— Значит, Шик вас не пристрелила? — удивился Говард.
— Промазала, — отозвался Эрскин и с удовлетворением добавил: — А я ей — фингал под глаз.
Говард тоже сложил руки на груди и тоже привалился к колонне.
— Откуда вы узнали, что я здесь?
— Проще простого. Когда тебя здесь нет, сюда и вход закрыт. Ты как, закончил? Или еще тринадцать лет резину тянуть будем?
Говард почувствовал, что его будто с размаху стукнули кулачищем по голове. Он ухватился за колонну обеими руками и молча вытаращил глаза на Эрскина.
— Ага, — произнес Эрскин, — то-то я гадаю, что это ты мне выкаешь! Еще тогда подумал: ты не знаешь. Пробовал выяснить, так — не так. Пробовал тебе втемяшить. Почти получилось — вот ты сюда и прискакал как миленький.
— Чего я не знал? О чем вы? — пролепетал Говард.
Он смутно догадывался, к чему клонит Эрскин, но верить отчаянно не хотелось.
— Поначалу-то и я мало чего соображал, — беспощадно продолжал Эрскин. — Знал только: все уже было раньше. За городом, на мусорном заводе. Вспомнил. Наведался к Арчеру. Он мне: так и быть, поставлю пленку. Прокрутил. Чисто, как в аптеке. Все телефонные разговоры за тыщу девятьсот семидесятый год у него записаны. Но Вентурус всегда был ловкач насчет отключиться от подслушки. У Арчера на руках, считай, ничего. Всего и козырей что одна фразочка Квентина Сайкса: «Тогда — две тысячи каждый квартал». Я — разнюхивать. Что слова, тогда не смекнул. А вот тебя с первого взгляда признал.
— Но остальные-то не признали. Вы точно уверены? — спросил Говард с надеждой.
— Железно. Когда ты был еще пацаном, мы все были уже взрослые. — Эрскин ухмыльнулся и поправился: — Когда ты в первый раз был пацаном. Кроме меня и Торкиля. Странно, что Торкиль тебя не признал. А я раскусил. Всего на пять лет старше, а поди-ка. Вентурус… да… ты у нас был маленький паршивец, почище Катастрофы.
«Значит, я Вентурус! — подумал Говард. — Ох, только этого не хватало. Быть такого не может!» И все же он знал, что Эрскин говорит правду. В голове зашумело, сознание затопил неостановимый поток мыслей, образов и воспоминаний, и все они на разные голоса твердили ему одно и то же: как это его ни ужасает, как ни мало он знает о Вентурусе, но Эрскин говорит правду. Он — Вентурус! Говард понурил голову — непривычно длинные волосы упали ему на лицо — и уставился на свои дутые сапоги. Он никак не мог примириться с услышанным, все его нутро противилось этой новости. «Да что у меня общего с Вентурусом? — слабенько возражал внутренний голос прежнего Говарда. — Разве только страсть к космическим кораблям…» Но в голове всплывали все новые и новые воспоминания, и многие касались именно корабля, который стоял перед ним и синей стрелой тянулся к куполу. Из-за этого самого корабля и начались все неприятности.
Он захотел космический корабль. Ему всегда хотелось превзойти и обогнать Арчера. Ради корабля он превратил своих братьев и сестер в тайное оружие — точь-в-точь как Катастрофа обходилась с Говардом. Он запер их в этом городе на двадцать шесть лет, и хотя очень может быть, что миру крупно повезло, Говард, вернее, Вентурус вспомнил и то, как подстроил усыновление самого себя, да не один, а целых два раза, и как вовлек Квентина и Катриону в бесконечный поток неурядиц. Почему он мешал самому себе вспомнить все это?
Почему не хотел признавать, что он — Вентурус? Да потому, что сгорал со стыда за свои поступки!
Чей-то стон эхом прокатился под мраморным куполом, и Говард, то есть Вентурус, понял, что это он сам стонет от нестерпимого стыда.
— Как насчет объяснить? — предложил Эрскин.
Говард-Вентурус поднял голову и натолкнулся на участливый взгляд Громилы. Ему стало еще хуже. Он не рассчитывал на сочувствие. Вот если бы Эрскин и дальше на него гневался, вышло бы по заслугам!
От стыда у него пересохло в горле и разбежались все мысли, но он все-таки заставил себя собраться и понуро, несчастным голосом объяснил:
— Все случилось из-за моего космического корабля. Технику для его постройки можно было раздобыть только в будущем, вот я и отправился туда. Но оказалось, что эти визиты в будущее коварны, они действуют так же, как на Хатауэя подействовал визит в прошлое, только наоборот. И выяснил я это, как и он, на своем горьком опыте. Я пробыл в будущем полтора года — сначала собирал разные приборы для постройки корабля, потом программировал их. А когда вернулся из будущего, то, видимо, в мгновение ока превратился в новорожденного — только, конечно, сам я тогда этого не запомнил. Вот, это был первый раз. Что произошло, я понял, лишь когда мне стукнуло тринадцать и магические способности постепенно начали ко мне возвращаться. На этот раз я вроде бы вспомнил все куда легче и отчетливее, потому что запросто нашел дорогу сюда и мгновенно здесь сориентировался. Вот причина того, почему вы шестеро оказались заперты в этом городе.
Эрскин наморщил лоб.
— Все равно не пойму, — пожаловался он. — Мудрено.
Говард-Вентурус вздохнул: поди растолкуй, если начинать надо с событий столетней, нет, больше, стотридцатилетней с чем-то давности, да и те ему самому вспоминать было нелегко, так ослепляли его гнев и обида на родителей — на их общих с Эрскином настоящих родителей. Эрскину тоже не придется по вкусу, когда он все вспомнит, потому что обиду и гнев на родителей затаили они все. Но с другой стороны, если поглядеть на эту компанию братиков и сестричек, то родителей можно понять! И когда Вентурус, последыш, драгоценное седьмое дитя, от которого ждали, что он будет одарен вдвое против старших, тоже стал подрастать таким же бессердечным негодяем, как и те шестеро, — вот тогда-то родители и отказались разом от всех семерых: от Арчера, Шик, Диллиан, Хатауэя, Торкиля, Эрскина и Вентуруса.
— Наши родители… — начал Говард-Вентурус. — Не забывай, вы все были гораздо старше меня, драгоценного седьмого ребенка, наделенного особым даром. Вы выросли, вошли в полную силу и стали сами себе хозяева, а я еще был беззащитным ребенком. Вот родители и велели вам: «Приглядывайте за Вентурусом, не сводите с него глаз». У меня то же самое получилось с Катастрофой. Сегодня утром Катриона сказала мне: «Береги Катастрофу, приглядывай за ней, не своди с нее глаз» — и в тот миг я едва не понял все, но… не вышло. А наши с тобой родители — они совсем меня на вас повесили. Пока я был маленький и еще не вошел в силу, вы не могли бросить меня. Наверно, эта привязанность была так крепка, что передалась от Хатауэя Квентину с Катрионой — они ведь его потомки, вот они меня и усыновили, причем оба раза.
Эрскин кивнул:
— Теперь вспомнил. Все в точку. Так и было. — Поэтому остальным и пришлось помогать мне и спасать от тебя сейчас, — закончил Говард-Вентурус. — А я ничегошеньки не знал, правда!
Немногословный Эрскин снова лишь кивнул в ответ. Похоже, он не сердился. Минуту-другую оба задумчиво молчали: Говард-Вентурус вспоминал самого себя в детстве. Он и правда был маленьким паршивцем почище Катастрофы, бессовестно и ловко пользовался тем, что старшие обязаны за ним приглядывать: ходил за ними хвостиком, ныл, канючил, заставлял их плясать под свою дудку. Эрскин с Хатауэем терпели его на удивление долго. У остальных терпение иссякло раньше.
Эрскин поворошил носком массивного ботинка маленькую стопку бумаги.
— А теперь что? Зачем второй заход? Смысла не вижу.
Говард-Вентурус ощутил, что лицо у него багровеет — совсем как у Арчера.
— Ты не поверишь, — смущенно ответил он, — да и не помнишь, конечно. В прошлый раз вы с Шик решили меня проучить. Не так сурово, как в этот, но я до смерти напугался. Тогда-то я и начал понемногу все припоминать и добрался сюда. Корабль уже должны были доделать, но оказалось, что он не закончен. Я сдуру неверно запрограммировал роботов, они все перепутали, и мне пришлось переделывать за ними с самого начала.
Даже сейчас, когда Говард-Вентурус вспоминал тогдашнюю неразбериху и горькое разочарование, в глазах у него с досады щипало от слез. Он словно наяву видел искореженную груду металла на мраморном полу — и это вместо красавца-корабля! Тринадцать лет работы псу под хвост! А какой ужас обуял его, когда он представил, что почувствуют братья и сестры!
— Я ломал голову, но не придумал ничего лучше, как начать все сызнова, — продолжил Говард-Вентурус. — Во второй раз я просчитал каждый ход. Сначала тщательно запрограммировал роботов, чтобы не напортачили, потом устроил так, чтобы добром отплатить Катрионе и Квентину за первое усыновление.
Он вспомнил, какой сумасшедший тогда выдался денек: надо было столько успеть! И он успел: надавил на Маунтджоя и добился, что Квентин не будет платить налоги; более того, устроил так, чтобы время от времени Маунтджой слышал его, Вентуруса, голос по телефону. Тогда ему казалось, что это весьма щедрая награда.
— Только чтобы наградить их? — недоверчиво спросил Эрскин.
Говард-Вентурус отлично понял его.
— Хм… да, и отчасти чтобы сбить вас со следа, — признал он. — Ведь согласись, ловкий ход — внушить вам мысль, будто именно слова держат вас в плену. Но я не знал, что Сайксы усыновили меня дважды! Не знал! Понятия не имел, что когда вышел отсюда и превратился в младенца, то все те тринадцать лет пропали вместе со мной. И что будет такой снегопад, я тоже не мог предугадать. Все пошло не так, как я ожидал!
«И поделом тебе, братишечка», — казалось, говорила кривая ухмылка на физиономии Эрскина. Потом она пропала, и Эрскин произнес:
— Сайксу все это ой как не понравится. Узнает, что его слова ничего не значили, — взбесится. Зуб даю. Я-то думал, он в курсе. Думал, во второй раз он понял. Понял, что я ему про тебя толковал. — Эрскин почесал в затылке. — Странная штука время. Прошлое — оно повторяется, да не совсем. Я ж помню. Фифи в прошлый раз не было. И Катастрофы тоже… — Он тяжело вздохнул. — Зря я то письмо про налоги послал. А все почему? На тебя разозлился. И на Фифи.
— Так это ты прислал письмо? — взвыл Говард-Вентурус. — И как нам теперь быть?