I
Ефрейтор Пентти Винонен самозабвенно играл на кантелефинских гуслях.
Родом Пентти был из Петрозаводска, мать у него была карелка, а отцовские предки происходили из страны Суоми. Вот бабушка по этой линии и научила внука играть на этом нежном музыкальном инструменте.
– О чем ты пел, парень? – спросил его подполковник Логинов, когда Винонен замолчал, и в ленинской комнате, где сидели они втроем – Артем Васильевич сопровождал в поездке по границе писателя Скуратова, – наступила такая привычная на заставе тишина.
– О подвигах Калевалы… Со слов бабушки я многие песни о нем заучил. Но больше всего мне нравится та, что спел вам. Про главный подвиг героя.
– А в чем он, Пентти? – спросил Скуратов.
– В песне говорится, как молодой еще Калевала женился на любимой девушке, самой красивой в округе. И счастье его было таким сильным, что Калевала ослеп. Нет, глаза оставались у него зрячими, но душой Калевала не воспринимал ничего, кроме любви к прекрасной Хельге…
– Но это ведь не финское имя, – возразил Логинов.
– Имя это скорее варяжское, – пояснил Скуратов. – Впрочем, не имеет значения. Во всех скандинавских странах женщины носят его… И у нас тоже. Все Ольги суть транскрибированные Хельги. Дело в другом. Истории, которую рассказывает Пентти, нет в классическом эпосе о Калевале. И это самое интересное… Прости, Пентти, мы не будем тебя больше перебивать. Продолжай, пожалуйста.
Ефрейтор Виновен вздохнул и тронул пальцем струну кантеле.
– Любовь Калевалы к женщине затмила для него окружающее. А тут пронеслась весть, что в соседней округе объявился огромный медведь, который приходит в селения и забирает юных девушек, уносит их в лес. Друзья говорили Калевале, что ему надо отправиться туда, чтобы отвадить медведя-чудовище, но Калевала смеялся в ответ. Пусть он придет сюда и попробует отнять мою Хельгу, тогда я спущу с него шкуру. А идти куда-то на ночь глядя? Оставить хотя бы на один день любимую жену? Нет, это не по мне…
«Наш Калевала перестал быть мужчиной», – стали говорить его земляки, а старики качали головами и внушали юношам, что любовь к женщине не должна занимать настоящего мужчину всего целиком, таких-то и сами женщины перестают вскоре любить. У мужчины главное – дело. А любовь или помогает ему, или мешает…
Так и получилось. Хельга видела, как перестают уважать ее сильного мужа односельчане, и вскоре поняла, что не имеет права удерживать его подле себя. «Иди, Калевала, – сказала она однажды. – Иди и убей злого медведя! Не жди, когда он сам придет к порогу нашего дома. Оставь меня на время, чтобы я ждала тебя… Тогда наша любовь будет еще сильнее».
И Калевала поднялся над чувством к Хельге, он понял, что мужчина обязан покидать родной кров, идти во имя счастья других людей хоть на край света. Калевала поцеловал заплаканное лицо Хельги и тогда впервые узнал, что у женщин слезы соленые.
Пентти замолчал и тихонько тронул струну кантеле. Жалобный звук возник и растаял в воздухе.
– А у мужчин? – улыбаясь, спросил Скуратов. – У них какого вкуса слезы?
– Мужчины никогда не плачут, – строго, совсем не по возрасту, произнес Пентти и отложил кантеле.
– Это верно, – вздохнул Логинов и тут же улыбнулся, ибо по загадочной ассоциативной цепочке вспомнил недавний разговор с Настей – она рассказала ему о будущем ребенке.
Все трое помолчали.
– У тебя четверо братьев, Пентти, – заговорил подполковник.
– И две сестры, – добавил ефрейтор. – И, кажется, еще кто-то будет… Мама у нас молодая, она смеется: восьмым ограничусь, говорит.
– И это прекрасно, Пентти! – воскликнул писатель Скуратов. – Много детей – много счастья… Но вот о чем я тебя хотел спросить. Ты считаешься лучшим собаководом в комендатуре.
– Считай, что и в отряде, Глеб Юрьевич, – заметил Логинов.
– Тем более… В детстве, Пентти, у тебя были собаки?
– Нет, – покачал головой ефрейтор. – У нас ребятишек много, а живем в городской квартире, тесно, тут не до собаки. Но вот дед мой был лесничим, у него было три пса. Два для охоты, а третий дом сторожил. Я каждое лето к деду ездил, жил возле леса, с собаками возился.
– Значит, кое-какой опыт у тебя был?
– Поэтому я и попросился в погранвойска, а потом в школу служебного собаководства. И сюда, на заставу имени Петра Игнатенко. Едва разместился, как Никита Авдеевич, товарищ старшина, мне говорит: «Сходи, дружок, в питомник да взгляни на будущего приятеля. Он в дальнем вольере квартирует». Едва подошел, собаки взбеленились – ветерок с моей стороны дул и запах чужой для них доносил. Залаяли, зарычали, стали бросаться на металлическую сетку. Ладно, думаю, скоро привыкнете. Прошел в дальний угол, а там лежит в вольере здоровенный пес, а сверху табличка с именем: Ремиз.
– Правнук того Ремиза, о котором я вам рассказывал, Глеб Юрьевич, – заметил подполковник Логинов. – Прадедушка его погиб в тот день вместе с Петром…
Писатель молча кивнул и взглядом поощрил Пентти Винонена продолжать рассказ.
– Он меня сразу поразил, Ремиз… Черный весь, как дьявол. Хотя, конечно, я дьявола не видел, просто привык считать, что он должен быть такого цвета. Ну вот… Лежит Ремиз и не смотрит в мою сторону. Обидно даже стало – презирает он меня, что ли… Постучал пальцами в сетку, а Ремиз ни с места. Голову лишь приподнял и глазами будто попросил: «Отстань от меня, ладно? Не видишь разве, и без тебя тошно…» Неловко я себя почувствовал. Вгляделся в его морду и вижу вдруг: да ведь он недавно плакал, подтеки под глазами от слез. Что-то случилось с собакой…
После отбоя долго не мог заснуть, думал о Ремизе. А утром начальник заставы, наш капитан товарищ Звягин подвел меня к нему. «Вот, говорит, Винонен, ваша собака. Берегите ее. Цены нет этому Ремизу… Только не простой он пес, а из породы однолюбов. Никого не хочет признавать после старого хозяина, который уволился в запас. К себе не подпускает, пищу не берет. Уже двух инструкторов отверг. Попытайтесь… Иначе придется усыпить…»
– Как же так? – вопросительно взглянул на Логинова Скуратов.
– Так, к сожалению, – подтвердил подполковник. – Печально, но факт… Бывают такие случаи. Психика собаки сломлена, она обречена. Да… А ты рассказывай, Пентти, дальше, ведь Глеб Юрьевич на заставу приехал, чтоб повесть потом написать.
– Понял я: если не справлюсь, отличный пес погибнет… У меня аж сердце сжалось. Капитан Звягин ушел. Решил я за дело приниматься. Взял миску с пищей, приоткрыл дверцу, чтоб поставить в клетку, а Ремиз как метнется ко мне! И без единого звука… Я едва успел дверцу захлопнуть.
В вольере уже десяток мисок с пищей стоит, нетронутые все. Что делать? Снова попытаться войти?.. Опять кинется…
– Я же тебе добра хочу, чертушка, – сказал я Ремизу, а сам пристально так в глаза ему гляжу. Он тоже взгляд не отводит, словно заинтересовался, кто это так досаждает ему… И тут меня осенило. Открыл я дверцу клетки и отошел спокойно в сторону.
Ремиз вначале растерялся от эдакой моей смелости, потом пару раз глянул на меня – с чего бы это я ему поверил? – переступил с лапы на лапу и вышел на площадку перед вольером. Постоял-постоял, да как прыгнет!
– На вас, Пентти? – вздрогнув, спросил Скуратов.
– Вверх и в сторону. И давай носиться, будто молодой щенок… Чего он только не выделывал! А я не мешал, стоял в стороне и посмеивался. Потом вижу: пора власть проявить. Выбрал момент и скомандовал: «Ремиз, место!» И пес тотчас же, будто с облегчением даже, вернулся в клетку.
– А что было потом? – спросил Глеб Юрьевич.
– Потом мы стали служить вдвоем на границе, – просто ответил ефрейтор Винонен.
II
– Состоять в нашей организации, прямо скажем, не просто, – сказал Джон Бриггс Олегу, когда они завтракали в небольшом кафе на углу Бродвея, за четыре квартала от отеля «Дофин». Утром в отель позвонил Эдди Картер и сообщил, что заедет и отвезет гостей куда-нибудь перекусить. Но Джон Бриггс объявил, чтоб не беспокоился, они с этой проблемой справятся сами. Пусть через час подъезжает к гостинице «Эмпайр».
– Хоть поговорим с тобой, как белые люди, – сказал он, закончив телефонный разговор. – Надоело смотреть на все из-под чьей-то руки.
Выйдя из гостиницы «Дофин», они не торопясь пошли по Бродвею, глазея на витрины, разношерстную толпу, заполняющую тротуары в любое время суток. Трижды по пути, от 67-й до 63-й авеню, к ним подваливали пушеры – мелкие торговцы наркотиками, предлагали товар – почему-то всегда Давыдову.
Когда Олег, уже в кафе, спросил об этом Джона Бриггса, тот рассмеялся:
– Тебя принимают за денежного типа из молодых провинциалов, прикатившего в этот Вавилон встряхнуться.
– А за кого принимают тебя? – спросил с некоторой обидой Олег.
– За мафиози, за кого же еще, – улыбнулся Джон Бриггс. – Во всяком случае, они интуитивно чувствовали, что искусство crowed management[24] мне знакомо. А от такого лучше держаться подальше.
– Значит, во мне нет ничего, что говорило бы о способности командовать людьми? А как же мой штурманский опыт?.. Мне кажется, я был неплохим помощником капитана.
– А капитаном был бы еще лучшим… Мы говорим о разных вещах, Арго. То, к чему готовили тебя, вовсе не то, чему научили меня в организации, хотя, ты знаешь, в другой жизни я вообще никем не командовал.
Тогда-то, после небольшой паузы, и сказал Сократ о том, что служить в ЦРУ не просто. Затем отхлебнул из чашки горячее молоко, от кофе они оба в это утро отказались, пояснил произнесенную фразу:
– Организация у нас гражданская, но принципы, которыми руководствуемся в работе, жесткие. Практически мы давно уже написали на знамени девиз иезуитов: «Цель оправдывает средства». Рекомендованы к использованию любые методы. При этом не вплоть до убийства, а включая убийства нежелательных лиц. Разницу улавливаешь?
– Признание убийства не исключительной, а повседневной акцией, так, что ли?
– Совершенно верно. Вспомнить только, как охотилась организация за бородатым кубинцем. И с мафией стакнулись, и оппозицию пытались использовать. Разработали особый план опрыскивания радиостудии специальным химическим составом, подбирались к ресторану, где он обедал, чтоб всыпать яд в пищу, подсовывали отравленные сигары и авторучки. Управление науки и техники разработало некий порошок, его хотели насыпать объекту в ботинки, когда тот будет спать. Или намазать обувь таллием, от которого у него выпадет борода, а значит, исчезнет небывалый авторитет в мире.
– Разыгрываешь, – сказал Давыдов. – Это же анекдот какой-то!
– Этот анекдот на полном серьёзе обсуждали высокие чины в Белом доме вместе с нашими умниками из Лэнгли. А заброска на остров бацилл свиной чумы в семьдесят первом году? Впрочем, о Кубе говорить тебе нечего, вместе там бывали не раз.
– А это верно, что бывший директор Уильям Колби начинал службу там, где мы с тобой сегодня? – спросил Олег.
– Да, сразу после войны организация направила его в Швецию, Колби создавал там агентурную сеть. Он работал под прикрытием – числился политическим советником нашего посольства в Стокгольме. А почему ты спросил именно о нем?
– Он сделал неплохую карьеру, став директором фирмы. Мне вот такая должность не светит… Национальность и место рождения не позволят.
– Ого! – сказал Джон Бриггс и посмотрел на Аргонавта. – Замах у тебя – прямо скажем…
– А что? – тряхнул тот головой. – Играть так по-крупному. Раз все полетело вверх тормашками, надо прочно обосновываться здесь, дорогой god father[25].
Понимаешь, Боб, – медленно, как бы подбирая слова продолжал Олег, впервые назвав Джона Бриггса так, как звал доктора на «Вишере», и тут же отметил, как нечто шевельнулось в глазах его нынешнего опекуна, – понимаешь, я уже понял, что деньги, которые здесь, олицетворяют успех, меня заинтересовать не могут. Платят, конечно, в организации неплохо, хотя и работа стоит того. Можно жить безбедно и даже скопить кое-что на черный день. И все? Мне этого мало. Единственное, что мне импонирует, это возможность сознавать: ты повелеваешь людьми, судьбами. Организация может мне дать это. Так какими шансами я, русский штурман с зачатками юридического образования, располагаю?
«Не слишком ли пережимаю? – с некоторым опасением подумал Олег. – Хотя… Он ведь меня хорошо знает. Меркантильным я никогда не был, по мелочам размениваться не стану».
– Шансы у тебя есть, Олег. – Сократ тоже назвал его прежним именем.
– Какие? Конечно, пока мне везет. Инструктором школы сделали неожиданно… Целых две недели мне безропотно подчинялась кучка головорезов, которых я морил голодом. Правда, для их же пользы. А что дальше? Смогу ли я занять такое положение, как Сэмюэль Ларкин или хотя бы Вильям Сандерс.
– Ну ты дал пенку, секонд! – восхитился Сократ. – Метишь на пост директора ЦРУ… Если наш разговор записывают, и об этом узнает мистер Кейси…
– Он только похвалит меня, – усмехнулся Давыдов. – Пока я ему не конкурент – молод и неопытен. А когда заматерею, то папа Билл уйдет на заслуженный отдых. А ты, я вижу, не готов к ответу, крестный. Считай, я просто пошутил. Хорошее настроение после чиста американского завтрака. Двинем на выход.
Он прикрепил к лацкану пиджака изображение овода – фирменный знак кафе, его принес официант вместе со счетом, и поднялся из-за стола.
– Двигайся к подъезду гостиницы «Эмпайр». Эдди Картер, наверное, уже ждет, – сказал Джон Бриггс. – А я возьму сигареты в баре и догоню.
В небольшом вестибюле кафе к Олегу подошел мужчина средних лет в темном костюме и шляпе с закрученными полями, надвинутой на лоб.
– Мистер Аллен Дуглас? – спросил он, и Давыдов подумал, что это человек Эдди Картера.
– Это я, – ответил Олег.
Едва он заговорил, двое молодых людей, стоявших к нему спиной, вдруг повернулись и взяли его с двух сторон за локти.
– В чем дело? – спросил Давыдов.
– Выйдем отсюда потихоньку, парень, – вполголоса предложил тот, что зашел справа.
Олег скорчил удивленную мину и немного повернулся к нему, расслабившись и даже как бы обмякнув в железных тисках неизвестных типов. Затем он резко вырвал руки вверх, одновременно провел сильный удар левой ногой тому, кто стоял перед ним, а тех, кто подошел позднее, тут же резко ударил ребром обеих ладоней.
«А что потом?» – промелькнула мысль.
Он оглянулся на стеклянную дверь в зал, из которого сам только что вышел. Джона Бриггса не было видно.
И тогда Аргонавт помог тем, кого сбил с ног, подняться, вежливо смахнул с их пиджаков воображаемые пылинки и ухмыляясь сказал:
– Это ошибка, джентльмены! Но я готов следовать за вами.
III
Майор Колмаков решил встретиться с Андреем Колотухиным и сделать это словно бы невзначай. Пока ему не имело смысла раскрывать перед парнем свою истинную сущность, пусть Колотухин-младший думает, что его отец и в самом деле был когда-то научным руководителем Николая Ивановича.
Он искренне жалел Андрея в связи с его столь сильным увлечением Мариной Резник, поскольку сам составлял на нее психологическую характеристику и прекрасно был осведомлен о сути этой девицы. Только вот раскрыть глаза Андрею он не мог. Майор Колмаков обязан был заботиться о безопасности отца и сына, но вмешиваться в личную жизнь того или другого права не имел. Конечно, если бы Колмакову было бы известно о том, что Марина Резник стала игрушкой в руках Джона Бриггса и слепо выполняет его волю, он принял бы самые действенные меры. Но вся беда в том, что в таких делах русские люди порой отстают от противника на один-два порядка. В силу ряда обстоятельств, в том числе и генетического происхождения, русский национальный характер чурается мерзости в любых проявлениях. Отсюда изначальное неприятие подлости, а значит, бессознательная уверенность, будто ее не может быть в действиях противника. Ведь не у кого-нибудь, а именно у русских был славный князь Святослав, который объявлял врагам: «Иду на вы!» Второго такого воина в истории человечества не было.
Разумеется, едва эта подлость проявлялась, русские люди спуску негодяям и мерзавцам не давали, но вот с разгадыванием намерений противника припаздывали.
Так и в этом случае. Не мог пока Николай Колмаков вообразить себе, как использует Марину Резник «Осьминог», поэтому и молчал, дивясь в душе тому, что не видит влюбленный Андрей, кому отдал свое чувство.
Со дня на день должны были начаться занятия в университете, и Николай Иванович встретил Андрея Колотухина, когда тот выходил из комитета комсомола.
– Здравствуйте, Николай Иванович, – приветливо поздоровался студент с человеком, который приезжал с отцом на дачу Резников и обаял всех естественностью, простотой в обращении. – Рад вас видеть.
– Домой собрались? – спросил Колмаков и пожл руку Колотухину-младшему.
– Отзаседали, – кивнул Андрей в сторону помещения, из которого он вышел. – Прикидывали, как оценивать деятельность стройотрядов в новых условиях. А вы?
– Я тоже освободился. Если хотите, подвезу. Только машина у меня не здесь, пару остановок надо пройти.
– Мне пока не домой, – смутился Андрей. – Надо зайти, вернее заехать, в одно место.
Из здания университета они направились по набережной Невы в сторону моста лейтенанта Шмидта.
– Вот вы физик, Николай Иванович, – сказал Андрей, и майору стало неловко. Надо же было назваться учеником Василия Дмитриевича! Скрывая смущение, он молча кивнул. Физик так физик, а что делать?.. – Вы, конечно, ломали голову над вопросом: почему так и не создана до сих пор общая теория поля… Философы тоже пытаются понять, почему именно здесь застопорилась теоретическая мысль естествознания.
– Видно, мало исходных данных накопилось, – осторожно заметил Колмаков. – Количества экспериментальных работ недостаточно для качественного рывка в теории.
– Данных хватает. Мне кажется, что камень преткновения в отставании философских наук от естественных. Я уже не говорю о том, что этика безнадежно отстала от умчавшегося вперед технического прогресса, который, оторвавшись от нравственного фундамента, угрожает самому существованию человечества. Пробуксовывает и методология… Философия из царицы наук превратилась в прикладную дисциплину, которую во всех вузах, за исключением, может быть, только нашего философского факультета, всего лишь проходят по программе.
– Не слишком ли вы категоричны, Андрюша? – улыбнулся Колмаков.
– В самый раз, Николай Иванович… Вы ведь и сами это знаете… Когда-то Лейбниц мечтал создать всеобщий алфавит человеческих мыслей. Нечто вроде общей теории поля, только для духовной энергии человека. Вот такая задача мне видится в перспективе. Ради этого стоит изучать философию.
– Глобально мыслишь, Андрей, – уважительно глянул на собеседника Колмаков. – На такую программу можно, не задумываясь, жизнь положить.
– А как же иначе ее начинать? Только по максимуму. А там насколько тебя хватит… По крайней мере, сможешь сказать в конце пути: я сделал все, что мог.
«Боюсь, что у твоей пассии иная философия», – грустно подумал Колмаков.
Вслух он сказал:
– Да, фактор времени – вещь упрямая… Его не сбросишь со счетов ни в личной жизни, ни в бытии государств и народов.
Они еще успели поговорить о том, как мучительно медленно меняется политическое мышление западных деятелей, не учитывающих, что в историческом аспекте значение фактора времени состоит сейчас в отсутствии какого-либо временного буфера, позволяющего затягивать ядерные проблемы. Не существует больше простора для дальнейшего нагромождения политических ошибок.
– Недавно прочитал работу киевского писателя-фантаста Владимира Савченко «Штормовое предупреждение», – сообщил Андрей.
– Новый роман? – спросил Колмаков. – Я немного знаком с его творчеством…
– Нет, на этот раз ошеломляющее научное исследование. Физик по образованию, Савченко проанализировал справочники изотопов за разные годы, взяв в качестве базовых элементов радий-226, торий-232, уран-238 и 235, а также плутоний-239. И доказал, что периоды полураспада вовсе не постоянные величины. А ведь в их постоянстве мы были убеждены всегда и на этом убеждении строили расчеты.
Колмаков не до конца пока понял, о чем идет речь, и на всякий случай сказал:
– Но ведь и общей теории ядерных процессов пока не существует… – На этом уровне знаний физики у него хватало.
– Тем более, – сказал Колотухин-младший. – Не создав теоретического фундамента, мы выпустили ядерного джина из бутылки. Научились «включать» атомные процессы, а вот «выключать», останавливать реакцию не умеем. Неужели ни ученые, ни писатели, ни философы, спрашивает Савченко, не понимают, что природа играет с нами в поддавки? Савченко отмечает тенденцию к природному нарастанию распада и самих радиоактивных веществ, и к увеличению таких элементов. И называет восемь элементов, от теллура до платины, которые до сорокового года числились стабильными, а в наше время стали распадаться… А мы, люди, сосредоточивая вместе огромные массы ядерного горючего, не задумываемся о последствиях этого. В одном только реакторе типа чернобыльского четвертого блока заложено сто девяносто две тонны урана, обогащенного изотопом двести тридцать пять. А боеголовки с общим тротиловым эквивалентом в тринадцать тысяч мегатонн?
Наступила пауза.
– Да, – сказал Колмаков, – невеселые цифры… Я читал изложение нашего доклада в МАГАТЭ. Там указывалось, что двадцать шестого апреля в один час сорок три минуты сорок секунд внезапно возросла мощность атомного реактора четвертого блока.
– А вы обращали внимание, Николаи Иванович, на такой факт: реактор находился в режиме плановой остановки, работал всего на семи – семи! – процентах мощности!
– Тут и загвоздка… Быстрый рост мощности реактора мгновенно воспарил воду в его каналах – и грянул паровой взрыв, который разрушил часть конструкции, выбросил наружу около трех процентов ядерного топлива.
– Но это же потрясает! От семи процентов, по сути от холостого режима, до аварийных величин. Видимо, смесь урада-235 была в реакторе такой, что сработала как усилитель нестабильности.
– Задачка, – покрутил головой Колмаков. – Нестабильность параметров ядерного горючего. Тут есть нечто. Можно мне взглянуть на эту работу Савченко.
– Я отдал ее отцу… Попросил его прочесть и снять ксерокопии. Один экземпляр ваш, Николай Иванович.
– Спасибо, Андрей. Вопрос, насколько я понял, в том, что в силу нарастающей изменчивости параметров ядерных материалов их нельзя концентрировать в одном месте.
– Верно… Ни для военных целей, ни для мирных, – подтвердил Андрей. – Как бы нам в космос не пришлось выбрасывать эту заразу.
«Надо связаться с Василием Дмитриевичем, – подумал Колмаков. – Что думает по этому пугающему поводу академик?»
– Мое личное время истекло, – произнес Андрей, взглянув на часы, и посмотрел на машину, у которой они остановились. – Своя или служебная?
– Казённая, – улыбнулся Колмаков. – Мы на эксперименте: у кого есть шоферские права, водим сами за дополнительную оплату. Может быть, все-таки подвезу, если по дороге?
– Я к Марине собрался, – признался, наконец, Колотухин-младший. – Поэтому лучше на метро… Она рядом со станцией живет.
– Собираетесь пожениться? – прямо спросил Колмаков.
«В конце концов, могу я об этом спросить парня или нет?» – подумал он.
Лицо Андрея расплылось в счастливой улыбке.
– Это было бы для меня… Просто не знаю… Она такая девушка, Марина…
– Так в чем же дело? – спросил Колмаков. – Вы ведь и сами парень хоть куда.
– Предложение давно сделал. И Бронислава Иосифовна не возражает. А вот Марина… У тебя отец академик, а я кто такая… Чушь это все! При чем здесь отец?
«Марина против?! – насторожился Колмаков. – Из-за отца-академика… Не похоже на нее. Тут что-то кроется. Или пытается разжечь парня посильнее. Это мне вовсе не нравится. Тут некий ход. Но куда он ведет?»
– Возможно, сегодня у нас решающий день, – признался Андрей. – Звонил на работу… Приходи, говорит, домой, тебя ожидает сюрприз. И голос такой веселый…
«Совсем ошалел парнишка», – мысленно вздохнул Колмаков и протянул Андрею руку.
– Тогда беги к метро. Желаю удачи, – сказал он.
IV
Когда Олег Давыдов увидел, что Джона Бриггса нигде нет, он понял: сопротивляться не имеет смысла. И хотя люди, пытавшиеся задержать его, еще поднимались, рыча от ярости, с пола, Аргонавт протянул руки, помогая, и вежливо заявил, что сдается.
Тот, что спрашивал у Олега имя, кривясь от боли в паху, профессионально защелкнул на его руках наручники. Подоспевший малый слева быстро накинул сверху куртку, и Давыдов, не дожидаясь, когда подтолкнут его сзади, прошел в вертящиеся, старомодные двери, подумав, что вырубить этих троих он мог бы и посерьезнее. Тогда бы они так просто не очухались. Но в момент тройного удара Олег мгновенно сообразил, что вовсе это не ошибка, а поэтому не стоит так резко осложнять себе жизнь. Маленько проучить этих типов стоило, но калечить кадровых сотрудников ФБР или организации он пока не будет. Надо разобраться в сложившемся положении. Пока же следует учесть: первое – они знают его фальшивое имя, о котором ФБР знать не положено, и второе – слишком долго его дружок ходил за сигаретами… Хорошо, что он сразу прекратил сопротивление. Куда бы бежать, если б и вырвался на Бродвей, оставив этих молодцов лежать в вестибюле?
Серебристый «континенталь» стоял прямо перед входом. Джентльмен в шляпе рванул заднюю дверцу, и на сиденье упал правый тип, зажимавший лицо платком – удар пришелся ему в переносицу. Он потянул за собой Давыдова. С другой стороны сел второй молодой парень, тот, что накидывал на руки Олега куртку. Тот, что в шляпе, плюхнулся рядом с водителем, и машина тут же сорвалась с места.
Еще когда Олега подвели к автомобилю, он успел заметить, что стекла у него поляроидные, отражают снаружи, как зеркало. Но изнутри все было хорошо видно, и Давыдов, который спокойно сидел между двумя парнями в спортивных куртках и джинсах – невыразительные лица типов делали их похожими друг на друга – заметил, как автомобиль промчался два квартала по Бродвею и свернул направо.
Сидевший рядом с водителем тип повернулся, окинул изучающим взглядом Давыдова, хмыкнул и почти добродушным тоном спросил:
– Где тебя научили таким фокусам, сукин сын?
Олег не ответил. Он смотрел прямо перед собой, замечал боковым зрением, где они едут, и старался не думать пока ни о чем. Поскольку новой информации по поводу случившегося с ним не поступает, нет смысла и гадать, прикидывать те или иные будущие ходы. У него здесь надежная легенда и американский паспорт на имя Аллена Дугласа, вернувшегося в Штаты из Ухгуилласуна, где он служил в морской агентской фирме «Эвалд Юхансон и компания». И точка. А там будет видно.
Манхэттэн с его небоскребами остался позади и справа. «Континенталь» не кружил, водитель придерживался одного направления. Олег Давыдов, никогда прежде не бывавший в Нью-Йорке, но и как всякий хороший штурман, обладавший ощущением пространства, понял, что, судя по картам Нью-Йорка и его окрестностей, движутся они на юг, следовательно, пересекают Бруклин.
«А что потом?» – подумал он и тут же приказал себе выбросить праздные размышления из головы. Пока его вовсе не интересует случившееся.
Внутренний его вопрос как будто бы уловил сидевший рядом с водителем человек. Он снова повернулся к Олегу и ухмыльнулся:
– Что же ты не спросишь, парень, куда мы тебя везем?
– Сами скажете, – невозмутимо проговорил Олег.
Ухмылка сползла с лица этого типа в шляпе.
– Дать ему, мистер Салмон? – спросил тот, кто сидел справа.
– Легонько, Спун, – разрешил Салмон, и Спун резко ударил Олега локтем под ребра.
– Предупреждаю, ребята, – спокойно сказал Олег. – Еще раз повторится – уделаю вас, несмотря на эти браслеты.
– Дай ему и ты, Микки, – разрешил мистер Салмон, и тут же Давыдов ощутил сильный удар в другой бок.
– Прекрасно, – сказал он. – Теперь не обижайтесь: я вас предупредил.
– Не спускайте с него глаз, ребята, – сказал человек с рыбьим именем[26].
Они свернули налево. Дома на этой улице становились все меньше и стояли с разрывом друг от друга.
«Выезжаем из Нью-Йорка», – отметил Олег.
Он закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья, расслабился.
«Здесь этого делать нельзя – улица, дома, люди… Посмотрим, что будет дальше…»
Вот дома кончились вовсе, «континенталь» на большой скорости миновал мост и выскочил на дорогу, заставленную с обеих сторон причудливыми сооружениями, в которых Олег не сразу узнал зрелищные аттракционы.
«Кони-Айленд, – подумал он. – Меня везут сюда поразвлечься? Но к чему тогда эти сложности вроде наручников?..»
Олег негромко рассмеялся.
Никто не учил Давыдова, как вести себя в подобных ситуациях, но интуитивно он выбрал единственно верную линию поведения. Главное заключалось в том, чтобы по-прежнему оставаться самим собой, сохранять чувство собственного достоинства и показать этим подонкам, что он их вовсе не боится. И еще элемент непредсказуемости, который давал ему шанс в затеянной игре. Конечно же, это глобальная проверка. Не было никакого смысла везти его в Соединенные Штаты для того, чтобы бросить в Гудзон, замуровав в бочку с цементом. Такую операцию могли не менее успешно проделать люди Стива Фергюссона в Ухгуилласуне. Нет, здесь нечто другое. Попытаются развязать язык, предъявив надуманные обвинения? Может быть… Но легенда у него крепкая, точнее, никакой легенды, ему попросту нечего скрывать от детектора лжи. А вот сунуть организации шестерку вместо козырного короля он сумеет. У них мало времени. По разработке, если все разыграно так, как он думает, Джон Бриггс ничего будто бы не знает. Но пропал ведь не кто-нибудь, а их пусть и начинающий, но сотрудник! Сократ просто обязан найти молодого коллегу, подняв тревогу по всем подразделениям. И немедленно сообщить в Лэнгли, если не сумеет справиться местным цэрэушным потенциалом. И Аргонавта как бы обнаружат… Либо живого и малость поцарапанного, либо сломавшегося… Во втором варианте место ему на дне Гудзона обеспечено.
«Значит, живым, хотя и поцарапанным, я должен воссоединиться со своим другом Бобом, – усмехнулся Олег. – В этом что-то есть».
«Континенталь» сбавил скорость до сорока миль и пробирался по дороге, идущей вдоль пляжа на Атлантическом океане.
– Скоро зона, мистер Салмон, – напомнил водитель вполголоса, но Олег, нервы которого были напряжены, хотя он и изображал блаженную безмятежность, услышал это.
«Пора», – решил он.
– Мешок! – приказал Лосось.
Микки выхватил из-за пазухи плотный пластиковый сверток, быстро развернул его и приподнялся, чтоб набросить непрозрачный мешок на голову Аргонавта. Но сделать этого он не успел.
Олег изо всех сил пнул ребром подошвы ботинка по косточке ноги Микки, затем привстал, расставил локти, насколько позволяли наручники, подался вперед и, набросив руки на голову водителя, резко рванул его на себя.
Вскрикнув от неожиданности, водитель выпустил штурвал «континенталя». Мистер Салмон пытался спасти положение и схватился за руль. Но автомобиль уже заносило в сторону, штурвал вырвался из его руки.
Серебристый «континенталь» резко клюкнул правым колесом, сойдя с оборвавшегося под ним полотна дороги, и накренился. Крутящий момент приподнял левые колеса, и машину перевернуло. Инерция тяжелого автомобиля была достаточной, чтоб «континенталь» прокрутило по продольной оси еще два раза, прежде чем он застыл на песке Кони-Айленда вверх колесами.
V
– А ты и в самом деле меня любишь? – кокетливо спросила Марина Резник.
Только что она сообщила Андрею, что согласна выйти за негр замуж, но при одном условии: жить они будут здесь, в маминой квартире.
– Но почему, Марина? – растерянно спросил Андрей. – Ведь у нас с отцом такая большая квартира, куда больше вашей. Нам будет там хорошо…
– Нам… А моей маме? Она меня вырастила, а теперь я оставлю ее одну с Яной. Ей же будет очень тяжело. Она уже не девочка. Кто ей поможет? Как ты этого не понимаешь?! А еще твердишь, что любишь…
Дело было, конечно, вовсе не в Брониславе Иосифовне. Не так уж Марина о ней беспокоилась, чтобы отказаться от престижной академической квартиры. Но против нее обернулась затея матери удочерить Яну. Марина искренне любила дочку и ей не хотелось с ней расставаться.
Правда, Бронислава Иосифовна, с которой Марина проигрывала возможные варианты своего жизненного устройства, твердила, что тут нет никаких проблем. Пока поживут врозь, а потом все утрясется. Андрею можно внушить, что ребенку есть резон жить с ними. Причин для этого может найтись достаточно, хотя бы пошатнувшееся здоровье Брониславы Иосифовны. Но Марину убедить не удалось. Она решила поставить Андрею ультиматум – они должны жить у нее.
О таблетке, которую ей дал Матти Бьернсон, Марина ничего матери не сказала. Она хорошо знала, что та еще не «доросла» до таких новшеств, и осудит эту идею.
– Ну, хорошо, – стараясь говорить как можно бодрее, Оказал Андрей, – если ты считаешь, что так будет удобнее, буду жить у вас. Отец, правда, не поймет меня, но попытаюсь ему объяснить.
Марина приблизилась к Андрею и так его поцеловала, что у Колотухина-младшего закружилась голова. Неприятное чувство из-за необходимости объясняться с отцом исчезло, мир вновь стал розовым и голубым.
А Марина опять спросила его: правда ли, что он так сильно любит ее…
Андрей посмотрел на нее сияющими глазами:
– Люблю, неужели ты все еще сомневаешься?
– Тогда открываем шампанское! – воскликнула Марина. – Отпразднуем наше согласие… Доставай из холодильника бутылку, а я накрою стол в гостиной.
Марина захлопотала, все она делала быстро и аккуратно, чего-чего, а хозяйничать ее Бронислава Иосифовна приучила.
Вскоре на столе красовались фрукты, тихоокеанские крабы, красная и черная икра, бутылки с австрийски лимонадом и бутылка шампанского, и не какого-нибудь, а произведенного во французской провинции Шампань.
– Открывай бутылку, – сказала Марина.
– Может быть, подождем твою маму? – неуверенно предложил Андрей.
– Маме оставим…
– Но я-то ведь не пью шампанского, – твердо сказал Андрей. – Ты знаешь… Ничего не пью. И тебе, кстати, не советую.
– Советовать будешь, когда выйдем из загса, – прищурилась Марина. Она знала, что жених ее не пьет ничего, что содержит алкоголь, из убеждения. Но ей так хотелось, чтобы Андрей все-таки выпил. И вовсе не из-за таблетки, она сможет подсунуть ее и в лимонаде из Вены. Нет, пусть оскоромится, если уж так любит ее.
Но тактику, чтобы не перегнуть палку, надо было менять.
– Андрюшенька, – ласково заговорила Марина, – ну что с тобой случится из-за бокала шампанского? Ничего не случится… А потом мы ведь отмечаем такое событие!
Андрей Колотухин, так и не решив, будет он пить или нет, все же открыл бутылку и наполнил два бокала.
– Ой! – сказала вдруг Марина, – цветов не хватает… Твой букет в вазе на кухне. Принеси, пожалуйста.
Пока Андрей ходил за цветами, Марина бросила в его бокал таблетку. Пузырьки в шампанском побежали чуть быстрее, еще мгновение – и ничего на дне бокала уже нельзя было различить.
Андрей вернулся, поставил цветы на стол и нехотя взял бокал.
«Чокнусь, а пить не стану», – подумал он.
– За наше счастье! – сказала Марина и поднесла бокал к губам, зорко наблюдая за Андреем.
«Пригублю и поставлю», – решил он.
И тут позвонили у входной двери.
– Это мама, – проговорила Марина и поставила свое шампанское на стол. – Как она кстати!
«Очень кстати!» – подумал Андрей и тоже поставил бокал на стол.
В прихожей раздались восклицания, взаимные поцелуи, видно, Марина официально сообщила матери о принятом решении.
– Отнеси-ка это в кухню, дочь моя! – донесся командирский голос Брониславы Иосифовны. – А я пойду обниму своего сыночка!
«Сыночек» тем временем не зевал. Он уже налил для себя в пустой бокал австрийского лимонада, который по цвету не отличался от шампанского, а свой бокал с шампанским поставил у прибора, который Марина приготовила для матери.
– Здравствуй, дорогой Андрюша! – заговорила Бронислава Иосифовна, входя в комнату. – Как я счастлива! Поздравляю…
Она поцеловала Андрея, потом, увидев на столе шампанское, взяла бокал и высоко подняла его.
– Как выпить хочется! – воскликнула будущая теща. – Давай, милый Андрюша, за любовь! – Бронислава Иосифовна хрустально звенькнула своим бокалом о бокал Андрея, который тот робко приподнял в руке, и жадно выпила вино.
Тут в гостиной появилась Марина с вазой отменного винограда «Хусайне белый», который обычно называют дамскими пальчиками.
– Эх! – сказала Резник-старшая. – На счастье! – Она хлопнула об пол хрустальный бокал и заплакала.
– А ты чего ждешь? – упрекнула Марина Андрея. – Только посуду не бей, хватит и маминого бокала.
– Не буду, – улыбнулся Андрей.
– Пей до дна! – воскликнула Бронислава Иосифовна, и Андрей Колотухин послушно осушил бокал австрийского лимонада.
VI
Капитан Анатолий Звягин всегда учил старших пограннарядов не только скрупулезно изучать особенности участков, на которых им предстоит нести службу, но и перед каждым выходом на границу мысленно проигрывать путь движения, заранее определять приемы и методы маскировки с учетом местности, времени суток и сезона года. Он внушал им: ничто так не демаскирует пограничников, не подрывает саму основу их службы, как разговоры и курение в нарядах. Последнее вообще исключалось, ибо на заставе никто не курил. А подавали в этом пример офицеры и старшина заставы прапорщик Колов. «Обезьянство это», – внушал Никита Авдеевич очередному молодому парнишке, только что прибывшему из учебного подразделения, и тот, видя, что вокруг никто не курит, быстро избавлялся от дурной привычки.
Пограничники заставы хорошо усвоили, что им необходимо так перемещаться, чтобы их фигуры не появлялись на фоне неба, чтобы их не могли увидеть на открытых участках дорог и просек, на полянах, на берегу реки или озера. Всегда в тени, всегда сливаясь с окружающей средой, растворяясь в ней, становясь для нарушителя невидимкой.
Обо всём этом писатель Скуратов знал из книг и предварительных разговоров с капитаном Звягиным, его замполитом, старшиной заставы, со старослужащими. О всех них он собирался написать документальную повесть для журнала «Пограничник». Теперь писатель, отправляясь с пограннарядом и подполковником Логиновым на охрану границы, с интересом наблюдал, как воплощаются эти принципы на деле.
Скуратов заприметил, как умело пользуется следовым фонарем старший пограннаряда Семен Паршин. Контрольно-следовую полосу не осмотришь ночью без фонаря. Но стоит его зажечь, притаившийся нарушитель, если объявился на этом участке, сразу обнаружит наряд. Как тут быть? Об этом писатель не спросил капитана Звягина, но сейчас сам увидел, как пограничники пользуются фонарем. Паршин внимательно осматривал участок контрольно-следовой полосы, затем посылал луч на несколько десятков метров вперед и гасил фонарь. На мгновенье все застывали в темноте, прислушивались, затем проходили эти метры без фонаря. Иногда сержант возвращался и снова осматривал подозрительный, по его мнению, участок.
«Он действует непредсказуемо, – подумал Скуратов. – В поведении сержанта нет системы, поэтому вычислить его нет возможности. Вот он погасил фонарь, прислушивается. Но почему именно в этом месте? Об этом знает только он. Или даже не знает, ему подсказывает интуиция, как поступить. Сложная и, на первый взгляд, запутанная поведенческая система. Но запутанная она для наблюдателя со стороны – для нарушителя».
Он хотел было спросить подполковника Логинова, правильно ли он оценил действия сержанта Паршина, но тут же мысленно обругал себя: какие вопросы на границе… Наблюдай, впитывай впечатления. Спросишь по возвращении.
Ночь была лунной, но пока шли лесом от спутницы Земли мало было толку. Затем деревья поредели, и Скуратов увидел меж стволов светлую поверхность озера.
Сержант Паршин остановился.
Он двигался первым, затем шел писатель, следом подполковник Логинов, а замыкал группу ефрейтор Пентти Винонен с черным, вовсе не видимым ночью Ремизом.
Когда готовились к выходу на границу, и Пентти знакомил Ремиза с гостями заставы – надо было, чтоб пес привык к новым людям, которые отправлялись вместе с ним на службу, – Скуратов сказал, обращаясь к собаке:
– Ну и красив же ты, Ремиз… Только не хотел бы я встретиться с тобой ночью, дорогой полубрат.
– Почему «полубрат»? – заинтересованно спросил Логинов. – Насколько я помню, Есенин говорил: «братьев наших меньших никогда не бил по голове».
– Это у философа Иоганна Гердера в трактате «О переселении душ», – пояснил Скуратов. – Там он устами Феага, героя сочинения, говорит: «Я не стыжусь моих полубратьев – животных… Твердый, хитроумный и поучительный характер животного получает искру света, которую мы называем разумом, и человек готов…»
– Это про моего Ремиза, – убежденно произнес Пентти Винонен.
Все рассмеялись.
– А что? – возразил ефрейтор. – Мне нередко кажется: вот сейчас произойдет особенное, и собака заговорит. Я даже чувствую, что ему хочется сказать мне нечто, мучительно хочется – но слов он произнести не может.
– Организм собак не приспособлен для человеческой речи, – заметил начальник заставы. – Разве что Ремизу твоему операцию сделать… Приспособить наш артикулярный аппарат.
Дойдя до озера, наряд остановился. Луна светила в их сторону, и старший не выходил на открытое место. Сержант внимательно осмотрелся и принял вправо.
Через сотню-другую шагов Паршин снова замер. Ему послышался некий звук у границы, как будто бы хрустнула ветка. Ремиз тоже почуял нечто и передал сигнал Винонену.
Подполковник Логинов тронул Скуратова за плечо.
– Оставайтесь на месте. Ни шагу в сторону, – едва слышно прошептал он, и вместе с Пентти и Ремизом беззвучно исчез в кустах.
Глеб Юрьевич остался один.
«Вот и приключение, за которым гоняешься всю жизнь, – мысленно усмехнулся писатель. – Впрочем, пока ты лишь безучастный свидетель… А у них, что скрылись сейчас, это не приключение, а служба, повседневная жизнь».
Он прислушался. Вокруг было тихо. Скуратову стало не по себе от такого необычного одиночества, хотя Глеб Юрьевич никогда не боялся леса, пусть и ночного, и к тому же хорошо ориентировался на любой местности. Вот и сейчас он мог бы выйти к заставе, определяясь по луне, хотя идти ночью по незнакомому лесу занятие не из приятных. К тому же это был приграничный лес, и тишина его могла в любую минуту взорваться автоматными очередями.
Вдруг над головой Скуратова закричал филин.
«Не спится тебе, полуночник», – досадливо подумал писатель, ему было неловко от того, что неожиданный звук заставил его вздрогнуть.
Прошло еще минут десять.
Скуратову показалось, что он слышит голоса, и Глеб Юрьевич напряг слух.
Нет, наверно, показалось. Он вспомнил рассказ одного из героев собственного романа, ветерана 2-й ударной армии, который месяц скитался после окружения в лесу в полном одиночестве. Тогда ему постоянно мерещились голоса, да и сам он стал разговаривать с собой.
«Слишком мало я здесь нахожусь, чтобы рассчитывать на видения», – подумал Скуратов.
И вдруг в той стороне, куда ушел пограннаряд, протрещали выстрелы.
Над лесом взлетела ракета.
VII
Джон Бриггс видел, как в вестибюле кафе к Олегу Давыдову подошли трое неизвестных. Потом Сократ, с санкции которого проводилась эта операция, имевшая целью еще раз проверить Аргонавта, восхищенно прищелкнул языком, когда бывший штурман теплохода «Вишера» без особого, кажется, усилия отбросил от себя всех трех агентов.
Невольное восхищение быстро сменилось опасением за возможные последствия непредвиденного поступка Олега. Конечно, сейчас ему ничего не стоит уйти от этих недотеп… Но только куда он уйдет? Бросится искать его, Бриггса? Это поломает весь план операции, ее психологическая часть будет провалена. Выскочит на Бродвей и помчится по улице? Но куда ему бежать… Давыдов впервые в Нью-Йорке. Ему и невдомек, что любой полицейский, увидев бегущего человека, примет его за бандита и, не задумываясь, разрядит в него кольт 45-го калибра.
Сократ облегченно вздохнул, когда увидел, что Давыдов сдался, и трое молодцов, едва пришедших в себя от молниеносной трепки, которую задал им русский штурман, надели на Олега наручники и увлекли его на улицу, где сели в серебристый «континенталь».
Едва автомобиль отошел от подъезда, Джон Бриггс направился к машине, которая ждала его, и прямым маршрутом помчался на конспиративную виллу ЦРУ, куда более кружным путем должны были привезти Аргонавта. Еще одна машина, с Эдди Картером, шла следом за «континенталем». Из нее Картер сообщал по радио о передвижении группы захвата.
Предложение еще раз проверить Олега Давыдова исходило от Рутти Лаймесона. Он адресовал его самому мистеру Ларкину, а тот спросил совета у Джона Бриггса, когда Сократ докладывал ему, что они готовы вылететь в Соединенные Штаты.
– Вообще-то у нас нет оснований сомневаться в Аргонавте, – сказал Бриггс. – Но проверка, наверное, не помешает, мистер Ларкин.
– Вот и хорошо, Джонни, голубчик, – оживился на той стороне океана Сэмюэль Ларкин. – Тогда вы на этот случай задерживаетесь в Нью-Йорке на три дня, а я поручу все подготовить. Надеюсь, что твой крестник выдержит испытание, и я буду рад принять вас обоих в Лэнгли.
При встрече с Эдди Картером Сократ познакомился с программой проверки, которую составил шеф нью-йоркского отделения ЦРУ. Начать операцию планировалось на следующий после их прилета день. Агенты Эдди Картера должны были инсценировать арест Давыдова, затем доставить его в тайную резиденцию ЦРУ, представиться сотрудниками ФБР и предъявить Давыдову обвинение в шпионаже в пользу русских.
При этом планировалась проверка Давыдова на полиграфе.
В программе, составленной Эдди Картером, планировалось воздействие на проверяемого русского аппаратом «Электросон», который был разработан Морзе Алленом и Ричардом Рейтером. Аппарат этот подвергал человека электрошоку, имитировал легкое сотрясение мозга и заставлял уснуть. Но стоило увеличить напряжение, электрошок вызывал нестерпимую боль, которая, по мнению изобретателей, заставляла жертву говорить только правду.
Джон Бриггс категорически воспротивился намерениям Эдди Картера применить к Аргонавту этот аппарат.
– Есть указание руководства организации: «Кадровых сотрудников испытанию на этом аппарате не подвергать!» Это не полиграф. Разве вы не знаете, Эдди, что электрошок вызывает стойкую амнезию? А я не хочу, чтобы мой человек лишился такой прекрасной памяти, которую он нам с вами уже продемонстрировал.
– Но ведь он еще не кадровый сотрудник, – возразил Эдди Картер. – Этот ваш парень всего лишь агент…
– Он уже инструктор моей школы, – отрезал Джон Бриггс. – И сам мистер Ларкин имеет на него далеко идущие планы…
– Так он и утвердил эти мероприятия. Я действую с ведома старика Сэма.
– Это недоразумение, Эдди. Свяжите меня с Лэнгли, я буду говорить с шефом.
Спорить с Бриггсом заместитель директора не стал.
– Поступай, как считаешь нужным, мой мальчик, – ласково разрешил Сэмюэль Ларкин. – Думаю, что эти небольшие тесты для твоего парня не сложнее, чем умять за ленчем кусок яблочного пирога. Разделывайтесь с программой поскорее да вылетайте в Вашингтон. Надеюсь, что это небольшое приключение в шпионском стиле только развлечет Аргонавта. Да и вас позабавит. Он мне нравится, этот русский медведь. Вези его на смотрины.
И электрошок для Олега Давыдова отменили.
Собирался Эдди Картер применить к испытуемому и галлюционогены, но понял, что раз Джон Бриггс воспротивился использованию аппарата «Электросон», то будет и против того, чтобы этого русского пичкали наркотиками.
«В конце концов, ответственность за лояльность нового сотрудника нести не мне. Зачем мне упорствовать?» – подумал Эдди Картер и отменил и галлюционогены.
В программе осталось испытание темнотой в абсолютно изолированном помещении, где в мягкой обивке глохли любые звуки и не было никаких источников света. Штурману определили восемь часов этой морилки – как называли специальную комнату цэрэушники. Затем перекрестный допрос в обычной манере. Снова темная камера, но теперь уже со звуковыми эффектами: через запрятанные в стенах динамики в помещение проникали голоса: от леденящих душу воплей до ласково уговаривающих не упрямиться и признаться в собственных грехах таким добрым и милым парням из Федерального бюро расследований. Затем в дело вступал знаменитый детектор лжи… После всего этого Давыдова должен был допросить специалист из управления науки и техники ЦРУ, который обладал способностью внушения, занимался гипнозом.
Сейчас Эдди Картер свернул вслед за серебристым «континенталем» на дорогу, идущую параллельно атлантическому пляжу Кони-Айленда, и сообщил об этом на виллу, где уже находился Джон Бриггс.
Сократ немного нервничал.
«Надо ли было затевать эту канитель? – раздраженно подумал он. – Проклятый квартерон, Рутти Лаймесон, сукин сын…»
– Что они делают?! Что делают, черт побери! – взорвался динамик голосом Эдди Картера, – предчувствие беды перехватило Джону Бриггсу горло.