– Просто ответьте на вопрос.
– Ну, что же… В моей записной книжке около полутора тысяч контактов. Возможно, найдется и… Как вы сказали?
– Филипп Ерский, – повторил Паша.
– Да.
– Может, тогда посмотрите?
– Для этого мне придется отключиться, а не хотелось бы. Такая приятная беседа, такая хорошая связь… Хотя – странно.
– Что именно?
– Я люблю скрипку. Ты плачешь, скрипка Паганини… На чьем рыдаешь ты плече?
Последние пару фраз Лидия Генриховна пропела хорошо поставленным низким голосом. Это было так неожиданно, что Паша едва не выронил из рук телефон.
– Лидия Генриховна!
– Ах! Обожаю эту песню! Как божественно ее пел Карел Готт! Вы, конечно, его не застали в силу возраста… Мы отвлеклись, да?
– Похоже на то.
– Так вот. Я люблю скрипку и люблю скрипачей. В юности у меня даже был роман с одним выдающимся маэстро. Имени я вам не назову… В силу его нынешнего положения на музыкальном олимпе… Этот Филипп, он что – величина?
– Надо полагать, – осторожно заметил Паша.
– Рекомендуете?
– Я ничего не могу рекомендовать. Я уже битых полчаса пытаюсь поговорить с вами о квартире на Коллонтай.
– Но вы же сами упомянули о скрипаче…
Теперь за винным бокалом пряталась обиженная девчонка, и как только Дезобри удается намертво фиксировать эмоции? Она обижена, задета за живое – и пожалуйста, обе брови сложились в «домик», и это очень крепкий домик. Ничем его не сдвинешь.
– Виноват, – пробормотал Паша. – Давайте о квартире. Кто там проживал?
– Никто. Я купила ее для отца. Давно хотела перевезти его в Питер из Старой Руссы, вы бывали в Старой Руссе?
– Нет.
– Чудеснейший городок, особенно если рассматривать картинки в интернете. Папочка сопротивлялся всеми силами, не хотел переезжать, а потом вроде бы согласился. Вот я и раскошелилась. Новый дом, приличная планировка и места вполне достаточно для одного. Даже со всей папочкиной библиотекой и коллекцией парусников. Папа всю жизнь занимался судомоделированием, а у вас есть хобби, Павел?
– В детстве марки собирал, а так нет. – Однолет вдруг почувствовал настоятельную потребность поделиться с этой женщиной самыми сокровенными вещами.
– Зря. Хобби необыкновенно расширяет горизонты. Распахивает настежь окно возможностей. А папа… В общем, он меня подвел.
– Отказался в самый последний момент?
– Умер. Кровоизлияние в мозг, тяжелейший инсульт. Спасти его не удалось.
По омертвевшему лицу Дезобри катились слезы – два крошечных неостановимых водопада; они пробивали себе дорогу в скальной породе и выглядели необыкновенно красиво.
Да, именно так. Это было красиво – глаз не отвести. И Паша пялился и пялился на лицо Дезобри, которое – вопреки костомукшскому обыкновению – не распадалось на пиксели, не роилось мелкими квадратами, а было четким. Ни одна деталь не ускользала, ни одно, даже микроскопическое, движение.
– Мои соболезнования, Лидия Генриховна. Простите.
– Ну что вы, милый мальчик. Это старая история. Полуторагодичной давности. Но до сих пор болит. Вы меня понимаете?
– Надеюсь, что да.
– Зовите меня Лидия. С отчеством я чувствую себя неуютно. Как будто я уже старуха. Скажите, а я уже старуха?
Паша не совсем в этом уверен, хотя до разговора с женщиной-мимом считал, что пятьдесят – это все-таки больше старость, чем молодость. Область сумерек, где действуют совсем другие законы, чем в мире, в котором существует щенок Однолет, и Бо с ее фичами, и Сандра с бумажным пакетом (куда же все-таки он подевался?). А вот Фукуяма, Славой Жижек и даже лохматый Бегбедер уже там. Перешли демаркационную линию, хотя прямых репортажей оттуда и не ведут.
Они заняты совсем другими вещами.
Полезными. Продвигающими человечество вперед.
Лидия Генриховна тоже куда-то и что-то продвигала. Скорее всего – искусство. И она не была старухой. Еще и потому, что старость – это то, что происходит с людьми. Теперь же Паша не уверен до конца, что бессменный руководитель театра пластики «Птичка Тари» вообще человек. Но и на рептилоида Дезобри не похожа.
Она что-то совсем иное. Совсем.
– Ну, какая же вы старуха!
– Тогда – Лидия, да?
– Я попробую.
– Ловлю вас на слове! Так вот, насчет этой квартиры. Она потеряла для меня всякий смысл после смерти папы. Слишком далеко, нереально. Прямо Ямало-Ненецкий автономный округ какой-то. И потом… Там все время зима, на этой Коллонтай, понимаете?
– В смысле? – удивился Паша.
– В самом прямом. Когда бы ты туда ни приехал, хоть в августе, хоть в апреле… Там зима. Вечная мерзлота.
– А в июле и мае – не пробовали?
Однолет всего лишь пошутил (на его взгляд – весьма удачно), но Лидия Генриховна отнеслась к его реплике со всей серьезностью.
– Пробовала. Тот же результат. Вот сейчас там что? Холодрыга и тьма египетская?
– Вроде того, – вынужден был признать опер. – Но сейчас декабрь.
– Вот видите! Какой месяц ни возьми – все не слава богу!
– Так почему вы ее не продали, эту квартиру?
– Я хотела. А потом подумала – пусть останется.
– Решили ее сдавать.
– Ну, что вы… Сдавать – головная боль. И легально – головная, и нелегально тоже. Бумажки всякие, счета. А я ненавижу бумажки! А еще… как же это называется… Сейчас, сейчас… Коммуналка, ага! У меня с этими проклятыми простынями никогда концы с концами не сходятся, так что бедной Софико приходится самой этим заниматься. А у нее и без того забот полон рот.
Софико, ага. Кукла-маньяк, которая всеми силами открещивалась от «квадратных метров»!
– Вы имеете в виду вашего офис-менеджера?
– Кого же еще!
– Значит, это она курирует квартиру на Коллонтай?
– Нет, конечно. Никто ее не курирует. Там живут, и то не постоянно, а время от времени. Ставят меня в известность и получают ключи.
– Кто именно?
– Свои люди. Потому что чужие там не ходят. В основном – мои актеры. Сейчас не вспомню, кто именно. Но можете поинтересоваться у Софочки, она чрезвычайно пунктуальный человек. У нее все по полочкам разложено.
– Мне она сказала, что у нее совсем другая сфера деятельности. И вопрос с квартирой ее не касается.
– Все верно, не касается. Но она подвижница, преданная нашему театру всей душой. Вот и взваливает все на себя сверх меры. Никого-то у нее нет, у бедной трогательной толстухи. Никого, кроме меня и пташек.
– Пташек?
– Мои актеры. Пять прекрасных птиц, которых я очень ценю. Вы должны увидеть их на сцене. Да хоть бы и не на сцене… Просто увидеть. Воспарить с ними над нашей грешной землей. Мне кажется, у вас получится.
Лидия Генриховна (или просто Лидия) так и норовила увести Пашу от магистральной темы. Иначе к чему все эти разговоры про коммуналку, толстух и пташек? Злого умысла в них нет, но и вылущить истину из манерной болтовни Пьеро никак не получается.
– Обязательно приду к вам на спектакль, – пообещал Однолет. – Если пригласите. Так кто проживал на Коллонтай в последнее время?
Дезобри снова соорудила домик из бровей и закатила глаза: это должно было означать усиленную работу мысли.
– Я сказала, что чужие там не ходят?
– Что-то вроде того.
– У меня есть давний приятель. М-мм… Егор Караев. Однокурсник по театральному. Ухаживал за мной, бедняжка, даже жениться хотел. Ну, тогда на мне полкурса хотело жениться, верите?
– Конечно.
– Целовались мы с ними отчаянно, но дальше этого дело не пошло. Так вот. Театральная карьера у него не сложилась, ни здесь, ни в Москве, и он уехал на свою малую родину. То ли Омск, то ли Томск, то ли станция Зима – не помню точно. Отношений мы с ним не поддерживали, за тридцать лет дай бог, чтобы с десяток поздравительных открыток набралось. Как вдруг…
Ну вот как? Как это у нее получается? Лицо Дезобри, все еще задрапированное бокалом, морщится и как будто собирается в крошечный бутон, чтобы тут же взорваться фейерверком, брызнуть во все мультяшной улыбкой.
– …Как вдруг… Тада-да-дам! Появляются соцсети! И позабытый-позаброшенный Егор находит меня после стольких лет разлуки. Ну, не меня конкретно, я ненавижу весь этот интернет-стриптиз… Страничку нашего театра. Не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь, что откликнулась на просьбу Егора помочь его сыну. Мальчик всю жизнь мечтал о Питере, решил сюда перебраться, вот я и подстраховала его с жильем. Согласилась приютить, пока он не найдет что-нибудь более подходящее и не утрясет вопрос с работой.
– Он был последним, кто жил на Коллонтай, этот парень?
– Думаю, да. Но вам все же лучше поговорить с Софочкой.
– Как зовут парня?
– Иван. – Голос Лидии Генриховны неожиданно стал мечтательным. – Иван Караев. Мне кажется, он очень перспективный молодой человек. Художник, специализируется на этих… как их… комиксах. Подождите. Так что все-таки произошло?
Она определенно не от мира сего. Как сказал бы капитан Вяткин – совсем сорвало колпак у дамочки. Сколько времени Дезобри корчит рожи в экран и несет пургу? До фига. А действительно ценной информации наберется на три минуты, не больше. А самое неприятное то, что когда сеанс связи закончится, Паше еще придется выковыривать эту информацию, отдирать ее от пика Коммунизма и искать на ощупь среди тьмы египетской.
Хорошо еще, что за звонок платить не придется. И что тайна наскальных комиксов в квартире № 1523 и коробки с художественным хламом вроде бы перестала быть тайной – тоже хорошо.
– Я уже объяснял вам, Лидия… Эм-мм… Лидия. В принадлежащей вам квартире произошло преступление, а именно – убийство. Мы его расследуем и потому обратились к вам.
– И кого… убили?
– Я уже называл вам имя. Филипп Ерский.
– Ну да. Скрипач. И вы еще о чем-то спросили меня…
– Знакомо ли вам это имя.
– Не буду утверждать, что никогда его не слышала. Но и обратного не скажу.
– А Иван Караев? Как я могу его найти? Может быть, у вас сохранился телефон?
– Зачем же мне его телефон? Он и звонил-то пару раз, когда только приехал. А потом контактировал с Софочкой. От нее и ключи получил.