Виктор посмотрел на свои руки и увидел, что действительно забыл снять перчатки.
– Ладно, – сказал он, – я вас предупредил. Встретимся на том свете. Вы взрослые люди, а мне действительно некогда. Мать там одна. Не могу же я, в самом деле, грузить вас в машину силой.
– Ему некогда! – снова переходя на трагический полушепот, полувопль, воскликнул Борис. – Он нас предупредил! Ты нас в это втравил, а теперь предупредил и умываешь руки, потому что тебе некогда! Ах ты – Заткнись! – вдруг рявкнул на него отец. – Недоумок волосатый. Ты уже оделся? Причешись и ступай собирать вещи. Где, черт побери, мой свитер?
– Плевать на вещи, – сказал Виктор, испытывая слабость в ногах от огромного облегчения. – Надевай свой свитер – и ходу. Времени действительно нет.
– На вещи ему плевать, – проворчал отец, оглядываясь в поисках свитера. – А вот мне на мои вещи не плевать".
Впрочем, мне тоже плевать. Деньги в доме есть?
– Нет, – обронил Борис, ставший от обиды лаконичным.
– К черту деньги, – сказал Виктор. – Где твой свитер? Вот он, на полу. Надевай скорее.
Он первым вышел на лестничную площадку, держа в руке пистолет. То, что людей Кудрявого до сих пор не было, казалось невероятным. Если бы Кудрявый всерьез хотел посчитаться с Активистом, то ему вряд ли дали бы доехать сюда. Неужели он действительно решил оставить Виктора в покое, удовлетворившись взятой на заводе медпрепаратов добычей? Зная Кудрявого, в это верилось с трудом.
– Ну, что там? – спросил у него за спиной присмиревший Борис.
– А черт его знает, – честно ответил Виктор. – Вроде все тихо.
Позади раздался глухой стук.
– Да пропади ты пропадом! – во весь голос закричал отец. – Никому ни до чего нет дела!
– Что там такое? – не оборачиваясь, спросил Виктор.
– Половица, – ответил Борис. – У тебя нет второго пистолета?
Виктор прижался ухом к двери, которая вела на лестницу, и некоторое время чутко вслушивался в тишину.
– Нет, – сказал он, осторожно поворачивая ручку и плечом вперед выдвигаясь на темный балкончик. – Ни второго пистолета, ни второй головы, ни запасной пары яиц для тебя я не захватил. Присмотри за Вождем краснокожих, тут черт ногу сломит.
Они без приключений спустились вниз, под недовольное ворчание отца миновали два квартала и без помех сели в машину.
– А ничего тележка, – наполовину одобрительно, наполовину осуждающе сказал отец, как-то совсем по-детски подпрыгивая на переднем сиденье.
– Что? – рассеянно переспросил Виктор, зубами вытаскивая из пачки сигарету. – Ах да, ты же ее еще не видел… из идейных соображений. Собрана на Волжском автомобильном заводе руками пролетариев. Правда, руки у наших пролетариев почему-то хронически растут не оттуда, но машина все равно иногда ездит. Видимо, в результате происков американского империализма.
Отец почему-то промолчал, никак не отреагировав на звучавший в голосе сына ядовитый сарказм. Борис тоже молчал, нахохлившись на заднем сиденье, как невиданный бородатый воробей, и Активист вдруг почувствовал, что тоскливое раздражение, владевшее им с того самого момента, как он подошел к треснувшей сверху донизу стеклянной двери подъезда, бесследно испарилось, уступив место какому-то другому, щемящему и пронзительному, давно забытому чувству.., уж не нежности ли? Или то была обыкновенная жалость пополам с чувством вины? Так или иначе, в носу у Виктора Шараева вдруг защипало. Он до хруста стиснул зубы, загоняя вовнутрь нежданные и непрошеные слезы. Мир перед его глазами расплылся и задрожал, но это продолжалось всего лишь мгновение. Активист запустил двигатель, включил передачу и между делом растер по щеке одинокую слезинку, сделав вид, что просто смахивает упавшую ресницу.
– Боря, – позвал он, разгоняя машину и наконец-то прикуривая сигарету, – ты детективы смотреть любишь?
Боевики?
– Это все жвачка для тупых, – буркнул Борис, – средство для затуманивают мозгов. Люблю, – признался он после паузы.
Отец, не поворачивая головы, издал неопределенный хрюкающий звук и завозился, устраиваясь поудобнее и завинчивая заросший седой колючей щетиной подбородок в высокий ворот слегка побитого молью синего свитера.
– Значит, должен знать, как выглядит «хвост», – сказал Виктор. – Будь другом, последи за дорогой сзади и, если что-нибудь заметишь, скажи.
– А если не замечу? – немедленно встревожился Борис, который, как всякий корифей духа, полностью терялся за пределами своей неприбранной комнаты.
Отец снова хрюкнул и сокрушенно покачал головой.
От него по салону распространялся кислый дух несвежего белья, старческого пота и водочного перегара.
– Если не заметишь, замечу я, – спокойно ответил Активист. – А если не заметим оба, значит, подохнем где-нибудь на обочине.
– Дай мне пистолет, – потребовал Борис.
– Не давай, – сказал Вождь краснокожих, который, казалось, дремал.
– Зачем тебе пистолет? – возразил брату Активист. – Смотри глазами. И вообще, не дай тебе бог когда-нибудь попасть в ситуацию, единственным выходом из которой будет убийство.
– Отменно сказано, – по-прежнему не открывая глаз, заметил Вождь краснокожих.
Виктор не удержался и, протянув руку, легонько сдавил его плечо, не зная, как еще выразить теплое чувство, нахлынувшее на него после многолетнего отсутствия. Отец открыл глаза, повернул голову и некоторое время смотрел на сына, словно видел его впервые, после чего вдруг подмигнул и снова отвернулся, прикрыв глаза набрякшими морщинистыми веками.
– Здесь, – сказал полковник Малахов.
Глеб нажал на педаль тормоза. Старенький «виллис» остановился, словно с разгона налетев на кирпичную стену: тормоза явно нуждались в регулировке. Полковник в последний момент успел выставить вперед руку, чтобы не протаранить ветровое стекло, а женщины сзади хором взвизгнули. Визг у них получился слаженным и хорошо отрепетированным – за время дороги Глеб нажимал на тормозную педаль не менее пятидесяти раз, и они успели прекрасно спеться.
– Виноват, – сказал Глеб и втянул голову в плечи, словно ожидая подзатыльника.
– Да, брат, – проворчал полковник, шаря рукой в воздухе в поисках дверной ручки. – Вот же черт! – спохватившись, воскликнул он и полез из машины прямо через то место, где у обычных автомобилей расположена передняя дверь.
– Алексей Данилович! – укоризненно сказала осанистая дама с высокой прической, выглядевшая именно так, как, по мнению Глеба Сиверова, должна выглядеть настоящая полковничья жена.
– Чего? – делая простоватое лицо, спросил полковник.
– Во-первых, не чертыхайся при дамах, а во-вторых, помоги дамам выбраться из этой соковыжималки.
– Ай эм coy сорри! – с рязанским акцентом сказал полковник, галантно подавая ей руку. – Маргарита Викентьевна у меня дама, – доверительно сообщил он Глебу.
– Старый нахал, – отреагировала Маргарита Викентьевна, с подчеркнутой ревностью наблюдая за тем, как полковник помогает Ирине спуститься на землю.
Глеб с хрустом потянулся, расправляя затекшие плечи, И двинулся вслед за полковником, чтобы помочь открыть тяжелые, в два человеческих роста, сильно просевшие посередине ворота. Металлические полосы оковки стали бурыми от ржавчины, серые доски местами крошились под рукой, открывая желтое трухлявое нутро, но хорошо смазанные петли ни разу не скрипнули.
– Антикварная вещица, – сказал Глеб, приподнимая левую створку ворот и так, приподнятую, относя ее в сторону.
– Судя по твоему автомобилю, тебе должны нравиться подобные анахронизмы, – прокряхтел в ответ полковник, сражаясь с правой створкой.
Глеб помог ему оттащить ее в сторону, вернулся к «виллису» и загнал машину во двор, вспугнув стайку соседских кур под предводительством черно-золотого с зеленым отливом петуха. Ирина обошла петуха стороной, опасливо косясь в его сторону и стараясь держаться поближе к Маргарите Викентьевне.
Дом был старый, вручную срубленный из крепких, хорошо подсеченных и правильно высушенных бревен.
Он почернел от времени, но сохранился гораздо лучше ворот и производил солидное впечатление жилища, выстроенного на века. Фронтон и наличники украшало затейливое, местами выкрошившееся деревянное кружево, а резной навес над крыльцом поддерживали, совсем как в сказке, витые деревянные столбики, называемые балясинами.
Сразу за домом начинался разросшийся, наполовину одичавший сад, по периметру которого просматривались густые заросли увядшей крапивы, летом, судя по всему, поднимавшейся чуть ли не в человеческий рост.
– Типичное кулацкое хозяйство, – сказал Глеб. – Вот погодите, придет к власти Зюганов, он вам покажет кузькину мать.
– Типун тебе на язык, – Малахов суеверно поплевал через левое плечо. – Не поминай лукавого…
Глеб рассмеялся и пошел закрывать ворота.
Идея пикника принадлежала полковнику. Глеб был несколько шокирован предложением Малахова, но, поразмыслив, согласился. Если полковник ФСБ считает возможным подобное нарушение конспирации, субординации и прочих «…аций», то капитану остается только согласиться с решением начальства. Тем более что начальство имеет, как любил выражаться первый и последний президент Союза, «человеческое лицо».
За этими полуироничными размышлениями проглядывала самая обыкновенная тоска по нормальному человеческому общению без полунамеков, недоговоренностей и долгого хождения вокруг да около. Разумеется, обсуждать служебные дела при дамах никто не собирался. Глеб был для Маргариты Викентьевны бывшим подчиненным мужа, давным-давно работавшим в какой-то строительной фирме и полтора десятка лет на пушечный выстрел не подходившим ни к Старой площади, ни к Лубянке. Что же касается Ирины, то она очень умело делала вид, что видит полковника Малахова впервые в жизни, и заинтересованно кивала, выслушивая предназначенное исключительно для ушей Маргариты Викентьевны вранье полковника по поводу его маленькой военной пенсии и увлечения рыбалкой. Наблюдая за ней, Глеб мысленно поблагодарил полковника за удачную идею: Малахов, как никто, мог убедить Ирину в том, что в ФСБ встречаются вполне приличные люди, и хотя бы частично примирить ее с профессией мужа.