Кто не ведает бед
В последнее время у Хрипунова с Надеждой что-то разладилось. Жена всю неделю дулась, в разговоры не вступала, отвечала односложно, уворачивалась от его ласк, чем раздосадовала еще более. Причину неудовольствия благоверной Большак не понимал и ломал голову, с чем могли быть связаны неприятные перемены в ее настроении. «Может быть, хахаля завела? – размышлял он, томимый ревностью. – Узнаю – убью! И хахаля, и ее! Хотя на это мало похоже… Где ей еще такого мужика найти? Ведь ни в чем отказа не знает! Одел с головы до ног! Дай бог каждой бабенке в таких нарядах ходить! Жратву не в магазине покупает, а на базаре, берет все самое лучшее и свежее! Белорыбицу да копчено-запеченное мясо до замужества даже и не пробовала! Что ей еще нужно?!»
Причина недовольства супруги выяснилась позже, когда однажды, уступив требованиям мужа, Надежда после яркой близости прижалась к его плечу ласковой кошкой. Несмотря на все краткосрочные романы с женщинами, которых у него было немало, Надя по-прежнему оставалась желанной. Погладила его грудь маленькой ручкой и проворковала:
– Вась, мне бы золотые серьги-подвески. Я вот видела у Клавки такие, у меня от зависти аж сердце зашлось! А еще камушек на них был зелененький. Красивый такой! Я ее просила продать, так она ни в какую не соглашается!
– И что же ты мне предлагаешь? – усмехнулся Василий. – Стукнуть твою подругу по башке кирпичом и отобрать эти злосчастные золотые сережки, так, что ли?
Надежда обиженно поджала губы, а потом ответила:
– Достал бы ты мне похожие.
– Ну чего ты на меня так смотришь? Глаза сломаешь! Так бы сразу и сказала, дескать, засиделся ты, Вася, дома, пора тебе на работу выходить! Теща с тестем тоже денег просто так давать не станут. Возьми с собой ломик покрепче да поудобнее, выбери дом побогаче и жертву попроще и распотроши домишко вместе с его домочадцами. А уж там наверняка и золотые сережки обнаружатся! А платья почему не носишь, что я тебе мешками приношу? У тебя их целый шифоньер, и все новые! Их что, на помойку надо выбросить?
Надежда вновь надула губы – ни дать ни взять капризная девочка!
– Вась, ну что ты все о другом… Я золотые серьги-подвески хочу!
Одеяло сбилось в самые стопы, и Надежда лежала неприкрытая и красивая в своей бесстыжей наготе. Василий видел ее крепкое белое молодое тело, длинные стройные ноги, гибкие и тонкие руки, красивое остроносое лицо. Как же она все-таки изменилась! Если бы ей кто-то года три назад сказал, что она будет ходить в шелках, так ни за что бы не поверила, а тут вдруг золотые серьги-подвески ей подавай, да еще с камушком!
– Хорошо, будут тебе сережки. Золотые! – пообещал Хрипунов.
Василий уже не однажды подумывал о том, чтобы завязать с опасным ремеслом. Опасно больно! Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Втайне надеялся, что каждое удачное ограбление будет последним его делом. «И так уже предостаточно насобирал рыжья на черный день, – размышлял он. – Нужно переждать, уйти на дно, высидеть хотя бы несколько недель. Вон как мусора переполошились! Ведь по всему городу успел наследить».
Иногда, когда он оставался в одиночестве, его терзал почти животный страх: «Вот сейчас громко постучатся в дверь, потребуют хозяина, и тогда… Тогда жизни конец! Опять нары, шестиметровый забор и колючая проволока в три ряда! Лучше о худшем не думать, так и накаркать беду можно».
Но дни летели один за другим, и вместе с ними улетучивался леденящий душу страх.
На рынке в этот теплый субботний день было особенно многолюдно. Казалось, что на базар пришла большая часть города, чтобы впрок запастись зеленью или прикупить свежего мяса.
Всюду многоголосье – слышится русская речь вперемешку с татарской. Со всех сторон раздаются резкие голоса продавцов, наперебой расхваливающих и предлагающих свой товар.
– Кому соленые огурчики?! Подходи! Покупай! Лучше не встретишь! – вопила дородная женщина в синем фартуке, надетом поверх просторной телогрейки.
– Подходи – подешевело, было рубль – стало два! – задорно вещал сухощавый старик лет семидесяти, предлагая картошку.
– Налетай! Кому мясистые соленые помидорчики?! Подходите, товарищи! Покупайте! Не пожалеете! – предлагала немолодая женщина лет пятидесяти.
– Капустка квашеная! Лучшая в городе! Пробуй, дорогой, не проходи мимо, – настаивала улыбчивая торговка лет сорока в толстой душегрейке и большой меховой шапке…
Подле длинных торговых рядов дружно толкались покупатели и зеваки. А у самого входа на базар, попыхивая ядреным самосадом, степенно толпились мужики с пилами и топорами, предлагая себя в качестве недорогой мастеровой силы – кому дрова нарубить, кому ограду подправить, а кому крышу жестью постелить. Здесь же прохаживались «купцы», придирчиво подбирая для хозяйственных нужд рабочих.
Марфа Алексеевна – женщина лет семидесяти – подошла к пестро одетой и разновозрастной толпе мужчин, стоявших со своим инструментом (лопатами, пилами, топорами), в которой юнцы (видно, старшие сыновья из многодетных семей) стояли рядом со стариками, не брезговавшими случайными заработками и не ждавшими уже от жизни чего-то большего. Костяк составляли мужики средних лет, державшиеся вместе, вернувшиеся с фронтов ранеными да побитыми, повидавшими всякого, еще не снявшие с себя гимнастерок и шинелей и не успевшие отыскать себя в послевоенной жизни, но свято верившие, что лучшие времена впереди.
Несколько смутившись, она обратилась ко всем сразу.
– Мне бы бревна на чурки распилить, а потом дров нарубить и в сарай их аккуратненько сложить. Может, кто-то поможет? – произнесла она негромко и с надеждой.
Мужики не без интереса, но с какой-то деловой ленцой повернулись к женщине – примерились. Тетка, видать, не из простых баб, одета шикарно: демисезонное пальто из темно-синего сукна, полуботинки со шнуровкой и на небольшом каблучке, на красивой прическе бархатная шляпка – может, и скупиться не станет. Вязкие, ни к чему не обязывающие разговоры как-то сами собой утихли, и задиристый мужской басок протянул:
– А ты, мать, сама кого выбираешь? – поинтересовался Александр Барабаев.
Женщина растерянно обернулась на голос, увидела двух работников лет пятидесяти пяти в телогрейках и робко предложила:
– А вот вы поможете мне?
– Почему же не поможем? Еще как поможем! А сколько у вас кубов? – примеривался мужик. Не прогадать бы, может, другой купец будет пожирнее.
– Немного… Я в этом не очень разбираюсь. Ну, может быть, куба три. А потом все это поаккуратнее в сарай нужно положить, чтобы удобнее было доставать печь топить.
– Как вас звать-то – величать?
– Марфа Алексеевна меня зовут.
– Работа привычная, Марфа Алексеевна, почему бы не поработать.
Тут же сговорились о цене. После выполнения работы хозяйка обещала выставить щедрый магарыч с водкой «Столичной», что лишь прибавило желание поработать. Александр Барабаев вместе с двумя работниками – хромоногим Степаном (сержантом 14-го гвардейского стрелкового полка 7-й гвардейской стрелковой Режицкой Краснознаменной дивизии), получившим ранение в июле 1944 года во время освобождения города Ре́зекне, и Пахомычем (стариком семидесяти лет – сухим как жердь, моложавым и на удивление подвижным), всю жизнь проработавшим на заводе станочником, но пять лет назад, когда зрение стало сильно подводить, уволенным с предприятия (вот потому и приходится перебиваться случайными заработками, тем и жил), – отправились вместе с хозяйкой.
Дом Марфы Алексеевны находился у самого подножия Шарной горы на улице Калинина, представлявшей собой залесенный островок с частными домами, вокруг которого стояли каменные многоэтажные строения с дощатыми парадными, подернутыми сыростью от времени. Некоторые из деревянных домов с резными богатыми наличниками, помнившие своих прежних богатых хозяев, возвращали в середину девятнадцатого века и представлялись сейчас глубокой стариной. Большая часть домов была переоборудована в коммунальные квартиры, а потому некогда просторные дворы были застроены множеством сараев, в которых хранились дрова. Дом у Марфы Петровны, напротив, смотрелся богато и ухоженно, имел большой приусадебный участок, засаженный кустами смородины и яблонями. Крепкий сруб, построенный из толстых сосен, с жестяной, сверкавшей на солнце крышей, явно испытывал некоторую неловкость перед соседскими захламленными, покосившимися строениями.
«Знатный домина. Богат!» – с удовлетворением отметил Александр Барабаев, поглядывая на двухэтажное строение из толстого бруса. Угощение обещало быть щедрым.
Во дворе неровной кучей были навалены бревна, здесь же валялись огромные чурки. Хозяйка не слукавила, когда обмолвилась о трех кубах, так оно и было.
Барабаев с Пахомычем без долгих разговоров принялись распиливать бревна, а Степан, не теряя времени, взялся за рубку колод. Работали дружно, слаженно. Весело жужжала пила, размеренно раздавались удары топора. Иной раз в деловой шум вмешивалось приглушенное покрякивание Пахомыча, тот начинал жаловаться на натруженную спину, но перекура не просил: таскал чурки, охотно брался за двуручную пилу. Разделавшись с бревнами, дружно приступили к колке колод, а когда поленья были сложены в сарае в ровные поленницы, наступило время расчета.
– Сначала, дорогие мои помощники, прошу вас к столу, – вежливо предложила хозяйка, – проходите в дом, пожалуйста. Вы мне очень помогли. Я уж и не представляла, что мне делать. Ладно добрые люди посоветовали, где хороших работников следует искать.
Александр, сбив с ног налипшую грязь, вошел в дом. За ним заковылял Степан, заметно прихрамывая, а уж потом прошел Пахомыч – стянув с головы малахай, обнажил широкую желтую лысину.
– Умеют люди жить! – не сумел Барабаев удержать почти ребячьего восторга, поглядывая по сторонам. – Вон какой красотой себя окружили – кругом хрусталь да ковры!
– Вот кто бед не ведает, – согласился Степан. Хромаючи, он не торопился усаживаться за стол и глазел на старинную мебель, явно сделанную когда-то на заказ. – Что скажешь, Пахомыч? – поверну