сам я еще там не был… Вечером – новая программа в кабаре «Лотос Мериленда». Ну а завтра с утра поедем на скачки, затем Кони-Айленд… Можно и…
– Стоп, – прервал гида Джон Бриггс. – Твоя программа, как говорят в России, не в коня корм. Ты забыл, с кем имеешь дело. Китайскую пищу мы с моим другом вкушали в московском ресторане «Пекин». Сексуально-венерианский бар нам ни к чему – совсем недавно мы с нашим гостем состояли в Обществе борьбы за трезвость. Поэтому обедаем где-нибудь в русском ресторане поскромнее – я соскучился по настоящему борщу. И отвезите нас, Эдди, в тот район, где поселились новые эмигранты из России.
– В Брайтон-Бич?
– Совершенно верно, – подтвердил Джон Бриггс. – Это будет для нас шоу «Русские в Америке». Вечером хотелось бы пойти в театр на Бродвее, хорошо бы посмотреть Чехова в американской подаче…
– Кто есть Чехов? – смешно выговаривая последнее слово, спросил Эдди Картер.
– Хороший русский писатель и весьма приличный человек, – ответил Джон Бриггс. – Можем, впрочем, согласиться и на Шекспира. Только никаких театров абсурда! Далее. Скачки отпадают, мы к ним не привыкли, тотализатор нас тоже не интересует. А вот побывать в музеях Нью-Йорка… Скажем, Бруклинский, Метрополитен, естественной истории. Что еще?
– Я бы заглянул и в музей современного искусства, – заметил Олег Давыдов. – И обязательно музей Рериха. А потом… Где-то в этом городе есть коттедж Эдгара По, в котором великий поэт написал знаменитые поэмы.
– Найдем, – кивнул Эдди Картер, изо всех сил старавшийся скрыть удивление. – В «Дофине» я запишу ваши пожелания, джентльмены. И пока вы приведете себя в порядок, составлю конкретный план действий.
– Тогда в машину, – сказал Джон Бриггс.
«В этом что-то есть, – размышлял он, усаживаясь рядом с Давыдовым. – Когда русский парень, впервые попав в Нью-Йорк, интересуется задрипанным домиком, где, видите ли, творил некий Эдгар По, до которого добрым трем четвертям американцев нет никакого дела, не означает ли это, что вряд ли мы когда-нибудь переиграем этих людей».
Джон Бриггс с горечью подумал, что и сам он напитался духовными раритетами от тех, с кем жил, и теперь ему до конца не избавиться от русского влияния.
«Главное – помалкивать об этом», – решил он и усилием воли заставил себя забыть о крамольных мыслях.
V
– В шляпе высокой, рассветной порой в Дитмарск въехал Фредрик Второй, – объявил, входя в кабинет шефа «Осьминога», Майкл Джимлин. – Здравствуйте, дорогой папа Стив!
– Что это вас потянуло на датские баллады, Майкл? – отозвался вопросом вместо приветствия Стив. – И с каких это пор я стал «папой»?
– Вы стали им с той минуты, как вообразили в собственной голове это учреждение, – ответил политический советник, пожимая руку Фергюссону, который не замедлил отметить, что на этот раз дипломат-разведчик трезв, как стеклышко.
«Ничего, – вздохнув, подумал Стив, – все еще впереди».
Будто заранее предвидя, какой удар алкоголем он получит к вечеру, у него заныла вдруг печень.
– Голову саблей дамасской вмиг снес ему Фредрик – и в лодку прыг! – продолжал резвиться Джимлин. – В каком чудесном месте я побывал, дорогой мистер Фергюссон!
– В Лапландии в это время года неуютно…
– Уже после того, Стив! Я позволил себе пять дней безмятежного отдыха на родине вашего отца…
– Вы были в Хяменлинна?
– Да, именно в этом чудесном городе. Гулял в парке Ауланко, в одиночестве обедал в ресторане Поп Хялляпюеря, заходил в дом, где родился великий Ян Сибелиус, побывал в музее старых автомобилей и картинной галерее на улице Арви Каристонкату…
– Знакомые места, – тихо проговорил Стив Фергюссон, и всегда стальные, неулыбающиеся глаза его вдруг потеплели.
«Черт возьми, – подумал Майкл, – наш железный Рутти, оказывается, может расчувствоваться…»
– Но к делу, дорогой Стив. Как говорит наш потенциальный противник: делу время, потехе час. Сообщу вам только, что все пять дней в Хяменлинна у меня во рту не было ни капли алкоголя.
– И даже пива? – не поверил Фергюссон.
– Тем более. Разве вы не знаете, что по эффективности приобщения к пьянству пиво стоит на первом месте?
– Никогда его не любил… Но вы-то, Майкл?! Что случилось?
– Готовлю духовную сущность к серьезному делу. Словом, опять работаем вместе. По своему официальному ведомству я получил приказ содействовать вам в нейтрализации некоего гражданина, который, будь он в скором времени у власти, причинит нашему правительству массу хлопот и беспокойства, а так называемым акулам аэрокосмического бизнеса – прямые убытки.
– Вы говорите о…
– Именно о нем, Лассе Огрене.
Стив Фергюссон усмехнулся.
– Парадоксы терминологии, – сказал он. – Вы называете это нейтрализацией, а организация более откровенно: executive action[21] или попросту execution[22]. Вы пришли ко мне с конкретными предложениями, Майкл? Или ограничитесь рассказом о безмятежной жизни в долине Ванаевеси… Устраивайтесь поудобнее. Вы знаете, что я люблю общаться с вами в любом качестве. А пока сварю кофе.
Сделав глоток кофе из чашки и зажмурив от удовольствия глаза – Стив отлично готовил кофе, – Майкл Джимлин сказал:
– Нам стало известно, что здесь, в Ухгуилласуне, народно-демократическая партия решила провести предвыборный съезд, на котором она выдвинет Лассе Огрена кандидатом на пост премьер-министра страны.
– Это упрощает дело, – заметил Стив Ферпоссон. – В Ухгуилласуне наши люди чувствуют себя уверенно.
– Хорошо… Мои шефы считают, что убрать Огрена надо до начала работы съезда, пока он только председатель партии и не выдвинут еще кандидатом на пост главы правительства.
– Резонное пожелание. Понимаю ваших боссов, Майкл. Правда, это сокращает время на подготовку. Но Лассе Огрен получит свое.
– У вас есть уже определенный план?
– Пока черновой вариант. Но для полной гарантии успеха операции этим розовым пацифистом будут заниматься сразу три группы специалистов.
– Бог любит троицу, – усмехнулся политический советник.
VI
Рокко Лобстер и Август Эккерман вышли из кафе «Пегас» через полчаса после того, как обменялись опознавательными фразами. Затем они лениво побеседовали о погоде, температуре балтийской воды, новой экспозиции в Кардиорге, недавней регате, новом кинофильме «Письма мертвого человека». О деле, которое свело их в «Пегасе», не было сказано ни слова. Вскоре оба они расплатились, каждый за себя, и почти одновременно вышли из кафе. На улице Рокко Лобстер медленно стал подниматься к Ратушной площади, а его недавний сосед по столику заторопился к повороту, свернул на улицу Вана-Тург. Дойдя до угла, там где улица пересекала уже довольно длинный проспект Вене, Август Эккерман резко повернул налево и вскоре был у здания со Старым Томасом наверху. Сюда же, но с другой стороны, не спеша подходил Рокко Лобстер.
– Давайте погуляем по площади и поговорим, – предложил агент «Осьминога». – За кормой у нас как будто чисто… Вы проверялись?
– Разумеется, – с достоинством кивнул Эккерман.
Август Эккерман был сыном зажиточного крестьянина с острова Сааремаа. Родился он в год освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, так что его мировоззрение нельзя было объяснить «тяжелым наследием прошлого». Эккерман был типичным порождением нового времени, той самой жертвой психологической войны, которую развернули против России ее бывшие союзники по второй мировой войне, едва только в Европе перестали греметь пушки.
Отец Августа, крепкий и критически мыслящий мужик, сразу понял, что возврата к прошлому не будет, и одним из первых вступил в колхоз. Правда, были у Якуба Эккермана неприятности с НКВД по поводу его младшего, брата Карла, занимавшего видный пост в буржуазной армии, затем служившего у немцев и организовавшего после сорок четвертого года лесную банду. Но Якуб доказал, что связи с Карлом не имеет, чекисты выяснили, что он говорит правду, и оставили честного крестьянина в покое.
Карл Эккерман недолго куролесил, в лесах ему было неуютно, и довольно скоро переправился на ту сторону Финского залива. И, видимо, не с пустыми руками, ибо вскоре основал торговую фирму, приобрел, два отеля, крупное молочное хозяйство, словом, успешно вписался в зону свободного предпринимательства.
А старший брат поднимал землю и растил сыновей. Их было у него трое. Младший, самый умный и любимый в семье, Август. Он закончил школу и отправился в Тарту, бывший немецкий Дерпт, а до этого русский Юрьев. Там он начал изучать в университете философию. И тут с ним произошло то, что происходит с теми, когда непривычные знания ложатся на социально неподготовленную почву. Особенно характерно это для юных студентов философских факультетов. Ведь здесь резче, нежели обычно, проявляется разрыв между системами подготовки в средней и в высшей школах.
В результате и Август, и подобные ему столкнулись с проблемой, что в школе они усвоили одно, в университете им говорили другое, а в действительной жизни они видели третье. Это ошеломляло и порождало юношеский экстремизм, который перерастал в скептическое отношение к окружавшим реалиям. Примешивались и цинизм, нигилизм. Сложным было варево, которое клокотало в сознании молодых людей.
У большинства эта «философская корь» проходила после третьего курса, когда недавние абитуриенты попросту взрослели. Кто-то побаливал до выпускного вечера, но были и такие, кто так и не находил себя в философии, расставался с ней, и лишь иногда насмешливо сообщал окружающим, что у него философское образование.
К формированию политического мировоззрения Августа Эккермана приложил руку и дядя Карл. В семье сааремааских Эккерманов о нем даже не упоминали. Но Август сам, уже будучи студентом, выспросил у матери подробности о дяде и стал искать возможность установить с богатым родственником контакт. С этой целью он выучил язык северных соседей, стал своим человеком у таллиннских фарцовщиков, которые вечно крутились возле интуристов. Вскоре и сам стал приторговывать тряпками, соблюдая максимальную осторожность и стараясь делать бизнес чужими руками – в последнем он видел признак истинно делового человека.
Передать письмо дяде Карлу через одного из гостей эстонской столицы не составило особого труда. Родственник тотчас же отозвался. Завязалась оживленная переписка, теперь уже на легальной основе. А вскоре Август получил официальное приглашение посетить город Ухгуилласун, где жил с женой и детьми Карл Эккерман. Студент отправился в гости, презрев недовольство отца, который утверждал, что младший брат его чужой теперь для них человек и ничего хорошего от якшания с ним не будет.
Молодой философ побывал у заморских родственников не раз и не два. Спустя несколько лет он вполне созрел для вербовки. Завербовал его предшественник Стива Фергюссона, работавший среди эмигрантов из Советской Прибалтики. Он подлавливал тех их родичей, которые приезжали утолить кровные чувства и увидеть такой заманчивый, яркий и необыкновенный западный мир. Всем им было невдомек, что создание мифа о Западе было самой большой ставкой специальных служб в интенсивном нравственном разложении всех слоев населения Советского Союза и других социалистических стран. Еще 18 августа 1948 года советом национальной безопасности Соединенных Штатов была принята совершенно секретная директива: «Цели США в отношении России», известная под литером СНБ 20/1. Там, в частности, говорилось: «Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие же меры во внутренних делах России…» А в директиве СНБ 20/4, утвержденной Гарри Трумэном[23] 23 ноября 1948 года, прямо говорилось, что «если Соединенные Штаты используют потенциальные возможности психологической войны и подрывной деятельности, СССР встанет перед лицом увеличения недовольства и подпольной оппозиции…»
Когда же ставка на эмигрантские группы и сочувствующие их националистическим бредням слои внутри страны провалились, в ход пошло все: буги-вуги, упадническая литература, самиздатовские листки, рок-музыка, антисоветские анекдоты, забивающие эфир голоса, высосанное из пальца движение диссидентов. И хотя известно, что одна ласточка весны не делает, ЦРУ продолжало ставить и на выродков-одиночек. Одним из них стал и Август Эккерман.
Принято считать, что классический тип шпиона предполагает тайнопись, микрофотоаппарат, яды, мини-рацию, бесшумный пистолет, стреляющую авторучку и подобного рода экзотические атрибуты. Верно, все это имеет место быть, есть и еще более современная шпионская техника, основанная на самых новейших достижениях научной мысли. Но сегодня на передний фронт необъявленной войны против СССР прежде всего выдвигается оружие, которое старо как мир – это психологические подрывные действия, выявление и активизация инакомыслящих, распространение ложных слухов с целью дискредитации социалистического образа жизни, изучение настроений, реакции на важнейшие события в различных категориях населения, выяснение позиции политических деятелей по определенным вопросам. Агенты, занимающиеся этими проблемами, не стреляют, не подсыпают яд в бокалы с вином, не фотографируют военные объекты, не записывают номера специальных эшелонов у закрытых объектов, не снимают копий с секретных чертежей. Но их враждебная деятельность не менее опасна и вредна, она сродни проискам в старые времена засылавшихся в осажденную крепость лазутчиков, которые ядовитым шепотком, невзначай оброненным словом уничтожали боевой дух защитников, подбивали слабодушных выкинуть белый флаг и сдаться на милость победителя.
Август Эккерман принадлежал именно к такой категории врагов Отечества. Закончив университет, он устроился преподавателем общественных наук в один из вузов и даже защитил кандидатскую диссертацию. Человек весьма коммуникабельный, он имел обширные знакомства и среди ученых-гуманитариев, и в кругу технической интеллигенции, хорошо знал многих местных писателей, журналистов, художников, деятелей кино и театра. Как лектор общества «Знание» разъезжал по республике, рассказывал о международном положении, но рассказывал так, что в души некоторых слушателей закрадывалось сомнение в правдивости советской информационной службы. Часто бывая за границей, он охотно делился впечатлениями о поездках, незаметно, но верно расширяя, упрочивая миф о западном рае.
Общаясь с широким кругом лиц, Август Эккерман закидывал бредень, который приносил порою улов, пусть мелкий, но без добычи «ловец душ человеческих» не оставался. Ну, а где рыбка была совсем никудышней, Эккерман действовал в отчетах для ЦРУ по известному рыбацкому правилу, приукрашивая собственную роль в подрывной работе.
Он ходил по краю, в известной степени рисковал, но обладая определенным интеллектом и невероятной интуицией, помноженной на унаследованную от предков-крестьян мужицкую осторожность, никогда не попадался.
Эккерман, получивший в организации псевдоним Цезарь, до сих пор работал словом, которое как известно может и лечить, а может и убивать. Теперь ему предстояло перейти к практическим делам. Повинуясь указаниям эмиссара ЦРУ, Цезарь должен был побудить наиболее ярых диссидентов на решительные действия.
Об этом они и говорили сейчас, Рокко Лобстер и Август Эккерман, степенно прогуливаясь по Ратушной площади под пристальным взглядом стоящего на восьмигранной башне Старого Томаса.