– Так называется один мощный фильм…
– С Аль Пачино, – осенило Пашу.
– Да. Полицейская драма о том, как белые вороны меняют мир.
– И как? Удалось изменить?
– Белым воронам иногда везет. Так что делайте выводы.
За последующие сорок минут Однолет узнал, что Бусю-блондина зовут Макс, а Бусю-шатена – Алекс; что последние полгода они стояли в очереди за щенком хаски и даже успели придумать ему имя.
Серпико, как и следовало ожидать.
Собачья порода и имя для щенка оказались единственной вещью, не вызывавшей у Макса и Алекса разногласий. Они обсудили три сериала, о которых имели диаметрально противоположные мнения; таинственного Курепина, таинственную Зазу Наполи, старую пидовку КаТэ, еще более таинственную, чем все остальные; грядущее католическое Рождество (Макс склонялся к мысли о поездке в Рейкьявик, а Алекс настаивал на Гоа), реставрацию Новой Голландии (Максу она понравилась, а Алексу – категорически нет), а также «фестивали, конкурсы, концерты». И все то, что нравилось Алексу, отвергалось Максом. И наоборот:
Ну, Бу-у-усь, это же хернина полная, согласись!
Неясно, что ли, что все это – говнятина, Бу-у-усь!
Даже обсуждение однолетовской бороды переросло в склоку, закончившуюся сакраментальным «жопе слова не давали!». Это сакраментальное Макс бросил Алексу и был, в общем-то, прав: стриг Пашу именно он, а Алекс всего лишь отвечал за кофе. И за конфетки с печеньками. И конфетки, и особенно печеньки оказались кстати: рыская в поисках нужного видео, Паша не жрал с самого утра. От ни на минуту не замолкавших геев (оба Буси были классическими геями, тут и к гадалке не ходи!) у опера Однолета разболелась голова, и он даже подумывал о том, чтобы вытащить свое суровое и беспощадное удостоверение. И сунуть его в холеные гомофизиономии. И посмотреть на реакцию. Но поначалу сделать это мешала накидка, спеленавшая Пашин торс. А потом… потом он решил «не высекать», как сказал бы капитан Вяткин. И просто сидел и искоса посматривал в зеркало: что-то безумный Макс еще придумает с моей бородой?
У Макса оказалась мастеровитая и твердая рука. И несомненный талант стилиста. Борода Однолета, до сих пор служившая бессмысленной ширмой его – таким же бессмысленным – губам, неожиданно приобрела самостоятельную ценность. Теперь ее сложная и прихотливая структура (три пары ножниц, машинка для стрижки, жгуты и нити) подчеркивала выигрышные черты и умело маскировала провальные.
Не Тор, само собой, но викинг из третьей сотни – точно.
– Морда у вас, конечно, как башмак, – сообщил Паше перфекционист Макс. – Но тут уж ничего не поделаешь. Могу нанести маску в качестве временной меры. Синяя глина, минералы, перчик халапеньо. Делу это вряд ли поможет…
«Перчик халапеньо» в гейских устах прозвучал более чем двусмысленно.
– Не надо маску. – Однолет вцепился в подлокотники и инстинктивно вжался в кресло. – По-моему, все и так очень хорошо…
– Действительно, Буся. – Алекс решил поддержать Пашу. – Не навязывай человеку дополнительные услуги. Еще обвинят в гейпропаганде. А все должно быть по обоюдному согласию, правда?
Шатен подмигнул Однолету и расхохотался.
– У меня девушка есть.
Зачем Паша сказал об этом? Геев не интересуют девушки, и уж тем более – девушка залетного клиента, которого они видят в первый и последний раз.
– Бедняга, – теперь уже захохотал Макс.
– Наши соболезнования, – поддержал его Алекс.
В общем и целом два брата-акробата были миляги. И парный конферанс им удавался, и их нарочитое хамство не выглядело оскорбительным, скорее – веселым и безобидным. А еще они были хорошими психологами: сразу вычислили, что Паша – интеллигентный человек, миролюбивый, и у него и в мыслях нет к ним прикопаться. Окажись на его месте гопник, футбольный ультрас или член уличной группировки «Коловрат» – поведение обоих Бусь было бы совсем другим. Миляги, да, и совсем не то имели в виду, когда выражали свое шутовское соболезнование. Но – совершенно случайно! – они попали Однолету прямиком в солнечное сплетение. Туда, где торчала рукоять ножа. Паша Однолет по-настоящему скорбел о Сандре. Как и когда ее смерть стала его личной потерей – неизвестно, но сейчас он ощутил настоящую горечь.
С привкусом металла и крови во рту, – никакими печеньками не заешь.
– Она скрипачка, – сказал Паша. – Живет здесь неподалеку.
Улыбки на лицах Макса и Алекса засверкали, затрепетали – как рыбьи плавники на прошитом солнцем мелководье.
– Ага, – промурлыкал Макс. – Интересно.
– Очень, – поддакнул Алекс. – Как тесен мир. Правда, Бусь?
– Не то слово, Бусь.
– У нас тоже есть знакомая скрипачка. И тоже живет поблизости.
«Поблизости» и «неподалеку» – слова-синонимы, не так уж много скрипачек сыщется на маленьком пятачке в спальном районе Петербурга. Если вычесть музыкальные школы для детей, разумеется. И самоучек, терзающих инструмент назло соседям. Не исключено, что и Паша, и Макс с Алексом имели в виду одного и того же человека. Выяснить это можно было в течение минуты: во внутреннем кармане однолетовской куртки лежала посмертная фотография Сандры. Предъяви он ее – и все сразу станет на свои места. И если окажется, что Макс и Алекс знакомы с девушкой, они – с вероятностью девяносто девять процентов – назовут ее настоящее имя. И наверняка сообщат подробности, способные пролить свет на ее личность.
Девушки любят геев и делятся с ними своими секретиками.
Об этом Паше поведала Бо в тот единственный вечер, когда была его герлфренд. Непонятно, почему вообще в разговоре с Бо всплыла подобная тема. Ага. Бо жаловалась на парней, какие они нечуткие и как неспособны понять.
– Понять что? – удивился Паша.
– Что угодно.
– Может быть, с ними нужно просто поговорить?
– Это не поможет.
– А если поговорить подольше?
Парни не умеют говорить долго, не любят. Парни озабочены эрекцией и доминированием, а еще проблемой самореализации (опять же, понимаемой как доминирование) и проблемой больших денег. Для таких случаев, чтобы девушки не чувствовали себя совсем уж неуютно, природа и придумала геев. Безотказные жилетки и великих утешителей, которым не нужно от девушек ничего.
Одно лишь вечное сияние чистого разума.
Черт его знает, что за дикие мысли посещали Бо. В голове насрано, – как сказал бы капитан Вяткин, тогда еще незнакомый курсанту Однолету.
Опер Однолет мог вытащить фотографию из кармана в любой момент, но почему-то не торопился этого делать. Если бы он не стриг проклятую бороду, не пил кофе и не жрал в три горла печеньки, вполуха слушая щебет Бусь… Если бы он просто вошел в «олдскульный барбершоп» и сунул владельцам удостоверение – это было бы честно и правильно. А главное, профессионально. В стиле капитана Вяткина. Но оставшийся без присмотра и твердой руки Паша избрал линию поведения Сергея Валентиновича Брагина – притворщика и лицедея, каких мало; друга всех свидетелей, змея подколодного и двойного агента.
Избрал – вот и мучайся.
– Стрижка у нее классная.
– У вашей девушки? – уточнил Алекс.
– Ага. Такой… беспорядок на голове. Мне очень нравится.
– Шэг, – снова разулыбался Макс, уставившись Паше куда-то в переносицу.
– Не понял…
– Такая стрижка называется «шэг». Стилизованная под беспорядок. Может быть и не стрижкой, поскольку делается на волосах разной длины. Но беспорядок и небрежность – главное условие.
– Вы и такие делаете?
– Я стригу мужчин.
Это ничего не значит. Мужчин можно стричь, с ними даже можно спать, бр-ррр… но и женщин не стоит сбрасывать со счетов. Что, если Макс и Алекс – знакомые Сандры? И не просто знакомые. Что, если они знают ее секретик? Не факт, что это именно тот секретик, который привел ее к смерти. А может, и факт, но это только осложняет дело. Хорошо. Допустим, факт. И достань Паша фотографию мертвой девушки, сунь ее Бусям, – какой будет реакция?
Непредсказуемой.
Макс и Алекс могут рассказать то, что знают. А могут и не рассказать, отморозиться, – не были, не состояли, не участвовали. И тогда уж точно Паша не узнает ничего. Но вариантов нет, вернее, он только один: сунуть барбершоперам фото под нос, а затем пришибить корочками. Именно в такой последовательности. Вот и кошки – китайские или японские! – не просто машут лапами. А вполне осмысленно: давай, Паша-сан, возвращайся к служебным обязанностям. И помни, что говорил в подобных случаях капитан Вяткин: если не знаешь, как поступить, поступай как мент поганый.
– Сколько я должен? – Однолет попытался придать своему голосу беспечность.
– Три тысячи. Со скидкой – две семьсот.
– По-моему, здорово получилось.
– Вашей девушке должно понравиться.
– Надеюсь, понравится.
– Значит, о нас вы узнали…
– Из листовки, Бусь, – вклинился в разговор Алекс.
– А это важно? – Паша почувствовал себя стоящим на скользком камне посреди озера, чье дно густо покрыто илом, оттого и определить глубину невозможно. – Моя девушка мне ее и принесла.
– Скрипачка, – уточнил Макс.
– Да.
– Мы таким образом отрабатываем маркетинг.
– И таргетирование, – добавил Алекс. – Была еще реклама в интернете. И в соцсетях. Так что подписывайтесь на нас. В Инстаграме тоже.
– Порекомендую вас знакомым, – подытожил опер Однолет. – А девушка… Вот она.
Через секунду фотография оказалась в Пашиных руках, после чего он поболтал ею перед лицом Макса.
– Ну да, – тут же согласился Макс, мельком бросив взгляд на фото. – Знакомое лицо. Значит, вы ее парень?
– А что?
– Ума не приложу, чем это вы ее зацепили. Просто интересно. Да.
Улыбка, вскарабкавшаяся на лицо Макса, была призвана не то чтобы поддразнить Однолета, – уязвить его. Мол, куда тебе с суконным рылом, чувачок, да в калашный ряд. А потом что-то произошло, и улыбка трансформировалась. И выглядела теперь примерно так же, как временная вывеска над дверью «олдскульного барбершопа»: жалкое подобие вывески настоящей, и брезентовые концы хлопают на ветру.