Громила снова долго собирался с мыслями.
— Вроде Арчера, — наконец ответил он. — Мозговитый и все такое.
Катастрофу эти ответы вполне устроили. Она бойко поскакала к школе, а шайка Хинда последовала за Громилой и Говардом. Обнаружив, что Громила намерен проводить Говарда до самой школы, мальчишки были явно обескуражены. Однако соваться к Громиле они не решались, только выкрикивали дразнилки, правда, и отставать от Говарда не желали. Когда прозвенел звонок с последнего урока, шайка уже поджидала Говарда напротив школы.
Поджидал его и Громила. Он выплыл из-за угла, волоча за собой Катастрофу, и очень вовремя: Говард как раз собирался проскочить мимо шайки, чего бы это ему ни стоило. Узрев Громилу, мальчишки приуныли и испарились. И надолго исчезли из жизни Говарда, хотя тогда он об этом еще не подозревал.
На подходе к дому выяснилось, что почти вся Верхняя Парковая улица разрыта вдоль и поперек. Папа сидел в темной холодной кухне, и вид у него был даже упрямее прежнего. Сегодня Торкиль пустил телевизор на полную мощность, в два раза громче вчерашнего — не иначе как желал отыграться за неудачу с ансамблем народных инструментов. С этого дня путь в гостиную был закрыт, не то оглохнешь. Из чулана тоже доносился шум и звон, несмотря на диванные подушки и спальные мешки.
Но и это было еще не все. К вечеру в доме иссякли спички, и разжечь костер теперь было нечем. Папа с Катастрофой сходили в угловой магазин за спичками, но он оказался закрыт. Соседний — тоже.
— Это все Торкиль подстроил! — догадалась Катастрофа. — Говард же говорил, что Торкиль окучивает магазины.
Но папа ей не поверил.
— Мы слишком поздно вышли, — сказал он. — Ничего, во вторник отправимся в магазин с утра пораньше. — И занял спички у соседей.
К этому времени съестные припасы тоже подошли к концу. Холодильник без электричества разморозился, капал водой, и из него пованивало.
Во вторник рабочие Хатауэя досверлились до кабелей и канализационных труб, и к домам стало толком не подобраться. Соседняя улица была вся заставлена машинами, переставленными с перекопанной. А маме пришлось вообще бросить автомобиль у Политехнического колледжа. В этот день они с папой попытались снять деньги со счетов в разных банках, и оба вернулись домой мрачнее грозовой тучи. Арчер заморозил им все счета!
— Денег нет, — провозгласил папа.
Он был рассержен, но никак не хотел поверить в происходящее. Не желая сдаваться, он вооружился своей кредитной карточкой и отбыл в ближайший торговый центр. Однако ни в один из магазинов войти не смог. Вернувшись, он с недоумением сказал:
— Ничего не понимаю! Там внутри были толпы покупателей, но я не смог открыть двери, и везде висели таблички «Закрыто».
— Торкиль, — определил Громила.
— Придется поверить вам на слово, — раздраженно ответил папа.
Теперь пришлось одалживать и еду. Каждый добывал что мог и где мог: у соседей, у знакомых и так далее. Папа позаимствовал еду в буфете колледжа, а Фифи — у однокурсников, причем у нее-то получалось очень ловко, она умудрилась даже выпросить немного бекона и коробку печенья у мисс Поттер. Говард был бы еще признательнее мисс Поттер, не сопроводи она посылку слащавой ханжеской записочкой: «С детьми порой бывает непросто. Я на них не в обиде, но меня очень расстроило их ужасное поведение у дорогой Диллиан! Однако Диллиан сущий ангел, она их простила, и я, конечно же, тоже прощаю».
— Фффу-у-у, что за тошнота! — возмущенно завопила Катастрофа, и Говард всецело с ней согласился.
— Мистер Сайкс, я пошла на это, только чтобы вы одумались, — сказала Фифи, брякнув жестяную коробку печенья на стол перед папой. — Иначе никакие силы на свете не заставили бы меня подойти к Мейзи Поттер даже на пушечный выстрел. Перестаньте! Хватит упорствовать, поймите!
— Фифи, — прервал ее папа, — если я уступлю Арчеру, без сомнения, у меня будут и деньги, и электричество; но ведь Торкиль не даст мне потратить деньги, а Хатауэй, возможно, вместе с улицей перекопает мой дом и сад. Кроме того, мне, знаете ли, стало интересно. Хочу посмотреть, что они предпримут дальше.
Говард мысленно согласился с Фифи. Он вызвал маму на секретный разговор — им пришлось уйти в ванную, где пол ходил ходуном от воплей телевизора внизу в гостиной и от грохота отбойных молотков на улице.
— Мам, а папу никак не уломать? — спросил он. — Да, я вчера говорил, что он правильно упирается, но так жить невозможно, мы же спятим. А ты даже не пытаешься его уговорить.
— Да, — печально кивнула мама. — Понимаешь, я сглупила — разозлилась на него и разозлила его самого, а папа от этого лишь сильнее упрямится. Поэтому сейчас остается только выжидать, пока ему надоест, и, надеюсь, Торкиль это понимает. Говард, я очень волнуюсь насчет работы — как бы меня не уволили. Ведь в основном семью кормлю я. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать такие вещи. Папа едва зарабатывает на уплату налогов, и это его потолок.
— А я все думаю: вот если поставить себя на место Торкиля, что он думает, что чувствует? — попробовал рассуждать Говард. — Наверно, мне казалось бы, что дело не движется. Если он лишит тебя работы, то больше не сможет тебя окучивать. По-моему, Торкиль будет гнуть свою линию дальше, если только у него терпение не лопнет.
— Поскольку я уже познакомилась с Торкилем и вижу его насквозь, то лопнувшего терпения и опасаюсь, — ответила мама.
В среду люди Хатауэя начали с грохотом заделывать ямы, но пока половина рабочих засыпала ямы в одном конце улицы, другая сверлила новые в противоположном. Все соседи, к которым Говард ходил попросить немного еды, жаловались на шум и неудобства. К этому времени Говард наловчился добывать еду, а поскольку шайка Хинда исчезла, выходить из дома ему никто не мешал. Правда, Громила не верил, что шайка взяла и так просто отступилась от своих намерений, поэтому каждое утро упорно сопровождал Говарда и Катастрофу в школу, а после уроков встречал их.
В среду удар нанесла Диллиан. Когда Громила встретил Говарда после школы, он сразу выпалил:
— Дома был обыск. Полиция. Папашины бумаги того. Забрали.
«Понятно, — подумал Говард. — Видимо, Диллиан так и не разобралась, каким образом действовали слова. Повезло!»
— Наверно, она проверяла, не написал ли папа что-то новое для Арчера или кого-нибудь другого, — сказал он.
— Папа сильно разозлился? — с надеждой спросила Катастрофа.
Громила подумал и ответил:
— Не. Смеялся. Болтал.
Говард и Катастрофа поняли: папа продолжает упорствовать и ему по-прежнему интересно, что будет дальше. Оба тяжко вздохнули. Дома теперь стало совсем неуютно. Больше всего обстановка смахивала на туристский лагерь, где каждый изощрялся как мог, лишь бы согреться и заглушить шум, производимый Торкилем и Хатауэем. Громила ночевал на полу в комнате у Говарда, обвязав голову подушкой. Мама взяла у кого-то из подруг пушистые наушники, усыпанные стразами. Надев их, она блуждала по дому с блаженной улыбкой и ничего не слышала, так что приходилось дергать ее за рукав, прежде чем что-то сказать. Катастрофа и Говард спали не на матрасах, а под матрасами — защищались от шума и холода. Фифи соорудила у себя в мансарде подобие палатки из одеял, а днем наматывала на голову пару полосатых гетр поверх шапки.
— Пустяки, ерунда, ничего страшного, — бодро говорил папа. — Зато подумайте только, как экономно мы зажили!
Говард спросил папу про обыск, и папа в ответ расхохотался:
— Бедняги полицейские! Они понятия не имели, зачем пришли. Мы славно поболтали, я даже предложил им арестовать Громилу, — он как раз стирал мои рубашки, — но они не смогли. Оказалось, что на Громилу нет досье, представляете? Вот уж не ожидал.
Громила расплылся от гордости.
— Ни разу не заловили, — похвастался он.
И тут же покосился на Фифи — восхищена она или нет. Но Фифи ничего не заметила.
— Что же они забрали? — удивленно спросил Говард.
— А, ерунда, только мои старые черновики, — беззаботно и туманно ответил папа. — Они валялись без дела, я и так уже подумывал сжечь их сегодня за ужином.
Все хором вздохнули. С растопкой и дровами была беда. Утром, чтобы приготовить завтрак, сожгли сломанный кухонный стул.
— Не волнуйтесь, у нас еще в запасе забор. Мы его оставим на завтра, а сегодня спалим футляр от скрипки Говарда.
Громила издал стон, выражающий нетерпение, встал и потопал к чулану под лестницей. Там он прорыл ход в груде ударных инструментов и прочего музыкального барахла, закутанного в одеяла и все равно игравшего на полную катушку. Раскидал кучу резиновых сапог и обнаружил дверцу в подвал, про который все и думать забыли. Громила распахнул дверцу и нырнул в темноту.
Вскоре он вылез из подвала с охапкой сырых дров и свалил их посреди прихожей. Потом закидал музыкальную кучу обратно в чулан, завалил диванными подушками и запер дверцу.
— Телик тоже туда? — с надеждой спросил он у папы.
— Ни в коем случае, пусть стоит как монумент моим принципам, — ответил тот. — Вы, друг мой, что-то слишком тут обжились. Я задаюсь вопросом, так ли уж вы необходимы Арчеру?
— Громила — наш бастион, надежда и опора, — сказала мама.
Громила тут же стрельнул глазами в сторону Фифи, но та возмущенно глядела на папу.
— Совершенно верно, — согласился папа, — а также утешение в наших горестях, на что Арчер вряд ли рассчитывал.
Позже Говард потихоньку поделился с Катастрофой:
— Громила и сам ходячая горесть: пялится и пялится на Фифи, только что не плачет.
Фифи между тем привыкла к Громиле и воспринимала его как мебель, то есть едва замечала. Она, не глядя, перешагивала через его ножищи, будто это был разложенный диван или забытая посреди комнаты табуретка. Громила источал мировую скорбь, всеобъемлющее уныние и беспредельную тоску. На Говарда и Катастрофу это действовало удручающе, но Фифи ничегошеньки не замечала. Настал день, когда Громила в отчаянии накорябал на кухонном столе лиловым восковым мелком огромное кривое сердце и засел метать в него свой ножик — снова и снова. Вск